Джон Ирвинг - Правила виноделов
– Я тоже сирота, – вставил Гомер.
– Разве я требую, чтобы ты думал, как я?
– Но вы этого хотите.
– Женщинам, которые сюда приходят, все равно, чего я хочу, – сказал Уилбур Кедр.
Он положил кюретку среднего размера и протянул руку за маленькой, которую Гомер уже приготовил и автоматически протянул.
– Я хочу приносить пользу, – начал было Гомер, но доктор Кедр продолжал, как не слыша:
– Тогда не прячь голову в песок. Не вороти носа. Тебе это непозволительно. Ты сам мне сказал, и сказал правильно: «Я хочу приносить пользу, хочу все знать, участвовать в жизни приюта, не надо ничего таить от меня». Ты мне это внушил. И ты прав, – сказал доктор Кедр. Но тут же поправился: – Был прав.
– Но он живой, – сказал Гомер Бур. – И в этом все дело.
– Ты участник процесса, – продолжал Кедр. – Сегодня роды, завтра аборт. Твое неодобрение замечено. Оно законно. Ты вправе иметь собственное мнение. Но ты не вправе быть недоучкой, делать свою работу кое-как. А представь, что в один прекрасный день твои взгляды изменятся.
– Они никогда не изменятся.
– Ну хорошо. А если, вопреки желанию, тебе придется все-таки – ради спасения жизни матери – сделать…
– Я не врач.
– Точно, до совершенства тебе еще далеко. Хоть десять лет учись здесь, все равно профессионалом не будешь. Но что касается гинекологии и всего, что с ней связано, тут я могу тебе помочь стать первоклассным специалистом. Точка. Ты уже сейчас больше знаешь, чем многие так называемые опытные акушерки, черт бы их побрал.
Гомер видел, что работа с малой кюреткой уже подходит к концу, приготовил несколько ватных тампонов и подал один доктору Кедру.
– Я никогда не заставлю тебя, Гомер, делать что-то против твоей воли, – никак не мог успокоиться доктор Кедр. – Но ты будешь наблюдать, узнавать, запоминать то, что я делаю. Иначе для чего я? Разве мы посланы на эту землю бездельничать? Что, по-твоему, значит – приносить пользу? Ты думаешь, я тебя оставлю в покое, допущу, чтобы ты превратился в Мелони?
– А почему вы не учите ее? – спросил Гомер.
Вопрос вопросов, подумала сестра Анджела, но голова женщины в этот миг слегка дернулась у нее в руках, она застонала, и сестра Анджела, нагнувшись, коснулась губами ее уха.
– Все идет хорошо, миленькая, – прошептала она. – Врач уже все кончил. Сейчас будете отдыхать.
– Ты понимаешь меня, Гомер? – спросил доктор Кедр.
– Да.
– Но ты не согласен?
– Точно.
«Ах ты, дерзкий, упрямый, жалеющий себя, своевольный, высокомерный, несмышленый юнец», – подумал Уилбур Кедр, но вместо всего этого только сказал:
– Может, ты еще передумаешь и захочешь быть врачом.
– Мне нечего передумывать. Я никогда не хотел быть врачом.
Кедр посмотрел на испачканный кровью тампон – ровно столько, сколько положено, – и протянул руку за свежим тампоном, уже приготовленным Гомером.
– Так, значит, ты не хочешь быть врачом? – опять спросил он.
– Нет, – ответил Гомер. – Думаю, что нет.
– Но у тебя слишком мало других возможностей. Не из чего выбирать, – философски заметил Кедр, и у него защемило сердце. – Да, это я виноват, что ты не любишь медицину.
И сестра Анджела, куда менее сентиментальная, чем сестра Эдна, вдруг почувствовала, что сейчас заплачет.
– Ни в чем вы не виноваты, – поспешил сказать Гомер.
Уилбур Кедр опять проверил, не началось ли кровотечение.
– Здесь больше делать нечего, – коротко бросил он. – Если не возражаешь, побудь с ней, пока не кончится действие эфира. Ты ее здорово оглушил, – прибавил он, заглянув женщине под оттянутое веко. – Я сам приму роды женщины из Дамарискотты. Я ведь не знал, что тебе вообще медицина не по душе.
– Это не так, – ответил Гомер. – Я приму роды у этой женщины. Даже буду счастлив.
Но Уилбур Кедр уже отвернулся от пациентки и покинул операционную.
Сестра Анджела быстро взглянула на Гомера; взгляд ее был вполне нейтральный и, уж конечно, не испепеляющий и даже не презрительный, но и не сочувственный. И не дружеский, подумал Гомер. И прошествовала вслед за доктором Кедром, оставив Гомера с пациенткой, выбирающейся из эфирных паров.
Гомер проверил тампоном, нет ли кровотечения, почувствовал, как женщина пальцами коснулась его запястья.
– Я подожду, пока ты сходишь за каталкой, золотко, – произнесла она, едва шевеля языком.
В душевой отделения мальчиков было несколько кабинок; доктор Кедр умылся над умывальником холодной водой и глянул в зеркало – не осталось ли на лице следов слез; он не чаще Мелони смотрелся в зеркало, и его поразил собственный вид: сколько времени он выглядит уже таким стариком? Он покачал головой и в зеркале позади себя увидел на полу груду мокрой одежды Кудри Дея.
– Кудри! – позвал он.
Доктор Кедр был уверен, что в душевой, кроме него, никого нет, но в одной из кабин был Кудри Дей и тоже плакал.
– У меня был очень плохой день, – донеслось из кабины.
– Давай с тобой об этом поговорим, – предложил доктор Кедр, и Кудри Дей покинул добровольное заточение.
На нем была более-менее чистая одежда, но явно чужая. Это были старые вещи Гомера, из которых Гомер давно вырос, а Кудри до них еще не дорос.
– Я хочу хорошо выглядеть, чтобы эта красивая пара усыновила меня, – объяснил Кудри.
– Усыновила тебя? – переспросил доктор Кедр. – Какая пара?
– Вы сами знаете какая. – Кудри был уверен, что это приглашенные доктором Кедром усыновители. – Очень красивая тетя в белой машине.
«У бедного ребенка бред», – подумал Уилбур Кедр, взял Кудри на руки и сел с ним на край раковины, чтобы понаблюдать за его состоянием.
– Может, они приехали за кем-то другим? – упавшим голосом спросил Кудри. – Тете понравился Копперфильд, а он даже еще не умеет говорить.
– Сегодня нет никаких усыновлений, Кудри. Я ни с кем не договаривался.
– Может, они просто так приехали, посмотреть? – предположил Кудри. – Хотят выбрать самого лучшего?
– Так не делается, Кудри, – сказал всерьез обеспокоенный доктор Кедр. Неужели малыш думает, что Сент-Облако – это зоомагазин, куда можно приехать просто так, развлечения ради?
– Я не знаю, как это делается. – Кудри опять заплакал.
«А ведь укатали сивку крутые горки», – вдруг на секунду подумал доктор Кедр, находясь под впечатлением увиденного в зеркале. Он чувствовал, что сдает, хорошо бы его самого кто-нибудь усыновил, просто взял бы и увез отсюда. Он прижал к груди мокрое от слез лицо мальчика, зажмурился, и в глазах у него поплыли звезды, которые являлись обычно под влиянием эфира. Сейчас они безжалостно напомнили ему капли крови на стерильных тампонах, которых он повидал тысячи.
Он посмотрел на Кудри Дея и засомневался: усыновит ли его кто-нибудь; вдруг ему грозит стать вторым Гомером Буром?
Сестра Анджела помедлила у дверей в душевую, слушая, как доктор Кедр утешает Кудри Дея. Она больше беспокоилась о докторе Кедре, чем о мальчике. Сестре Анджеле и во сне не могло присниться, что между доктором Кедром и Гомером, так любящими друг друга, когда-нибудь возникнет это упрямое противостояние. Ее удручало, что она бессильна им помочь. Какое счастье – зачем-то зовет сестра Эдна, дела отвлекут от горьких мыслей. Она решила поговорить сначала с Гомером, это легче; но пока не знала, что скажет тому и другому.
Гомер побыл со второй женщиной, пока не окончилось действие наркоза; он переложил ее с операционного стола на каталку и навесил по бокам перильца, на случай если у нее закружится голова. Заглянул в соседнюю комнату, первая женщина уже сидела в постели; но он подумал, что им сейчас лучше побыть в одиночестве, и оставил вторую в операционной. Женщине из Дамарискотты наверняка еще не пришло время родить. В крошечной больнице так тесно, а он мечтает о собственной комнатке. Надо, однако, первым делом попросить прощения у доктора Кедра. Как могли все те слова сорваться у него с языка? Причинить доктору Кедру такую боль! Гомер чуть не плакал и поспешил в провизорскую; между прутьями железной койки торчали, как он было подумал, ноги доктора Кедра: койку, всю, кроме изножья, загораживали шкафы с медикаментами. И Гомер обратился к ногам, мысленно удивившись их слишком большому размеру; и еще его удивило, что доктор Кедр, человек аккуратный, лег на кровать в туфлях, облепленных грязью.
– Доктор Кедр, – сказал Гомер, – простите меня.
Никакого ответа. Ругая себя, Гомер подумал, что доктор Кедр, пожалуй, не в самое подходящее время удалился «немного вздремнуть».
– Простите меня, я вас очень люблю, – продолжал Гомер немного громче.
Затаил дыхание, прислушался: дыхания не слышно; встревоженный, он зашел за шкаф и увидел на кровати бездыханное тело начальника станции. Гомеру, конечно, и в голову не пришло, что до этого раза никто никогда не объяснялся начальнику станции в любви.
