Джон Ирвинг - Правила виноделов
– Вон отсюда! – рявкнул помощник. – Вам здесь не место!
Кудри остановился как вкопанный. Давид Копперфильд от неожиданности зашатался и чуть не упал. Но Кудри Дей хорошо знал: им нигде на земле нет места; он собрал в кулак всю свою решимость и очень громко произнес-таки отрепетированную речь:
– Начальник станции умер. Несколько часов инфаркта, сказал доктор Кедр. Сообщите родным и близким, скоро приедет «открытая машина».
Тут уж и забулдыги встрепенулись. На помощника нахлынул поток самых противоречивых чувств: начальник станции умер, возможно, следующим начальником будет он. Неужели бывает многочасовой инфаркт, как это, наверное, больно! И при чем здесь «открытая машина», что она сулит – беду или надежду?
– Какая-какая машина? – спросил он.
Кудри Дей заподозрил, что брякнул что-то не то, но отступать было поздно. Известно, что на трусов и подлецов лучше всего действует твердость. И здоровый инстинкт подсказал Кудри: на этот раз не столь важно передать смысл, сколько проявить твердость характера.
– Чтобы увезти, – не моргнув глазом сказал он.
Бездельники на скамейке так и подпрыгнули: вот уж они не думали, что начальник станции такая важная птица.
– Ты хочешь сказать «катафалк»? – спросил помощник.
В Порогах-на-третьей-миле был один, он сам его видел, длинный черный автомобиль, еле-еле едет, как будто его тащат мулы.
– Открытка, – повторил Кудри Дей, для которого «катафалк» вообще ничего не значил. – Такой автомобиль, – пояснил он, – открытый.
Никто не шевельнулся, не проронил ни слова, возможно, у присутствующих стали медленно проявляться симптомы многочасового инфаркта: наверняка на этом не кончится, до конца дня случится что-то еще. И в ту минуту на шоссе, идущем мимо станции, появился жемчужно-белый открытый «кадиллак» Уолли Уортингтона.
Провожаемые десятками восхищенно-изумленных взглядов на улочках глухих городков, Кенди и Уолли были, однако, не подготовлены к тому, что ожидало их в Сент-Облаке, – у помощника станционного начальника глаза полезли на лоб, а у изумленных бездельников отвалилась челюсть.
– Ну вот мы и в Сент-Облаке, – с явно фальшивым энтузиазмом проговорил Уолли.
Кенди не могла удержаться, потянулась и ущипнула его за ногу, «Крошка Доррит» соскользнула у нее с колен и, прошуршав по скрещенным лодыжкам, упала на пол машины. Больше всего, однако, ее поразили мальчишки. Кудри Дей, несмотря на чумазое лицо и взлохмаченные волосы, сиял как начищенный пятак; его улыбка была лучом света, пробившимся сквозь наслоения грязи и поведавшим миру о скрытом под ними бриллианте. Лицо в грязных подтеках дышало такой надеждой, что у Кенди захватило дух, а когда она увидела розовый разинутый ротик юного Копперфильда, глаза ее увлажнились и предметы окружающего мира стали терять очертания. С его нижней, набухшей, как слеза, губы свисала чистая, здоровая нитка слюны, почти касаясь стиснутых кулачков, которые он прижимал к животу, как будто ослепительный «кадиллак» нанес ему удар под ложечку и он не может опомниться.
Глядя на эту странную группу, Уолли подумал, что, пожалуй, возглавляет ее помощник начальника станции.
– Простите, пожалуйста, – обратился он к изваянию с раскрытым ртом и немигающими глазами, – не скажете ли вы, где приют?
– Как вы быстро приехали, – оторопело пролепетал помощник.
Белый катафалк! Уж не говоря о неземной красоте перевозчиков трупов; на девушку он просто не мог смотреть, ее образ останется у него в памяти до конца дней.
– Простите? – не понял Уолли.
У этого человека не все дома, надо спросить кого-нибудь еще. Глянул мельком на забулдыг на скамейке – ну от этих вряд ли чего добьешься. Малыш, распустивший слюни – они поблескивали на солнце, как сосулька, и почти касались зеленых от травы колен в ямочках, – вряд ли умеет говорить.
– Привет! – Уолли все-таки обратился к нему.
– У́мел, – сообщил Копперфильд, и слюни его задрожали, как мишура на елке.
Опять осечка, вздохнул Уолли и поискал взглядом глаза Кудри Дея. Искать пришлось недолго: они были прикованы к Кенди.
– Привет, – сказал он ему.
Кудри с трудом, чуть не с болью сглотнул застрявший в горле комок. Мокрый кончик носа совсем разбух, но он энергично вытер его локтем.
– Ты не можешь нам сказать, как ехать в приют? – спросил Уолли.
Кудри Дей, в отличие от помощника и двух забулдыг, знал, что эти подобия ангелов явились сюда не затем, чтобы забрать никому не нужное тело. Они едут в приют для сирот, хотят кого-то усыновить – подсказало ему заколотившееся сердце. «Господи, – думал Кудри Дей, – пусть это буду я!»
Давид Копперфильд, не выходя из транса, протянул руку и коснулся безупречной монограммы на дверце «кадиллака» – золотые инициалы Уортингтона-старшего на яблоке «красное сладкое» с банальным, в виде сердечка, листком цвета весенней зелени. Кудри легким взмахом сбросил с яблока чумазую ручонку.
«Хочу, чтобы они усыновили меня, – опять подумал он. – Нужно действовать. Такой случай больше не повторится».
– Я покажу вам дорогу, если вы нас подвезете, – сказал он.
Кенди улыбнулась и открыла заднюю дверцу. Девушку несколько удивило, что Кудри, подсадив Копперфильда в машину, оставил его на полу. Она не заметила, что, коснувшись теплой, красной в белесых пятнах кожи сиденья, Давид Копперфильд в страхе отдернул руку; он никогда еще не видел и не щупал кожи, подумал, что сиденье – какой-то зверь, и предпочел сесть на пол. Для него тот день был полон невероятных событий – утром катание в картонной коробке из-под клизм, первая проба летать, сидение на мертвой голове. Что еще его ждет? Когда «кадиллак» поехал, он не выдержал и расплакался – ведь он первый раз в жизни ехал в автомобиле.
– Он никогда не видел машин, – объяснил Кудри.
Сам он тоже никогда не трогал кожаной обивки, но сидел на роскошном сиденье, как будто был рожден ездить в таких машинах. Он, конечно, не сообразил, что белесые разводы на сиденье всего только результат неосторожности, – к несчастью, он будет постоянно обманываться подобным образом, принимать желаемое за действительное.
– Помедленнее, Уолли, – сказала Кенди, – малыш боится.
Она перегнулась через спинку сиденья, протянула руки к юному Копперфильду, и рев тотчас же прекратился. Он узнал волосы, обрамляющие лицо, протянутые руки, добрую улыбку; все это было знакомо по сестрам Эдне и Анджеле. Не то что мужчины, думал Копперфильд, которые берут тебя одной рукой и несут на бедре; мужчинами для него были доктор Кедр и Гомер. Кудри Дей тоже иногда носил, но он еще был слабак и часто его ронял.
– Ну полно, не плачь, не надо бояться, – говорила Кенди и, перенеся малыша через спинку сиденья, усадила к себе на колени.
Копперфильд улыбнулся, потрогал ее волосы – таких красивых он никогда не видал, даже подумал, наверное, ненастоящие. И никогда еще ни от кого так хорошо не пахло. Он ткнулся ей в шею и громко понюхал. Кенди крепко обняла его и поцеловала в голубую жилку на виске. Взглянула на Уолли и чуть не заплакала.
Кудри Дей, изнывая от зависти, вцепился в кожаное сиденье. Что бы такое сделать, лихорадочно думал он, чтобы они захотели взять его. Каким надо быть, чтобы взяли, спрашивал он себя и не находил ответа. Поймал в зеркале заднего обозрения глаза Уолли; смотреть, как Кенди ласкает Копперфильда, было выше человеческих сил.
– Ты один из сирот? – спросил Уолли, надеясь, достаточно тактично.
– Кто же еще! – громко воскликнул Кудри и мысленно одернул себя, не слишком ли много энтузиазма прозвучало у него в голосе. – Я не просто один из сирот, – прибавил он. – Я лучше всех.
Услыхав эти слова, Кенди рассмеялась и обернулась к нему. Кудри почувствовал, как кожа сиденья поползла у него из рук. Надо что-то сказать, но сопли текли так сильно – что ни скажи, все будет плохо. Не успел он вытереть локтем нос, Кенди протянула ему носовой платок. Не просто дала, а крепко прижала к носу.
– Сморкай, – приказала она.
Такое с ним было всего один раз, когда сестра Эдна вытерла ему нос своим платком. Он зажмурился и деликатно сморкнул.
– Еще раз, – сказала Кенди. – Сморкай как следует.
И он сморкнул, да так, что в голове у него сразу прояснилось. От запаха платка все поплыло перед глазами, он зажмурился и стал писать в штаны. Это потрясло его, он откинулся на огромную спинку сиденья и вдруг увидел, что ладонь у Кенди полна его соплей, а она ни капли не сердится, только вид озабоченный. Наверное, от этого он все пи́сал и пи́сал, не мог остановиться. Кенди недоуменно и сострадательно смотрела на него.
– Налево или направо? – весело спросил Уолли, притормозив у поворота в отделение мальчиков.
– Налево! – крикнул Кудри, открыл правую дверцу машины и прибавил: – Простите! Я даже ночью не писаюсь! Я просто замерз. И разволновался. У меня был такой трудный день. Я правда хороший! – кричал он. – Я лучше всех!
