Джонатан Литэм - Сады диссидентов
Кстати, о мороженщиках или водопроводчиках: в качестве любовников Роза не гнушалась и ими.
Да, после Альберта ее спальня не пустовала. Красивая, полногрудая Роза привлекала внимание мужчин – и не всегда таким вниманием брезговала. В данный исторический момент – учитывая бедствия, которые разрушили привычный жизненный уклад, учитывая кинохронику с ее ходячими ужасами, – она чувствовала, что это ее право – заполучить мужчину. Как человек века, лежавшего в руинах, она умела сделать так, чтобы весь мир съежился до одной женщины с одним мужчиной, – хотя бы на время обеденного перерыва. Но значил ли что-нибудь для Розы хоть кто-то из этих мужчин? Ну, кроме Линкольна – едва ли. Им позволялось провести час в ее постели – но не полагалось даже чашечки кофе потом. И уж тем более они не задерживались у нее дома настолько, чтобы хоть краем глаза увидеть девочку, которая возвращается из школы.
В квартире, где они, мать с дочерью, жили вдвоем, не было места для другого мужчины, кроме Линкольна. Роза стала военной вдовой навыворот: после развода она по-прежнему оставалась женой еврея, который сбежал обратно в Европу, потому что пожелал раствориться – вместе со своим городским лоском, своей еврейской и американской сущностью – в универсальном растворителе Восточного блока. Может быть, там и сбудется его давняя мечта: может быть, партия наконец вознаградит своего шпиона и отправит его на пенсию куда-нибудь на куриную ферму!
Роза была в разводе, но по-прежнему состояла в браке со своим веком, перевернувшимся вверх тормашками.
* * *А были ли такие мужчины, которые что-то значили для нее? После Альберта, после войны? Всего трое. Один был недостоин Розы, но некоторое время она по-настоящему владела им; второй оказался достоин ее, но никогда ей целиком не принадлежал. А третьего вообще выбрала не она, а Мирьям.
Недостойным был Сол Иглин. Розино партийное увлечение – пожалуй, даже неизбежная связь. Первоначально Сол был агентом Альберта – скорее всего именно он и давал Альберту задание получить водительские права и потащиться вместе с молодой женой в Нью-Джерси. В соответствии с партийным протоколом, его личность оставалась тайной даже для жены подчиненного ему члена ячейки, но, как только Альберт пропал за горизонтом, Сол без малейшего смущения вышел из “подполья”. Роза хорошо знала Сола в лицо – оно долгое время оставалось для нее анонимным на собраниях, где выступали другие. А то, что он не первый год пожирал ее глазами, не говорило ей особенно ни о чем, кроме похотливого интереса с его стороны. И вот теперь, признавшись в собственной особой роли в их, Розы с Альбертом, жизни, Сол заодно рассказал о себе. А именно – что он женат, но исповедует свободную любовь. И сразу же радостно добавил, что жену свою не любит и в последнее время совсем с ней не спит, а она, в свою очередь, нисколько не интересуется его похождениями. И когда Сол Иглин сказал об этом, брови игриво поднялись над белым холстом его лица. Он обладал непомерным аппетитом, какой типичен для рано облысевших мужчин (если, конечно, верна эта примета, имевшая хождение среди сестер Розы и совпадавшая с ее собственными наблюдениями). Когда Роза в первый раз увидела где-то фотографию Генри Миллера, она вначале приняла его за Сола, хотя потом, всмотревшись внимательнее, увидела, что глубокого сходства между ними нет, если не считать лысого “кумпола” да выражения бесконечного эгоизма, замаскированного под некие высокие устремления и идеалы.
Что они с Солом вытворяли в постели – словами не описать. В течение первого года, по крайней мере, это почти искупало его длинные и скучные разглагольствования, его постоянную манеру говорить о самом себе так, словно он цитировал отрывки из какого-нибудь биографического очерка – из советского вузовского учебника.
1948–1950. Такие даты можно было бы высечь на надгробном памятнике любовной связи Розы и Сола Иглина. Сколько-нибудь серьезные отношения у них закончились в 1950 году. Но, по правде сказать, они еще не раз оказывались в постели – до того, как Роза предалась Дугласу Лукинсу, и до того, как Сол лично возглавил ее исключение из партии. Эта запрещенная финальная стадия, эти случайные совокупления после уже объявленного разрыва в чем-то были сродни подпольному горению совсем другого пламени – а именно советской мечты.
Наблюдая иллюзии Альберта в отношении СССР, а затем – не менее нелепую и упрямую веру Сола, Роза обнаруживала свой ранее не замеченный талант хранить молчание.
Пускай разочарование разгорится ярче, чем любовь, тогда посторонние – те, кто вне арены событий, – лишатся возможности выносить свои суж дения.
Пусть невыразимое так и останется невыраженным.
Лейтенант полиции Дуглас Лукинс оказался любовником, который заслуживал Розу. Быть может, даже таким любовником, которого заслуживала сама Роза, хотя самой ей не пришло бы в голову это утверждать. И в любом случае, он ей не принадлежал. Что толку ломать голову над заслуженностью того, что ей не принадлежит? Ее черный коп – благородный и стойкий внук векового рабства, заморенный муж и раздражительный отец, ветеран сражения в Арденнах, республиканец и приверженец Эйзенхауэра, метр девяносто и почти сто сорок килограмм моральной тяжести, накопленной ярости и откормленной скорби, – словом, живая тайнопись американской судьбы, – вышагивал по Гринпойнт-авеню, спугивая целыми стайками ребятишек с дверных порогов или от счетчиков на автомобильных стоянках, одним своим видом бросая вызов каждому: попробуй-ка сказать хоть слово поперек! Да, такой мужчина мог добиться от Розы всего, чего только потребовал бы.
То, чего потребовала от него Роза, он исполнил с первого взгляда, причем беспрекословно: она хотела его хорошенько рассмотреть. Их обоих с головой накрыла мощная волна взаимного узнавания. Случилось это на собрании Объединения съемщиков, куда Дугласа отрядили для защиты двух неустрашимых домовладельцев, которые согласились-таки явиться на общее собрание и предстать перед толпой потенциальных линчевателей. Роза шла туда исключительно с наблюдательной целью, но в итоге ей пришлось встать и произнести небольшую импровизированную речь о мировом будущем, сравнив аренду жилья с ирландским крепостничеством, – хотя бы для того, чтобы подразнить здешних дурачков – ирлашек во втором или третьем поколении, – которые превратились в самую реакционную фракцию в округе и мешали решению как данного вопроса, так и многих других. Она успела привести лишь несколько примеров для сравнения и вдруг поймала на себе скептический, угрюмый взгляд Дугласа – взгляд, говоривший о таком глубоком узнавании, что это было едва выносимо.
Что же именно он увидел, кого узнал в ней? Что представляла собой к тому времени Роза Циммер?
Женщина зрелых лет – молодость как-то резко прошла. Мать четырнадцатилетней девчонки, такой же языкастой, как она сама. Мирьям, живая и острая как бритва, только-только начинала одарять вниманием мальчиков и Элвиса Пресли: наступил подростковый гормональный натиск, который принес Розе чуть ли не облегчение. Мощному, как лазерный луч, интеллекту сверхъестественного ребенка просто необходима была передышка. Мирьям присутствовала при словесных перепалках Розы с сестрами и с Солом Иглином; Мирьям осаждала кузена Ленни лестными для него вопросами о бейсболе и монетах, забавы ради по-попугайски перенимая его увлечения; Мирьям читала запоем все, что стояло на Розиных полках, все, что Роза приносила домой из библиотеки. Читала все, что подворачивалось под руку, избегая только святилища Линкольна: с тех пор, как в восьмилетнем возрасте она пару раз его опрокинула и была за это как следует отшлепана, она обходила его за версту. Мирьям с ее безотказной памятью никогда не забывала ни единого упрека, ни единой затрещины – просто молча заносила обиды в единый мысленный каталог, независимо от того, извинилась потом Роза или нет.
Да, прежде всего – мать. Но только не здесь. Вот еще один повод встать и выступить на собрании съемщиков: Розе хотелось, чтобы в ней видели не только мать-одиночку из квартиры, где одна из двух жилиц с каждым днем приближается к соблазнительному и плодородному возрасту, а вторая удаляется от него; чтобы в ней видели не только опытного бухгалтера из “Риалз Рэдиш-н-Пикл” (теперь она работала там уже в удобные для себя часы, так как походя, без труда справлялась со всеми подсчетами и отчетами). Ей хотелось, чтобы в ней видели и “политическое животное”, и женщину. Каждый день, проходя по Куинс-бульвару, она замечала, что приковывает к себе меньше взглядов. Роза чувствовала, что в глазах каждого мужчины, который раньше непременно поглядел бы в ее сторону, она перестает быть женщиной и превращается только в “политическое животное”, а может быть, даже в сварливую каргу. Потому что она буквально излучала порицание: это был ее козырь, заготовленный против любого, кто осмелился бы критиковать ее хоть справа, хоть слева – относительно ее уникального положения политического изгоя, политической головоломки. Партия, раздираемая внутренними склоками, не желала и слышать о ней, а антикоммунистическая толпа не знала, что делать с этой бесстыжей “красной”. Чем больше она занималась общественной работой, вроде помощи библиотеке или обходов Гражданского патруля, тем более несносной и непрошибаемой она становилась. Она стала местной достопримечательностью Саннисайда. Гляди-ка, кто идет. Приготовься выслушать нравоучения. И смотри не сори на улице и не заикайся про “Спутник”.
