Янн Мартел - Высокие Горы Португалии
Она меняет свое решение – и направляется к кабинету доктора Лозоры.
Часть третья
Дома
Когда летом 1981 года Питера Тови переводят из палаты общин с назначением в сенат, дабы обеспечить ему беспрепятственное продвижение в качестве главного кандидата на окружных выборах в Торонто, у него отпадает всякая необходимость подолгу торчать в своем избирательном округе. Вместе с женой Кларой они покупают прекрасную просторную квартиру в Оттаве с дивным видом на реку. Они выбирают тишайший уголок в столице, благо им в радость поселиться рядом со своими сыном, невесткой и внучкой, проживающими в том же городе.
И вот однажды утром Питер входит в спальню и видит: Клара сидит на постели и, держась обеими руками за левый бок, плачет.
– Что стряслось? – осведомляется он.
Клара только качает головой. Его охватывает страх. Они едут в больницу. Клара больна, притом серьезно.
В то время как его жена бьется за жизнь, семейная жизнь у их сына трещит по швам. Жене он старается обрисовать их разлад в самых радужных красках.
– Так будет лучше для них всех, – уверяет он. – Они всегда не ладили. Вот разбегутся врозь, и все у них образуется. Сейчас многие так делают.
Она согласно улыбается. Горизонты ее съеживаются. Это не то чтобы очень хорошо или просто хорошо. Это ужасно. Он видит, как супружеская пара превращается в заклятых врагов, а ребенок – в военный трофей. Его сын Бен тратит неимоверное количество времени, денег и сил на борьбу с бывшей женой Диной, а та с не меньшим упорством борется с ним – на радость адвокатам и к его вящему изумлению. Питер пытается поговорить с Диной, взять на себя роль примирителя, однако если в начале разговора ей свойственно выказывать всяческую учтивость и душевную открытость, то под конец она теряет самообладание и вскипает от злости. Как отец, он может быть лишь пособником и соучастником.
– Ты – как твой сын, – пожурила она однажды.
С той лишь разницей, заметил он, что лично ему повезло прожить со своей женой в любви и гармонии добрых сорок лет. Она не может без него. Их внучка Рейчел, маленькая жизнерадостная фея в раннем своем детстве, теперь дуется на обоих родителей, замыкаясь в башне подростковой отчужденности, замешанной на едкой обиде. Изредка он берет внучку с собой на прогулки и водит угостить в какой-нибудь ресторанчик, чтобы порадовать ее – и себя самого, наверное, – но развеять ее печаль ему так и не удается. Потом Рейчел перебирается в Ванкувер – переезжает со своей матерью, «отвоевавшей» ее в борьбе за опекунство. Он отвозит их в аэропорт. Когда они проходят зону досмотра и снова начинают пререкаться друг с дружкой, он видит уже не взрослую женщину с дочкой-подростком, а двух сцепившихся черных скорпионов со вскинутыми кверху ядоточивыми жалами.
Что до Бена, оставшегося в Оттаве, тут полный мрак. По выражению самого Питера, его сын – редкостно-выдающийся дурак. Будучи врачом-исследователем, Бен в свое время изучал проблему, отчего люди случайно прикусывают себе язык. Столь болезненное нарушение способности облизывать языком зубы, подобно тому как рабочий с легкостью управляется с тяжелым прокатным станом, имеет на удивление сложные первопричины. Сейчас собственный сын представляется Питеру таким же языком, опрометчиво просунувшимся сквозь скрежещущие зубы и истекающим кровью, но снова оказавшимся в подобном положении уже на другой день, потом еще через день и еще, причем без малейшего представления о том, что он делает и какова цена или последствия его действий. Вместо этого Бен всегда только сердито вздыхает. Беседа между ними заканчивается гробовым молчанием, притом что сын всякий раз закатывает глаза, а отец теряет дар речи.
Выслушав головокружительный поток медицинских терминов, пережив крушение всех надежд, которые давал каждый последующий курс лечения, свыкшись с гримасами боли, стонами и слезами, его прекрасная Клара в растерянности и полном изнеможении лежит в больничной палате, облаченная в ужасный больничный халат, с остекленевшими, полуприкрытыми глазами и открытым ртом.
Однажды он выступает в сенате. Один коллега-сенатор повернулся и смеряет его испытующим взглядом, исполненным куда большим вниманием, чем требует простое любопытство. Ну, что уставился? – думает он. – Да что с тобой? Наклонись он вперед и загляни в лицо коллеге, его дыхание произвело бы эффект паяльной лампы и с лица у него мигом сошла бы кожа. Перед ним оказался бы осклабившийся голый череп, неотрывно пялящийся на него. Тупее выражения не бывает.
Его раздумья прерывает спикер сената – он говорит:
– Быть может, почтенный коллега продолжит высказываться по текущему вопросу, или?..
Голос спикера многозначительно обрывается. Питер заглядывает в свои бумаги и ловит себя на мысли, что не имеет ни малейшего представления, о чем говорит, – ни малейшего представления и ни малейшего же интереса продолжать выступление, хоть бы он и вспомнил, о чем, собственно, идет речь. Ему нечего сказать. Он смотрит на спикера, качает головой и садится на место. Коллега-сенатор, смерив его напоследок коротким взглядом, отворачивается в сторону.
К нему подходит Кнут[38]. Они друзья.
– Что с тобой, Питер? – спрашивает он.
Питер пожимает плечами.
– Тебе не помешало бы отдохнуть. Немного развеяться. Ты здорово натерпелся.
Он вздыхает. Да, скорее на воздух! А то совсем невмоготу. Бесконечная говорильня, нескончаемое позерство, циничные интриги, непомерное самомнение, заносчивые советники, безжалостная пресса, радио и телевидение, пугающая мелочность, чиновники от науки, ничтожно малое совершенствование человеческой натуры – все это признаки демократии, и он знает им цену. Демократия – такая сумасбродная и удивительная штука! Но с него довольно.
– Посмотрим, может, я смогу тебе чем-нибудь помочь, – говорит Кнут. И похлопывает его по плечу. – Держись! Ты справишься.
Спустя несколько дней Кнут обращается к нему с предложением. Поездка…
– В Оклахому? – отзывается Питер.
– Э-э, все великое приходит из захолустья. Кто слыхал о Назарете, пока не объявился Иисус?
– Или о Саскачеване до Томми Дугласа[39].
Кнут улыбается. Он сам из Саскачевана.
– Вот, представилась возможность. Кто-то там отказался в последнюю минуту. Тамошнее законодательное собрание пригласило членов канадского парламента. Укрепление, видишь ли, и поддержание связей, что-то в этом роде. Да и делать тебе особо ничего не придется.
Питер даже не знает точно, где эта самая Оклахома находится. Какой-то захудалый штат Американской империи, где-то среди ее просторов.
– Заодно развеешься, Питер. Устроишь себе маленький четырехдневный отпуск. Почему бы и нет?
Он соглашается. И то верно, почему бы и нет. Через пару недель он уже летит в Оклахому в компании троих членов парламента.
В мае Оклахома-Сити – теплое, милое местечко, и его обитатели выказывают вам самое великодушное гостеприимство. Канадская делегация встречается с губернатором штата, местными законодателями и бизнесменами. Осматривает местный капитолий, посещает какую-то фабрику. Каждый день завершается обедом. Гостиница, где они разместились, большая. Всю поездку напролет Питер, пребывая словно в легком тумане, рассказывает про Канаду и выслушивает про Оклахому. Смена места и воздуха – даже мягкого и влажного – действует умиротворяюще, как и предсказывал Кнут.
Накануне отъезда, когда канадским гостям предоставляют целый день на отдых, Питеру в руки попадает туристический буклет местного зоопарка. Питер обожает ходить в зоопарки, и не потому, что он без ума от животных, а потому, что от них была без ума Клара. Когда-то она состояла в правлении Торонтского зоопарка. И он выражает желание побывать в зоопарке Оклахома-Сити. Помощница по вопросам законодательства, назначенная канадцам в сопровождающие и вызвавшаяся ему помочь, подходит к нему с глубочайшими извинениями.
– Простите, – говорит она, – обычно наш зоопарк открыт каждый день, а сейчас они закрылись на капитальный ремонт. Но, если угодно, я попробую их уговорить – может, они сделают для вас исключение.
– Нет-нет, не хотелось бы доставлять вам лишних хлопот.
– Впрочем, при университете в Нормане, это южнее Оклахома-Сити, есть питомник для шимпанзе, – подсказывает она.
– Питомник для шимпанзе?
– Да, они там, у себя в институте, изучают обезьян, кажется. Посетителей туда обычно не пускают, но, думаю, мы сможем договориться.
И она договаривается. Слово «сенатор» воздействует на слух американцев самым чудотворным образом.
На другое утро у гостиницы его уже ждет машина. Никто из делегации не хочет составить ему компанию. Машина везет его в Институт по изучению приматов, как официально называется это учреждение, представляющее собой филиал Оклахомского университета и расположенное посреди пустынной, поросшей кустарником местности километрах в десяти от Нормана. Небо – голубое, земля – зеленая.
