Джон Уильямс - Стоунер
Несмотря на холод, почти каждый день гуляли по лесу. К светло-голубому безоблачному небу мощно вздымались огромные сосны, черные с зеленью на фоне снега; порой с той или другой ветки соскальзывал и глухо падал ком снега, лишь усиливая окрестную тишину, как усиливал ощущение безлюдья редкий крик одинокой птицы. Однажды увидели оленуху, сошедшую с более высоких гор в поисках пищи. Желтовато-коричневая, она ярко выделялась на суровом фоне темных сосен и снега. Когда они приблизились шагов на пятьдесят, она, грациозно подняв переднюю ногу и навострив небольшие уши, посмотрела на них своими карими, идеально круглыми и невероятно нежными глазами. Никто не шевелился. Оленуха склонила изящную голову набок, глядя на них вежливо и в то же время пытливо; затем не спеша повернулась и двинулась прочь, красиво поднимая копыта и аккуратно, с легким хрустом ставя их в снег.
После прогулки шли к офису гостиницы, при котором торговал местный магазин и работал ресторанчик. Пили кофе, беседовали с другими посетителями и покупали что-нибудь для ужина, который потом готовили у себя в коттедже.
Вечерами иногда зажигали масляную лампу и читали; но чаще сидели на сложенных одеялах перед камином, разговаривали, молчали, смотрели, как огонь затейливо играет на поленьях, и видели его пляшущие отсветы на лицах друг друга.
Однажды вечером, под конец их пребывания на озере, Кэтрин тихо, почти рассеянно проговорила:
– Билл, если я скажу: “Пусть даже у нас ничего больше не будет, у нас с тобой была эта неделя”, это очень по-девчачьи прозвучит?
– Не важно, как это прозвучит, – отозвался Стоунер и кивнул. – Это правда.
– Тогда я скажу. У нас была эта неделя. Последним утром Кэтрин медленно, тщательно прибралась в коттедже и ровно расставила стулья. Потом сняла с пальца кольцо, которое он ей подарил, и втиснула в щель между стеной и камином. Смущенно улыбнувшись, объяснила:
– Хочется оставить здесь что-то из нашего; оставить и знать, что оно тут будет все время, пока стоит этот домик. Это очень глупо выглядит?
Стоунер не нашелся с ответом. Взял ее под руку, они вышли из коттеджа и двинулись по рыхлому снегу к офису гостиницы, откуда автобус должен был увезти их обратно в Колумбию.
Однажды в конце февраля, через несколько дней после начала второго семестра, Стоунеру позвонила секретарша Гордона Финча; декан, сказала она, хочет с ним поговорить и просит зайти либо сегодня, либо завтра утром. Стоунер пообещал зайти – и долго сидел, повесив трубку и не снимая с нее руки. Потом вздохнул, кивнул, вышел из кабинета и спустился к Финчу.
Гордон Финч сидел во вращающемся кресле в одной рубашке, распустив галстук, откинувшись назад и сплетя пальцы на затылке. Увидев Стоунера, он радушно кивнул и показал на кожаное кресло, стоявшее под углом подле его стола:
– Садись, Билл. Как дела?
Стоунер кивнул:
– Ничего.
– Загружен плотно?
– Довольно-таки, – сухо подтвердил Стоунер. – У меня не слишком удобное расписание.
– Я знаю. – Финч покачал головой. – В эти дела, как ты понимаешь, я не могу вмешиваться. Но это сущее безобразие.
– Ничего, я справляюсь, – сказал Стоунер чуточку раздраженно.
– Хорошо. – Финч выпрямился в кресле и положил сплетенные руки на стол. – Билл, не рассматривай этот разговор как официальный. Я просто хотел немного с тобой побеседовать.
После долгой паузы Стоунер мягко спросил:
– В чем дело, Гордон?
Финч вздохнул и отрывисто начал:
– Ну, хорошо. Итак, я говорю с тобой как друг. Ходят толки. Пока ничего такого, на что я должен обратить внимание как декан, но – кто знает, может быть, когда-нибудь мне придется-таки обратить на это внимание, поэтому я решил с тобой поговорить – как друг, имей это в виду – до того, как может возникнуть что-то серьезное.
Стоунер кивнул:
– Что за толки?
– Черт возьми, Билл, ты же понимаешь. Про тебя и Дрисколл.
– Да, – подтвердил Стоунер, – понимаю. Я только хотел бы знать, как далеко зашли эти разговоры.
– Пока недалеко. Намеки, краткие реплики, не более того.
– Ясно, – сказал Стоунер. – Боюсь, ничего не могу с этим поделать.
Финч аккуратно сложил листок бумаги.
– Билл, это у тебя серьезно? Стоунер кивнул и посмотрел в окно:
– Серьезно.
– И что ты собираешься делать?
– Не знаю.
Финч раздосадованно скомкал бумажку, которую только что тщательно сложил, и бросил ее в корзину.
– В теории, – сказал он, – это твоя личная жизнь, и только. В теории ты должен иметь право спать с кем тебе угодно, заниматься чем тебе угодно, и ни кому не должно быть дела, если это не сказывается на преподавании. Но на практике, черт побери, это не только твоя личная жизнь. Это… а, к дьяволу. Ты понимаешь, о чем я.
Стоунер улыбнулся:
– Боюсь, что да.
– Тяжелая ситуация. А Эдит?
– Мне кажется, – сказал Стоунер, – она относится к этому куда менее серьезно, чем остальные. И, как ни смешно, Гордон, мы, по-моему, никогда так хорошо не ладили, как в последний год.
Финч хохотнул:
– Да, странная штука жизнь, я тебе скажу. Но мой вопрос был о том, будет ли развод или что-нибудь в таком роде.
– Не знаю. Возможно. Но Эдит будет противиться. Это будет куча неприятностей.
– А Грейс?
Стоунеру вдруг болезненно сдавило горло, и его лицо, он знал, показало, чтó он чувствует.
– Это… другое. Не знаю, Гордон.
Без эмоций, словно обсуждая кого-то третьего, Финч проговорил:
– Развод ты, может быть, и переживешь – если он не будет слишком скандальным. Это будет непросто, но переживешь, скорее всего. И если бы твой… роман с этой Дрисколл не был серьезным, если бы ты с ней так, пошалил немножко, это тоже можно было бы уладить. Но ты лезешь на рожон, Билл, ты напрашиваешься.
– Похоже, что так, – согласился Стоунер. Они помолчали.
– Ну что за дерьмовая у меня работа, – сокрушенно произнес Финч. – Порой мне кажется, я совсем для нее не подхожу.
Стоунер улыбнулся:
– Помнишь, что сказал о тебе Дэйв Мастерс? Что ты не такой большой сукин сын, чтобы добиться настоящего успеха.
– Возможно, он был прав, – сказал Финч. – Но я что-то слишком часто чувствую себя сукиным сыном.
– Не переживай, Гордон. Я понимаю твое положение. И если бы я мог его облегчить… – Стоунер умолк и резко мотнул головой. – Но сейчас я ничего не могу поделать. Надо подождать. Потом как-нибудь…
Финч кивнул, не глядя на Стоунера; он уставился на свой письменный стол с таким видом, будто оттуда на него медленно, неостановимо надвигалось проклятие. Стоунер немного выждал и, не услышав от Финча ничего, тихо встал и вышел из кабинета.
Из-за разговора с Финчем Стоунер в тот день явился к Кэтрин позже обычного. Не оглядев на этот раз улицу, он спустился к двери, открыл ее и вошел. Кэтрин ждала; она не переоделась в домашнее и выглядела почти официально. Прямая, сидела на кушетке в тревожном ожидании.
– Ты поздно сегодня, – произнесла она бесцветным тоном.
– Извини, – сказал он. – Меня задержали. Кэтрин зажгла сигарету; ее рука слегка дрожала.
Пару секунд смотрела на горящую спичку, потом задула ее, выпустив изо рта дым. После этого сказала:
– Знакомая преподавательница мне со значением сообщила, что декан Финч пригласил тебя на разговор.
– Да, – подтвердил Стоунер. – Он-то меня и задержал.
– Говорили, видимо, про нас с тобой.
Стоунер кивнул:
– Да, кто-то ему насплетничал.
– Так я и думала, – сказала Кэтрин. – На лице моей знакомой было написано, что она кое-что знает, но не хочет говорить. О господи, Билл!
– Все не так страшно, – сказал Стоунер. – Гордон мой старый друг. Я уверен, он хочет нас защитить. И защитит, если сможет.
Кэтрин некоторое время молчала. Потом скинула туфли, легла на спину и уставилась в потолок.
– Вот и началось, – спокойно проговорила она. – Надеяться, что они оставят нас в покое, – это было бы слишком. Мне кажется, мы никогда всерьез на это и не рассчитывали.
– Если будет совсем плохо, – сказал Стоунер, – мы можем уехать. Что-нибудь да придумаем.
– О, Билл! – Кэтрин издала тихий гортанный смешок и села, не спуская ног с кушетки. – Ты милый, милый, невероятно милый! И я не позволю им вмешиваться. Не позволю!
И несколько недель они старались жить по возможности так же, как прежде. Применяя стратегию, которая годом раньше была бы им не по силам, проявляя твердость, на которую не считали себя способными, они таились и хитрили, они использовали свои скудные ресурсы наподобие искусных военачальников, сдерживающих превосходящие силы противника. Они сделались не на шутку осмотрительны; их уловки и маневры доставляли им мрачное удовольствие. Стоунер приходил к ней только в темное время суток; днем, в промежутках между занятиями, Кэтрин нарочно стала появляться в кафе в обществе молодых преподавателей. Их с Уильямом общая решимость делала те часы, что они проводили вместе, еще более насыщенными. Они говорили себе и друг другу, что близки сейчас, как никогда, и, к своему удивлению, сознавали, что так оно и есть, что слова, которыми они стараются поддержать друг друга, – не просто успокоительные слова, а нечто большее, то, благодаря чему близость становится возможной, а преданность неизбежной.
