Энрике Вила-Матас - Дублинеска
Что-то бесплотно касается его плеча. Затылок сводит холодом. Но, кроме него, в лифте никого нет. Он смотрится в зеркало и пожимает плечами, словно желая развеселить свое отражение. Что за ледяное выражение! Автоматические двери открываются, он выходит и медленно идет впред по пустынному коридору. На мгновение – меньше чем мгновение, на то время, что длится самая короткая вспышка света, – он видит своего дядюшку Давида, брата матери, умершего больше двадцати лет назад. Он и не подумал встревожиться, хотя впервые встретил призрак родственника вне его привычного окружения. Как бы то ни было, явление дядюшки было таким недолгим, что, если он и впрямь увидел то, что увидел, ему придется согласиться, что мгновенные вспышки такого рода – что-то вроде глазков или точек пересечения между прошлым и настоящим. Разве не доводилось ему слышать об абсолютно непонятном для нас взаимопересечении пространства и времени, где могут встречаться так называемые живые и так называемые умершие?
Время: полвторого ночи.
День: Блумсдэй.
Стиль: сомнамбулический.
Место: Дублин, гостиница «Морган». Номер 527.
Действие: Кто-то тычет электронным ключом в замок комнаты, грубо выдергивая Рибу из крепкого сна. Не вполне проснувшись, он вспоминает о красном чемодане, который видел в номере по приезде. Робко встает с постели, опасаясь, что карточка нарушителя его спокойствия в конце концов сработает, и тот войдет в номер. Но тому, кто стоит сейчас за дверью, войти не удается, и он начинает стучать. Слышатся три нервных удара и растерянная речь. Голос молодой, мужской. От него Рибе делается не по себе – это отголоски старого панического страха, что кто-нибудь может войти к нему домой или в номер отеля посреди ночи.
– Кто там? – спрашивает он, колеблясь между сном и ужасом.
– Нью-Йорк, – отвечает молодой мужской голос.
Неужели он сказал «Нью-Йорк»?! Риба не очень хорошо расслышал, но ему показалось, что произнесено было именно это слово. Нью-Йорк. Растерянность и осознание комизма ситуации заставляют его вернуться в постель, словно это отступление в глубь комнаты может от чего-нибудь его защитить. Он старается убедить себя, что это – всего лишь сон. Однако он бодрствует, и хотя голова у него тяжелая и слегка затуманена снотворным, которое он проглотил перед сном, он понимает, что все происходящее реально – реальней некуда. С ним происходит именно то, чего он когда-то так боялся. Кто-то пытается войти в его комнату посреди ночи.
Снова два удара в дверь.
– Чемодан внизу, у портье, – говорит он тому, кто может его слышать. Говорит громко, почти кричит, словно боится, что тот, кто стоит за дверью, пришел сюда его убить.
Долгая пауза. Риба неподвижен и даже почти не дышит.
Потом слышатся удаляющиеся шаги по коридору и затем – по лестнице. Молодой человек ушел.
Кто мог ожидать, что в Дублине так рано светает. В семь минут шестого в комнату уже забрались первые проблески дня, и Риба приоткрывает глаза. Накануне он оставил включенным телевизор, и сейчас там по дороге, пролегшей между иссохшимися полями, беззвучно едет всадник. Дорога пуста, потом на ней появляется похоронная процессия, ее возглавляет крайне сдержанный господин. Риба понимает, что смотрит фильм о Дракуле. Немного ужасов перед завтраком, думает он полусонно. Внезапно вспоминает неприятную ночную сцену. После того как тот, кто пытался проникнуть в комнату, ушел, Риба мгновенно погрузился в сон, и, к счастью, больше его не тревожили. Наверняка это был хозяин красного чемодана. И скорее всего он вовсе не говорил, что его зовут Нью-Йорк. Никого не зовут Нью-Йорк. Вероятно, он произнес что-то другое, просто Риба недослышал и недопонял.
Возможно, стоило открыть дверь и все прояснить. Он смотрит на часы. Десять минут шестого, абсолютно неподходящий момент, чтобы развить бурную деятельность, на что бы она ни была направлена. Даже для завтрака еще слишком рано. Интересно, вернулись ли его друзья из своего ночного похода по кабакам? Будет ужасно, если он выйдет сейчас в коридор и столкнется там с ними, а они будут так пьяны, что даже не узнают его. Или, наоборот, чрезмерно ему обрадуются, а с ними будет этот загадочный Уолтер, который бросится к нему с объятиями. Нет, еще слишком рано для всего этого. Кроме того, для начала ему следует дождаться удобного момента для звонка в Барселону, чтобы поздравить родителей с годовщиной. Потому что – он только что вспомнил об этом, – сегодня исполняется шестьдесят один год со дня их свадьбы.
В попытке немного оживиться напоминает себе высказывание Эмерсона: «Запишите в сердце своем – каждый день есть лучший день в году». Сегодняшнего дня, думает он, это точно касается. Он столько недель жил его ожиданием. Потом на память ему приходит дед Хакобо со своим: «Без энтузиазма важные дела не делаются!» Прекрасно ведь сказано, в который уже раз отмечает он. Разумеется, он постарается приободриться. Ему хочется надеяться, что в этот Блумсдэй он не будет испытывать недостатка в эйфории. Но покуда надо набраться терпения и подождать. Он давно привык к этому. Ему хотелось бы прямо сейчас ощутить тот энтузиазм, что дед изо всех сил старался ему передать, но в столь ранний час – хотя нынешнее утро и лучшее в году – все кажется сложней, чем обычно. Он чувствует, что сейчас ему трудно даже думать. Он такой сонный, что единственная мысль, на которую он способен, – это что в этот час он не в состоянии даже думать. И неожиданно он вспоминает, как однажды, выходя из кино, спросил у молоденькой капельдинерши, отдаленно похожей на Катрин Денев, о чем этот фильм. И покуда капельдинерша объясняла, что это история бессмертной любви, он чувствовал, как влюбляется в нее. Ему всегда нравились женщины, похожие на Катрин Денев, он даже мог бы сказать, что это обстоятельство серьезно сказалось на ходе всей его жизни.
Очевидно, он начинает просыпаться, и мысли его проясняются. И словно в подтверждение этого, он начинает преисполняться воодушевлением. Но тут же понимает, что придется научиться сочетать энтузиазм с неприятным воспоминанием о ночном происшествии, которое в этот час уже кажется ему сном или началом занятной истории, – впрочем, он не станет делиться ею с друзьями, – и он не писатель, и его история – не анекдот. Незнакомец мог думать, что до сих пор живет в 527-м номере. Быть может, он остановился здесь с любовницей, ушел накануне с утра, не сказавшись, и женщина, уставшая от его выходок и не имеющая к тому же понятия, когда он вернется, решила разорвать с ним отношения, расплатилась за номер и съехала, оставив внутри его чемодан, чтобы, вернувшись, сукин сын сразу понял, что его бросили на произвол судьбы.
А если бы несколько часов назад он открыл дверь? Что бы произошло? Юноша-то предполагал, что его встретит любовница. Наверняка он бы здорово испугался, увидев Рибу. Нет никаких сомнений, если бы он открыл дверь, это могло бы стать началом хорошенькой истории. Из этого, думает Риба, рассказчик точно сумел бы состряпать приличный рассказ… Слегка клюет носом. Кажется, он чересчур быстро проснулся и сейчас снова уснет. Но нет, он тут же стряхивает с себя этот мнимый сон.
Немного спустя, именно в тот момент, когда он чувствует себя совершенно бодрым, его внезапно накрывает дремотная волна полубессмысленных слов и вопросов. Он думает о цвете Ирландии и спрашивает себя, что произойдет, если этот цвет, в основном зеленый, однажды исчезнет? Этот вопрос что-нибудь означает? Или это просто идиотизм? Он бросает взгляд на экран и видит, как Дракула, увидевший, что солнце уже слегка тронуло горизонт, посылает немое проклятие небесам. Рибе кажется, что он читает у Дракулы по губам, но прочитанное его не убеждает. Ему показалось, будто вампир сказал:
– Не надежнее младенца попки.
Очень странно, думает Риба, он мог бы сказать, «попки младенца», к чему здесь инверсия. Интересно, как разговаривает юнец, явившийся за красным чемоданом и назвавшийся Нью-Йорком. Его мысли опять начали путаться. Как все чудно, думает он. Накрывается одеялом, словно опять чего-то испугался. Если бы он мог сам выбрать свой удел, он превратился бы в человека, который спит. А если бы сейчас кто-нибудь постучал к нему в дверь, он решил бы, что это гений, которого он искал всю жизнь.
Он вспоминает, как однажды Селия с преувеличенным вниманием читала наклейку на бутылке с минеральной водой, медленно и безостановочно крутя ее перед глазами, и теперь ему хочется сделать то же самое прямо тут, в номере. Он берет бутылку с кристально-чистой ирландской водой и копирует жесты Селии из того дня в этот.
Ему одиноко. Селия в Барселоне. Друзья, вероятно, нянчат свое похмелье. Его родители сегодня отмечают шестьдесят один год со дня свадьбы, но в столь ранний час он не может даже позвонить им.
Один, совсем один. Хотя, если прислушаться к себе, чувство одиночества слабеет с каждой проходящей секундой. Это из-за странного несмолкаемого гула где-то в глубине, из-за ощущения, будто рядом кто-то есть, кто-то ходит вокруг. Черт бы тебя побрал, раньше или позже я привыкну к твоему обществу. Он пытается отыскать в ситуации что-нибудь смешное, но не очень понимает, где искать. Ему кажется, что если этот призрак непременно должен быть кем-нибудь, то он может быть только его творцом, а не то – духом, добрым гением его детства. Или кем-то, кто использует его как подопытного кролика для своих экспериментов. Или это дядюшка Давид, ни больше и ни меньше, хотя он сам в это не верит. Или главный автор его жизни, которого он вечно и безуспешно ищет. Или никто. В любом случае это некто, ставший, как сказал бы Джойс, неощутимым вследствие смерти или отсутствия или смены нравов. Как бы то ни было, ему кажется, что этот некто или никто должен походить на действительность, знаменитую тем, что мы можем подбираться к ней все ближе, но никогда не подойдем вплотную, потому что она превосходно умеет ускользать от бесконечной последовательности шагов, уровней понимания и мнимных проверок. По большому счету действительность оказывается недостижимой и нескончаемой. Можно узнавать о ней все больше и больше, но невозможно узнать все. И все равно никогда не помешает узнать что-нибудь еще, потому что исследования иной раз преподносят удивительные сюрпризы.
