Дэвид Кроненберг - Употреблено
– То есть вам лично Грюнберг ничего не говорил? – спросила Наоми недоверчиво.
– Он держался как врач, как специалист. Как суровый профессионал. Он не стал бы обсуждать такое за чашечкой кофе.
– А результаты анализов вы видели? Анализ крови? Результаты сцинтиграфии? Компьютерной томографии? Магнитно-резонансной томографии? Рентгеновские снимки? Хоть что-нибудь?
В ответ на все это Аростеги лишь качал головой – коротко, яростно, надменно.
– Мог доктор Грюнберг солгать? – продолжила Наоми. – Могла Селестина солгать вам? Возможно ли, что на самом деле она была здорова?
– Я рассказал вам, как изменилось ее тело. Это я видел своими глазами.
– А что, если менялось оно по другой причине?
Профессор презрительно фыркнул.
– По какой же? Естественное старение женского организма? Удивительно, сколько всего люди объясняют этим. Они просто отказываются увидеть самое страшное.
– Доктор Чинь сказала, что со здоровьем у Селестины было все в порядке.
– Доктор Чинь влюбилась в Селестину без памяти. Преклонялась перед ней, благоговела, готова была на коленях стоять в ее присутствии. Доходило до неприличного. Словом, доктор Чинь вызывала жалость. После диагноза Анатоля Селестина перестала к ней ходить. И зачем бы Селестина стала лгать мне, говорить, что умирает, если на самом деле это было не так?
– Чтобы заставить вас ее убить, – заявила Наоми с торжествующим видом. – И вы совершили убийство из милосердия, не зная, однако, о настоящих мотивах вашей жены.
– Ну, это уж просто всем извращениям извращение! Блестящий сюжет, Наоми. Я начинаю опасаться вашей писательской фантазии.
Вскоре Наоми свернулась калачиком на диване рядом с Аростеги, он обнимал ее и ласкал ее шею. Тема женоубийства посредством удушения из философских соображений, без сомнения, витавшая в воздухе, им обоим была приятна и вовсе не тревожила, потому что связывалась с драматическими событиями прошлого, весьма фактурными и полными смысла. Наоми прикрыла глаза и говорила сонным голосом.
– Но ведь это наверняка было отвратительно? Когда вы ели? Сам процесс, я имею в виду? Как в фильме ужасов. Разделывать тело… Потом эти фотографии… Ничего не видела кошмарнее. И Сагава, он ведь ел молодую здоровую плоть. Я, конечно, говорю страшные вещи. Потрясена, что мне такое в голову приходит. Но почему-то тот факт, что тело Селестины было испорчено болезнью, делает всю эту историю еще более жуткой. Господи, неужели я правда это говорю?
Короткий смех Аростеги быстро перешел в хриплый шепот – весьма эффектный сценический прием, подумала Наоми, который профессор, вероятно, использовал во время лекций; Наоми и самой понравилось, на мгновение она почувствовала себя студенткой, ни за что особенно не отвечавшей, а это ведь так удобно.
– Здоровые нездоровые мысли, – прокомментировал он. – Непритворные. Но вы говорите так, потому что не знали Селестину. Ее тело не было для вас родным, как для меня. Вы видите труп – нечто мертвое, изуродованное, безымянное и, да, больное – просто тело. А я – нет. Ее тело – как хорошо знакомая местность, в которой я прожил много лет. А когда эта местность изменилась, изменилась и моя жизнь. Но Селестина всегда оставалась моей Селестиной. Всегда.
Аростеги поцеловал Наоми страстно, жадно. Так и она поцеловала его в ответ. И скоро уже они лежали обнаженные – головой на диване, ногами на полу.
– Ты будешь меня кусать? – спросила Наоми.
Он укусил. И она укусила его в ответ – в плечо, в бицепс, в шею.
– А потом съешь?
И он впился ртом в ее грудь, бедра, а потом опустился вниз к ее киске. Наоми остановила его – протянула руку и взяла за волосы.
– Не надо, Ари. Я совсем забыла. Мой парень…
– Твой парень, ну?
– Просто… он сказал мне, что у него болезнь Ройфе. Венерическое заболевание, ты знаешь. У меня, конечно, может, ее и нет, но что-то у меня есть…
Аростеги фыркнул.
– Ты знаешь, сколько мне лет?
– “Википедия” пишет, шестьдесят семь.
– “Википедия” права. Какой, однако, вклад вносит это изобретение в мировую гармонию!
На насмешку Наоми не обратила внимания.
– А как твой возраст связан с моей болезнью?
– Ну я-то тоже нездоров. У меня, скажем, уже не бьет струей. Так, сочится угрюмо, как из лопнувшего прыщика. По-моему, все эти сцены в порнофильмах, когда сперма выстреливает, как из кондитерского шприца, – фантастика, ничего больше, спецэффекты и компьютерная графика.
Теперь, передразнивая Аростеги, фыркнула Наоми.
– Что еще? Ты выдашь мне весь перечень или предоставишь самой сделать волнующие и страшные открытия?
– Со временем половые функции нарушаются – постепенно, и так же постепенно пожилые пары приспосабливаются к этим нарушениям, они не смущают друг друга и даже шутят, что когда-нибудь напишут маленькую семейную комедию на заданную тему, но память, слава богу, уже не та, и они забывают об этом. Однако если молодого бросить в логово старых львов… Порой приходилось нелегко.
– Со студентами.
– На первых порах страстность и дерзость не дают молодым испытать отвращение, но потом…
– Повезло еще, что вас не обвинили публично в неполиткорректности. Теперь от этого никто не застрахован, даже во Франции, и, думаю, так будет долго.
– Драмы разворачивались за сценой. Французские журналисты, пожалуй, несколько сдержаннее своих зарубежных коллег, однако конкурируют с “Фейсбуком” и “Твиттером”… И, конечно, демонстрировать свои необычные сексуальные пристрастия в наши дни смерти подобно.
– А разве у ваших молодых любовников не было сексуальных комплексов?
– Конечно, были, у всех до единого. И мы с Селестиной – во имя терапии и философии – пользовались этим на всю катушку.
– У меня они тоже есть. Что скажешь? Представить тебе мой перечень или предпочитаешь обнаружить их сам?
– Честно говоря, я бы предпочел перечень, по-моему, прекрасная мысль. Мы могли бы обменяться ими, а потом посмотреть, что соответствует действительности.
– Сейчас же примусь за свой. Но вообще-то я не шучу, у меня там тоже сочится что-то. Можно подхватить какую-нибудь гадость. Ты случайно не держишь поблизости упаковку симпатичных японских презервативов? Марки “Хэлло Китти”, например. Что в переводе означает “Хэлло, киска”.
– Так и хочется изречь какую-нибудь фразу, достойную пенджабской эротической сказки в плохом переводе, вроде: “Разве не должен повар любить соус?” А потом попробовать тебя.
– Пожалуйста, не говори ничего такого.
– И, пожалуйста, не делай?
– Этого я не говорила.
– Куда ты собралась? Забронировала номер в отеле? Откуда у тебя деньги? Ты же говорила, что хочешь спрятаться в Токио.
– Я спрячусь еще надежнее. – Наоми распихивала оставшиеся вещи по сумкам.
Юки смотрела на нее, качая головой.
– От меня? Ты мне не доверяешь?
Наоми отвернулась от кровати, которую вместе со столом и кой-какими другими площадями оккупировала, чтобы укладывать вещи, и положила руки подруге на плечи. Юки подняла на нее взгляд, и Наоми удивило читавшееся в нем чувство.
– Нет-нет, Юки. Дело совсем не в этом. Совсем.
Наоми обняла Юки, обмякшую, безучастную, будто всем телом надувшуюся от обиды.
– А что тогда? Не нравятся мне твои глаза. Я помню, как ты потеряла голову тогда, в Санта-Монике…
Юки вспомнила о случае в Санта-Монике, который был краеугольным камнем их совместной истории и мифологии, и в голове у нее что-то щелкнуло, она поняла; воспоминание словно ударило ее, она вздрогнула в объятиях Наоми, высвободилась и медленно отошла к кухне, чтобы взглянуть на подругу со стороны.
– Дело не только в твоем французе, – сказала Юки, вновь покачав головой. – Не только в этом профессоре, убийце и людоеде.
Юки нервно теребила один из своих ноготков, покрытых белым перламутровым лаком, поверх которого были наклеены аппликации в виде черных розочек. Одна из розочек уже частично отвалилась, и Юки пыталась соскрести остатки. Наоми еще раньше заметила, с какими предосторожностями подруга натягивала так ею любимые узкие перчатки.
– За несколько дней мне не узнать всю его историю, нужно больше времени.
– Всю вашу интимную историю, ты хотела сказать! Этот безумец и тебя свел с ума!
Поначалу Наоми хотела увлечь Юки своей токийской авантюрой и поплатилась, ведь Юки получила право ее критиковать – конечно, из лучших побуждений, искренне опасаясь за судьбу подруги, но было тут и другое – вечное их с Юки соперничество, профессиональная ревность, которая прорывалась наружу и жалила ни с того ни с сего – защититься ты не успевал.
Наоми отвернулась и снова принялась укладывать вещи.
– Он удивительный человек. Очень милый, чуткий.
Юки ходила взад-вперед по кухне.
– Наоми, боже, боже… Я ведь даже не увижу твое тело в мешке. Только десяток пакетов на молнии в морозилке.
– Юки, давай без драм. Он вовсе не исчадье ада. Просто человек, однажды совершивший нечто из ряда вон выходящее, оттого что любил страстно и был одержим.
