Орхан Памук - Рыжеволосая Женщина

– Так ты, оказывается, в Онгёрене, – сказала она. – Ребята с фирмы сказали.

– Да.

– Ты соврал мне, Джем. Ты обидел меня. Ты совершаешь ошибку.

– Здесь нечего бояться. Все прошло хорошо.

– Бояться есть много чего. Где ты сейчас?

– Я пошел с молодым провожатым к колодцу, который мы вырыли с Махмудом-устой.

– Что еще за провожатый?

– Один парень, коренной житель Онгёрена. Он сообразительный малый и помогает мне.

– Кто нашел его тебе?

– Рыжеволосая Женщина, – ответил я и, на мгновение протрезвев, задумался.

– Сейчас рядом с тобой? – почти прошептала Айше в телефон.

– Кто? Рыжеволосая Женщина?

– Нет, парень, с которым она тебя познакомила, – он рядом с тобой?

– Нет, не рядом. Он ищет проход в заборе. Он проведет меня на заброшенную фабрику.

– Джем, немедленно возвращайся.

– Почему?

– Держись подальше от этого парня. Спрячься.

– Чего ты так боишься? – спросил я, но страх из телефона уже подействовал на меня.

– Ты, конечно же, поехал в Онгёрен, чтобы увидеть своего сына, поэтому не захотел брать меня с собой. Кто тебя познакомил с этим провожатым? Рыжеволосая Женщина! Теперь ты понял, кто этот парень?

– Кто? Серхат?

– По всей вероятности, это твой сын Энвер! Беги оттуда, спасайся, Джем!

– Успокойся, всё под контролем.

– Слушай меня внимательно, – сказала Айше. – Если тебя сейчас кто-нибудь, используя любой предлог, ударит ножом или на тебя нападут хулиганы, просто потому, что ты пьяный, то что будет?

– Тогда я погибну, – засмеялся я.

– Тогда вся наша фирма достанется Рыжеволосой Женщине и ее сыну, – сказала Айше. – И ради этого люди могут убить кого угодно, не стесняясь.

– Ой, ну кто меня может убить сегодня вечером из-за наследства? Никто не знал, что я сюда приеду, даже я сам.

– Этот парень рядом?

– Нет, я же сказал.

– Я тебя умоляю. Пожалуйста, немедленно спрячься куда-нибудь.

Я сделал так, как велела жена. Я спрятался на затемненном пороге одного магазина на противоположном углу.

– Сейчас слушай меня, – сказала Айше. – Если этот парень – твой сын, то он убьет тебя! Просто потому, что он бунтует против всего западного.

– Если он попытается сделать что-нибудь подобное, я поведу себя как азиатский отец-деспот: сумею опередить неуважительного сына и сам убью его, – сказал я с улыбкой.

– Ты никогда не сделаешь ничего подобного, – сказала Айше, всерьез восприняв мои слова. – Не двигайся с места. Я немедленно сажусь в машину и еду.

Я не смог понять причину беспокойства моей супруги. Но долгое время не двигался с места. Серхат по-прежнему не подавал голоса, и я начал опасаться. Может ли в самом деле он оказаться моим сыном? Молчание затягивалось, и я сердился на парня, который меня здесь забыл.

В конце концов с другой стороны забора меня позвали:

– Джем-бей, Джем-бей!

Я заволновался и не издал ни звука. Парень продолжал меня звать.

Он показался там, где недавно исчез из виду. Начал медленно приближаться. Да, он был моего роста, и в его походке, и в том, как он размахивал руками, было что-то, напоминавшее моего отца. Это меня напугало.

Он снова позвал:

– Джем-бей!

Я не видел его лица. Мне хотелось вновь посмотреть на него с близкого расстояния. В том, что я сейчас боялся этого парня и прятался от него только потому, что он – мой сын, было что-то от ночных кошмаров. В конце концов я вспомнил, что у меня в кармане пистолет, и решительно шагнул из тени.

– Где вы были? – спросил он. – Если хотите увидеть колодец, следуйте за мной.

Он зашагал вдоль забора. Мне подумалось, что парень ведет меня в укромное местечко, чтобы перерезать мне горло. Как бы я хотел сейчас с близкого расстояния внимательно рассмотреть его лицо! Я следовал за звуками его шагов. Серхат быстро отодвинул доску забора и пролез. Потом протянул мне свою горячую влажную руку. Я оказался на территории фабрики. Да, это был наш участок. Сторожевой пес лаял как безумный, натянув цепь.

Я решил, что если порвется цепь и собака на нас бросится, то я в нее выстрелю, и поэтому, не обращая внимания на ее лай, шагал мимо фабричных зданий. Покойный Хайри-бей и его сын, который недавно принял дела отца, навтыкали на этом участке прачечных и красилен гораздо больше, чем планировали. За последние десять лет, прежде чем перенести производство в Бангладеш, они построили и другие здания, которые использовались как склады.

Наш колодец оказался внутри рабочей столовой, про планы постройки которой Хайри-бей некогда рассказывал во время каждого своего визита. При неясном свете неоновой вывески на каком-то доме за оградой мы наконец подобрались к колодцу, затерянному среди ржавых железок и труб.

Мой провожатый, наклонившись, принялся дергать ржавый замок на крышке люка.

– Ты очень хорошо здесь все знаешь, – сказал я.

– Энвер меня часто сюда водил.

– Почему?

– Не знаю, – сказал он, продолжая возиться с замком. – А вы почему захотели прийти сюда?

– Я так и не смог забыть, как мы здесь работали с Махмудом-устой, – сказал я.

– Не сомневайтесь, он тоже все время о вас помнил.

Был ли это намек на то, что я сделал Махмуда-усту инвалидом?

На лицо молодого человека упал свет, и я внимательно всмотрелся в него.

Да, возможно, черты и выражение лица этого парня и походили на мои, совсем как его рост и телосложение, но мне не нравился его характер. Айше обманулась. Это не мог быть мой сын.

Сообразительный провожатый сразу догадался, что он мне не нравится. Воцарилась тишина. Теперь он враждебно смотрел на меня.

– Дай-ка я посмотрю, – сказал я и опустился на колени, пытаясь открыть замок.

То, что я стоял на коленях, на мгновение облегчило все возраставшее во мне ощущение угрызений совести. Зачем я пришел сюда? Замок внезапно поддался.

Я поднялся и протянул парню отломившуюся дужку.

– Подними крышку, – попросил я.

Он постарался открыть крышку, но железо не поддалось. Какое-то время я смотрел на Серхата, но потом не выдержал и начал ему помогать. Крышка наконец со скрипом отвалилась, словно дверь в тысячелетнее византийское подземелье.

В бледном свете все той же неоновой вывески я увидел паутину, под ногами блеснули спины испуганных ящериц. Сильный запах плесени ударил мне в нос. Вскоре глаза привыкли к темноте. Я разглядел на дне нашего колодца воду либо грязь, отражавшую свет. Глубина не только пугала; волей-неволей она заставляла почувствовать восхищение человеком, который вырыл подобную яму лопатой и заступом. Перед моими глазами ожил образ Махмуда-усты.

– Кружится голова, – произнес мой молодой провожатый. – Можно упасть. Этот колодец затягивает.

– Не знаю, почему-то я подумал об Аллахе, – сказал я доверительно. – Махмуд-уста был не из тех, кто пять раз в день совершает намаз. Но тридцать лет назад, по мере того как мы рыли колодец, мне казалось, что мы не спускаемся под землю, а поднимаемся наверх, в небо, к звездам, чтобы быть с Аллахом и его ангелами.

– Все создал Всевышний Аллах! – откликнулся сообразительный Серхат. – К тому же Он повсюду – и на небе, и на земле, и на севере, и на юге.

– Да, это так.

– Тогда почему ты не веришь в Аллаха? – неожиданно перешел он на «ты».

– В кого?

– В Аллаха Всевышнего, – сказал Серхат, – в Аллаха, создавшего небо и землю.

– А ты откуда знаешь, что я не верю в Аллаха?

– Это по твоему виду и так ясно.

Мы помолчали, внимательно разглядывая друг друга. Гнев парня заставил меня почувствовать, что он может на самом деле оказаться моим сыном. Меня порадовало, что у моего сына неуживчивый характер.

– Европеизированные турецкие богатеи охраняют свой атеизм под тем предлогом, что берегут свои личные отношения с Аллахом, – продолжил Серхат. – Но на самом деле их атеизм вызван тем, что они хотят со спокойным сердцем, совершенно позабыв об Аллахе, совершать любые европейские непристойности.

– А чем тебе так мешают европейцы?

– Лично я никем и ничем не интересуюсь, – сказал Серхат, заставив себя успокоиться. – Я не причисляю себя ни к правым, ни к левым, ни к исламистам, ни к модернистам. Я хочу быть самим собой и, не вторгаясь в душу человека, писать стихи. Некоторое время назад ко мне в дверь постучали, но я не открыл. Я писал стихи.

Я не до конца понял, что он сказал, но почувствовал: если мы поведем беседу, юноша умерит гнев.

– Тебе кажется, что быть европеизированным – это плохо? – спросил я.

– Современный европеизированный человек – это человек, потерявшийся в лесу города. А потеряться – значит остаться без отца. Поиски отца – напрасные поиски. Если человек европеизированный и современный, то он не сможет найти себе отца в городской толпе, а если найдет, то перестанет быть личностью. Изобретатель европеизации и модернизованности – Жан-Жак Руссо – очень хорошо это знал и поэтому сознательно покинул своих четверых детей, он не пожелал быть для них отцом. Руссо даже не интересовался своими детьми и ни разу их не искал. А ты меня бросил только для того, чтобы я стал европеизированным? Если так, то ты прав!