Ирвин Уэлш - Сексуальная жизнь сиамских близнецов
Р-РАЗ! Говнюк-фашист Квист.
Р-РАЗ! Гнусный елейный Торп.
Р-РАЗ! Ебучий трус Маккендлес.
Р-РАЗ! Ублюдок-педофил Винтер.
Р-РАЗ! Коварная тварь Мона.
Р-РАЗ! Пидор Тоби с накачанными губами.
Р-РАЗ! Ботоксная пизда Тельма.
Р-РАЗ! Ботоксная пизда Валери.
Р-РАЗ! ПИДАРАС В ПАРКЕ… ЁБАНЫЙ КЛИНТ ОС… НА, СУКА! НА, СУКА! НА, СУКА! ХВАТИТ УЖЕ, БЛЯДЬ!
Р-РАЗ! Жирная лузерша Соренсон. Р-РАЗ! Жирная лузерша Соренсон. Р-РАЗ! Соренсон. РАЗ! Соренсон. НА, ЁБАНАЯ СОРЕНСОН…
Я запыхалась и вся покрылась потом. После груши делаю четыре раза по десять подтягиваний на перекладине. Падаю на мат и, чувствуя приятное жжение и зуд в мышцах, долго пью ледяную воду. Приходит Грейс Карильо из МДПД, здоровается своей крокодильей улыбкой. Походка у нее красивая, надменная такая, как на подиуме, но сейчас я ее порву. Красиво растянувшись, как пантера, она обматывает руки, я снова надеваю перчатки, капу и шлем, и мы вместе с Эмилио забираемся через канаты на ринг. На мне защитный спортивный бюстгальтер «Тайтл» с усиленной защитой груди, самое то для спарринга, и я замечаю, что Грейс вышла в полной выкладке – в женском грудном протекторе. Она выглядит по-настоящему круто: смуглую кожу оттеняют черный шлем, перчатки, грудной, паховый и брюшной протекторы и боксерки до колен. Как-то чересчур для спарринга: чувствуется какая-то неуверенность.
Эмилио бьет в гонг, мы с Грейс соприкасаемся перчатками и начинаем танец. У нее длинные мускулистые руки, из-за которых она выглядит грубой и неуклюжей; можно пропустить жесткий удар по корпусу слева. Если дать ей держать дистанцию, она тебя загоняет и в итоге забьет. Я вижу капельки влаги у нее на лице между планками шлема, мысленно спускаюсь к ее гениталиям и думаю, какие они сейчас, наверно, потные и какие сладкие…
БАХ!
Вот пизда! От жесткого прямого справа у меня посыпались искры из глаз, которые вернули меня на ринг. Que perra se determina…[22] Сучка настроена на борьбу… Так дело не пойдет, я качаю головой и двигаюсь вперед, очень хочется вломить этой твари. Еще удар, но я его отбиваю, «потому что стою где хочу», и отвечаю злым ударом по корпусу в стиле Микки Ворда[23]. Есть контакт – довольно отмечаю я про себя, глядя, как из ее корпуса, согнувшегося, как гармошка, со свистом выходит воздух.
– Прости, солнышко, – говорю я; она отшатывается и втягивает воздух, согнувшись пополам.
– Полегче, дамы, – предупреждает Эмилио; Грейс, покачиваясь, распрямляется, и мы продолжаем.
Но дальше идет чистая отработка техники, поскольку вся сила из Грейс уже вышла. Эмилио возвещает, что время кончилось. Мы, потные, обнимаемся, и я вдыхаю ее мускусный запах, смешанный с парфюмом.
Мы идем в душевую, где Грейс раздевается без всяких стеснений. Ох черт, вот это тело.
– Ништяк ты меня поймала, – улыбается она, заходит в кабинку и начинает тереть свой упругий, стройный торс.
Не будь у нее бойфренда, богом клянусь, изъебала бы эту полицейскую сучку до золотого дождя! Я швартуюсь в соседней кабинке и, трогая себя, думаю, что могу просто сейчас зайти к ней с мочалкой и намылить ей между ног…
Я мысленно делаю этот шаг, впиваюсь губами в большие губы Грейс, беру ее за ягодицы, и мы начинаем тереться промежностями, потом я опускаюсь на колени и ласкаю ртом ее сладкое сокровище… Нет телочек слаще, чем помесь латинских и афро-американских кровей…
– О-о-о-о…
– Ты в порядке, Люси? – Грейс высунулась из-за угла кабинки.
– Вода вдруг холодная пошла, – говорю я, делая в ужасе шаг назад.
– Да, бывает, – улыбается она и выходит из душа, обернувшись в большое желтое пляжное полотенце, в котором она похожа на сладкую молочную шоколадку в обертке.
Я обломалась, поэтому молча вытираюсь и натягиваю одежду.
Иногда мы с Грейс съедаем вместе по сэндвичу или выпиваем по чашке чая, но сегодня ей на службу, поэтому до Линкольн я иду одна. На улице жарко, термометр на «Банк-оф-Америка» показывает 27, но по ощущениям – так все 32. Я рассматриваю товары в витринах и, чтобы убить время, захожу в «Букз-энд-букз». Смотрю на альбомы по искусству, хотя никогда раньше не обращала на них внимания. Но вдруг понимаю, почему зашла, – вижу надпись на корешке.
ЛИНА СОРЕНСОН. БУДУЩИЙ ЧЕЛОВЕК
Я беру книгу, пролистываю: много иллюстраций, на них маленькие человеческие фигурки из птичьих костей, с ярко-зеленой прозрачной кожей, которые я видела в полуразобранном состоянии у Соренсон в мастерской. Я периодически посматриваю по сторонам, боюсь, что моя лузерша за мной следит и сейчас сюда зайдет, застукает и решит, что я такая же, как она. Несу книгу на кассу и плачу 48 долларов – цена, конечно, невероятная. Продавец кладет книгу в бумажный пакет; я чувствую одновременно облегчение и что купилась на какое-то фуфло. Интересно, сколько Соренсон или фотограф и (или) авторы Мэтью Голдберг и Джулиус Карноби получили за эту книжку.
Я выхожу на улицу и иду дальше по Вашингтон. На углу 14-й мое внимание привлекает какой-то чувак с засаленными светлыми, выжженными солнцем волосами; кожа у него покрыта коркой глубоко въевшейся грязи, на нем неряшливая гавайская рубашка и бежевые шорты в пятнах – униформа всех здешних сексуальных маньяков среднего возраста. Не могу поверить: это же Винтер. Тимоти Винтер. Тот ёбаный педофил, маньяк, которого я имела глупость спасти! С ним какой-то лысеющий жирный тип с прыщавым лицом, покрытым слоем грязи и пота. Жилетка от костюма застегнута на все пуговицы, сверху ничего нет. Из-под жилетки торчит загорелое брюхо, свисающее поверх торчащих трусов с вышитой надписью «Дэвид Бекхэм» на поясе. Бродяге на вид лет сорок, но его штаны сползли с грязной жопы и отвисают, как у юного хипхопера. Но Винтер все равно мерзотнее. С самодовольной ухмылкой он пытается стрельнуть сигарету у курящих перед ирландским пабом. Когда мы встретились взглядами, он меня даже не узнал! Они с гнусным жирдяем идут дальше, их провожает взглядом вышибала, сидящий на высоком стуле перед входом в паб.
Я за ними: Винтер, подстрекаемый жирным дружком, выпрашивает мелочь у группы юных туристок, те в ужасе. Еще бы. Очень хочется уебать это чудовище по самодовольной роже. Но мы на Вашингтон-авеню средь бела дня, и этот ублюдок уже достаточно причинил мне хлопот. Хороша ложка к обеду, пусть живет.
Дома я выкладываю купленную книгу на маленький журнальный столик и начинаю листать. К чему вся эта фантастика и монстры? Соренсон, наверное, была когда-то толстой готкой, страдала без любви и шлялась с такими же неудачниками и маргиналами, которые ходят на слеты любителей фантастики и комик-коны. В принципе, все сходится. Я переворачиваю страницы, заставляя себя прочесть тошнотворные тексты к картинкам, и прям вижу, как она трогательно сюсюкает с этими фриками-аутистами. Почему-то мне захотелось проверить телефон. Так и есть: два вкрадчивых сообщения от Соренсон. Реально хочется добить сучку.
Переодеваюсь и еду к ней. Паркуюсь за углом, осторожно захожу во двор и, пригнувшись за большими кустами китайской розы, заглядываю в гостиную. Соренсон жрет печенье из пачки. Я знаю эту марку: там в каждом печенье 250 калорий, всего их в упаковке десять штук. Половину она уже сожрала и явно настроена съесть все зараз. Отвратительно: хуже наркоманов и алкашей, хуже этих педофилов-слизняков, которые трогают детей сальными лапами. Слабаки: почему у них при этом всегда одно и то же глупое и несчастное выражение лица, как будто они хотят позвать на помощь. Ну ладно, че, я приду к вам на помощь, уроды, блядь! Я вам всем, сука, помогу, всем до единого, утоплю вас всех как котят, твари, блядь! Будет вам кровавая банька!
В этот момент я заглядываю в окно; сука, ненавижу: Соренсон, как кит, выбросившийся на берег, возлежит на диване, тупо уставившись в телевизор. Я достаю из джинсов мобильник и набираю ее:
– Лина. Это Люси. Что делаешь?
– Привет, Люси.
Соренсон приводит свою тушу в вертикальное положение.
– Ничего, телевизор смотрю.
– Жрешь, поди? НЕ ВРИ МНЕ, ЛИНА! Я ВСЕ РАВНО УЗНАЮ, ДАЖЕ ЕСЛИ БУДЕШЬ ВРАТЬ!
Соренсон немного заерзала, оглядываясь вокруг, как будто я с ней в одной комнате. Я отодвигаюсь назад, в тень. Тут она вскакивает с дивана.
– Нет… Собираюсь поработать немного, – кричит она и убегает в другую комнату; я перестаю ее видеть.
Но вот она опять появляется: выходит через дверь на задний двор и вразвалку идет в мастерскую, снова нервно вглядываясь в сгущающиеся сумерки.
– Я, наверно, заеду минут через двадцать.
– О… о… О-о-окей…
Она разворачивается и бежит обратно на кухню. Я крадусь вперед и слежу за ней через большое окно: она выбрасывает печенье в мусорное ведро. Ну вот, избавила толстую дуру от двух часов бега на тренажере. Я выбираюсь на цыпочках из двора и иду к своему «кадиллаку». Победа. Типа. Еду домой, смотрю несколько повторов «Потерявшего больше всех» и сразу начинаю фантазировать: секс втроем с Джилиан Майклс и Бобом Харпером. Джилиан ставит меня на беговую дорожку, орет на меня, но видно, что хочет меня, потому что я лью девичьи слезы, чтобы заманить ее в свои сети. Я бегу по дорожке с бешеной скоростью 24 км/ч, Джилиан еще больше увеличивает ее, я слетаю с тренажера прямо в татуированные объятия Боба и начинаю рыдать у него на голой груди, пахнущей мужским потом и тальком. Я чувствую руку Джилиан в своих волосах, она будто пытается снять с меня скальп, говорит «соси, сука» и сует меня головой в пах Боба. Я смотрю вверх, ловлю какой-то маниакальный блеск в его глазах и достаю его член из треников. Начинаю сосать, заглатываю поглубже, Джилиан отпускает мне волосы, встает на колени и тоже начинает сосать член, отталкивая меня, чтобы заполучить в жадный рот свою долю. Я уступаю, но только чтобы встать позади и сделать ей удушающий захват по технике джиу-джитсу: она выкатывает глаза, Боб совершает жесткие движения и начинает выглядеть немного как Майлз, и тут я осознаю, что Джилиан на самом деле Мона. Не Мона и Майлз, а Боб и Джилиан, Боб и Джилиан… Телефон стоит на виброзвонке, я засовываю его себе в трусы. Пока я думаю про Боба и Джилиан, он срабатывает, и я знаю, что это Соренсон… Вот так-то, сука несчастная, продолжай звонить…
