Ирвин Уэлш - Сексуальная жизнь сиамских близнецов
Через три гудка Валери отвечает.
– Люси, хорошо, что ты позвонила, – говорит она, и из-за ее тона у меня, кажется, сейчас что-то оборвется внутри; я вся сжалась и слушаю. – Тельма и Валина с «Ви-Эйч-один» зассали и слились, по-другому не назвать. Квист пустил волну, канал занервничал и теперь хочет делать «В форме или за бортом» с кем-то другим. И, как назло, мы до сих пор не подписали этот ебаный контракт, но как это можно было предвидеть… Я делаю все, что в моих силах, чтобы они передумали… Люси? Слышишь?
– Да, – говорю я резко. Твари ботоксные! Суки старые, из ваших резиновых пёзд только занавески на бойне делать! Усилием воли я подавляю гнев. – Делайте, что считаете нужным, будем на связи.
– Конечно. И кстати, это в городе не единственный канал!
– Спасибо, – говорю я и отключаю телефон.
Мамин риелторский нос чует беду за километр, особенно если дело происходит во Флориде.
– Все в порядке, огурчик мой?
Нет. Ровно наоборот, все летит в пизду, но говорить об этом я не стану.
– Знаешь, – говорю я нараспев, озираясь по сторонам, – я подумала, тут было бы круто позаниматься!
– Здесь есть спортзал, на этом этаже. – Мать показывает сквозь стену. – Там есть тренажеры для кардиотренировок. Вряд ли кто-то будет против, если ты ими воспользуешься.
– Ну да, а кому тут быть против-то, – отвечаю я, и она опять мрачнеет; мы идем в соседнюю квартиру смотреть на тренажеры.
О, здесь открытая планировка, как и должно быть в апартаментах. И преступно бездействуют две новехонькие беговые дорожки. Обе до сих пор частично обмотаны полиэтиленом, но коробки уже выброшены. Еще есть набор гантелей на полке. Голова начинает кружиться от открывающихся перспектив.
– Есть план привезти сюда весь набор, чтоб было как в спортзале, – кивает мать.
– Наверно, когда что-нибудь снимут, и пойдут бабки.
– Да…
Мать морщится, будто я ударила ее по почкам. Она отдает мне ключи и отвозит меня обратно на Бич. Дома я делаю растяжку, потом примерно час тягаю гантели, после чего плюхаюсь на маленький двухместный диван, который занимает практически всю мою тесную жилплощадь. Этажом ниже сосед-мудак ебашит какое-то анальное техно на полную громкость, я включаю телик и заглушаю его телемагазином: рекламируют какой-то странный домашний спортзал, типа того, что мне собирались вроде прислать; надежный пылесборник для страдающих ожирением.
Какие все-таки крутые у матери квартиры. Некоторые все имеют и не ценят ничего. Я буквально физически ощущаю, как от меня ускользают новая квартира и машина. Выглядываю на улицу. Папарацци нет, кроме того хмыря, которому я сломала камеру. Не надо было переходить на личности: теперь эта мразь от меня не отстанет. Я чувствую, как внутри все вскипает. Звоню Тельме на телеканал и попадаю на голосовую почту.
– Я знаю, почему вы меня избегаете. Мне приходилось иметь дело с трусливыми мудаками и раньше, с трусливыми, обосравшимися мудаками. Но они ни разу по-настоящему не помешали мне. Не помешают и на этот раз. Вы ссыкуны!
Блядь… Не надо было этого делать! Я чуть мешкаю и отключаю телефон. Сразу же раздается звонок: Соренсон. Говорит, что снова начала работать и что очень хочет, чтобы я пришла посмотреть на ее творения.
– У меня ст-о-о-олько энергии появилось после того, как я начала программу, Люси. Я понимаю, что мы познакомились при ужасных обстоятельствах, но, знаете, мне иногда кажется, что это судьба!
– Окей, уже еду, – слышу я собственный голос.
Ну а чего, если с тобой хочет общаться только уродливый гном, значит все, твоей социальной жизни кранты.
– Ой, здóрово, – пропела она. – До скорого!
Толстая сука еще не знает, что в таком настроении со мной лучше не связываться. Проведу ей инвентаризацию холодильника и шкафов, и, если найду что, она у меня узнает, что значит слово «боль».
Мотор «кадиллака» всю дорогу хрипел, и, пока я доехала до Соренсон, настроение совсем испортилось. Я отказываюсь от кофе и прошу сделать зеленый чай из коробки с пакетиками, которую она мне протянула. Она неохотно подчиняется и спрашивает, как прошел день. Я рассказываю про весь бред с телевидением.
– Пресса – это ад. Ни смелости, ни энтузиазма, только и умеют, что обхаживать фашистов-импотентов из Библейского пояса!
– Я их всех ненавижу, – говорит Лина и, внезапно сорвавшись с места, хватает большой кусок черной материи с обеденного стола и начинает занавешивать окна, превращая Флориду в Иллинойс или Миннесоту. – Не хочу, чтобы они совали сюда свои длинные объективы… Я знаю, что постоянно повторяю одно и то же, но я правда чувствую себя очень неловко из-за того, что сняла тогда видео. Это свойственно художникам, нам нужно все снимать и показывать… Но я чувствую себя очень гадко…
– Хватит, – обрываю я, устав от этих ебаных извинений. – Слушай, я правда хочу посмотреть, над чем ты работаешь.
Соренсон морщится как от боли и роняет свою импровизированную занавеску:
– Я не люблю показывать людям… В смысле, я…
– Нахуя тогда звонить мне и приглашать приехать посмотреть, если не хочешь показывать? Что за игры дурацкие?
– Хочу, – она краснеет, – это просто…
– Просто что?
– Я начинаю нервничать!
– Я же не критик какой-то, Лина, – говорю я ей, встаю со стула и ставлю чай на полированный деревянный пол. – Единственная критика, которую ты от меня услышишь, касается твоего образа жизни. У меня нет ни квалификации, ни намерений критиковать твои работы. Так что или показывай, что собиралась, или нехуй больше тратить мое время. Ну так что?
– Хорошо… – вздыхает она и с неохотой ведет меня в сад. – Обещай только ничего не трогать, – говорит она и открывает дверь мастерской.
– А зачем мне что-то трогать, Лина? Это же твое барахло.
– Прости… Наверно, у меня проблемы, мне сложно доверять людям.
– Похоже на то, – соглашаюсь я, и это ее не радует; мы входим, она включает верхний свет, который, помигав, зажигается и освещает помещение.
Соренсон идет к стене и поочередно открывает толстые светонепроницаемые шторы. Помещение заливает солнечный свет, она выключает освещение.
Я ждала увидеть что-то девичье-вычурное, но мастерская скорее мужская. Первое, что меня поразило, – запах: в нос ударило что-то смутно-серное, я тру слезящиеся глаза. В помещении две большие скамейки с разным электроинструментом: пилами, дрелями и еще какой-то хренью, которую я никогда не видела. Штабелями стоят банки с краской и бутылки с химикатами, они, видимо, и производят этот смрад (на который Соренсон, кажется, не обращает внимания). Она заметила, что мне не по себе, и включила мощную вытяжку. Я смотрю на огромный стальной агрегат в виде короба:
– Это что, печь?
– Нет. – Она показывает еще на одну штуковину поменьше в углу. – Вот это печь. А то – инсинератор.
– Ага, – киваю я под впечатлением и перевожу взгляд на огромные литые формы, как будто кости какого-то доисторического животного.
В голову приходит мысль, что у Соренсон есть другая жизнь и что она не совсем та глупая девочка-ромашка, какой кажется. В мастерской стоят большие скульптуры – скелеты из материала, похожего на стекловолокно. На мощных стеллажах расставлены стеклянные банки и пластмассовые контейнеры, заполненные костями животных. Холокост какой-то: лаборатория доктора Менгеле выглядела, наверно, похоже. Маленькие монстры, сделанные из вымытых крысиных и птичьих костей. Да она ебнутая! И тот же человек рассматривает фотографии зверьков на сайте Cute Overload?
– В общем, тут… я как бы работаю… – говорит она сконфуженно.
Еще у нее тут стандартная для Майами живопись: яркие цвета, отражающие свет, но ничего такого, чего не увидишь в галереях. Больше всего мое внимание привлекает высокая конструкция, похожая на чью-то фигуру и накрытая полотном.
– А там что под этим?
– О, это текущий проект. Не хочу показывать на этом этапе.
– Ясно, – отвечаю я и снова смотрю на статуэтки из костей, расставленные по скамейкам и стеллажам.
И Соренсон, оттопырив нижнюю губу, говорит:
– Я отделяю мясо от костей животных и птиц и чищу их. – Когда она начала объяснять, у меня, видимо, проявился ужас на лице. – Я их не убиваю, страданий не причиняю, все эти твари божьи погибли естественной смертью.
– Ага, – говорю я, нагибаясь, чтобы рассмотреть роту маленьких фигурок человекорептилий.
– Шерсть, кожа и ткани сжигаются в инсинераторе. – И она барабанит пальцами по большой железной печи. – Из костей разных животных я составляю свои скелеты, видоизменяю их, например делаю более длинные лапы. Иногда я заново отливаю анатомически правильные, но ненастоящие кости. Но мне больше нравится добывать кости настоящих животных, если удается.
– Вау! А где ты их берешь? Ходишь по зоомагазинам и спрашиваешь, нет ли у вас дохлых крыс? – Я вдруг вспомнила про бедного Чико – собачку Майлза; думаю, его кости великоваты по сравнению с тем, что тут в основном собрано у Лины.
