Алекс Капю - Мистификатор, шпионка и тот, кто делал бомбу
Но в мае 1931 года, когда он впервые вошел в музыкальный магазин Лауры д’Ориано, дела шли хорошо. И поскольку тем вечером денег у него в карманах было предостаточно, а девушка за прилавком очаровала его, как никакая другая до сих пор, он набрался храбрости, сбросил маску наглого вояки и робко спросил, не согласится ли она в следующее воскресенье составить ему компанию и выпить кофе с пирожными на террасе отеля «Эксцельсиор».
Отныне Лаура и Эмиль проводили вместе все воскресенья, а иногда и будние дни. Лаура никогда не встречала таких мужчин, как Эмиль Фраунхольц. Фальшивая наглость совершенно слетела с него в тот миг, когда он пригласил ее на первое свидание, и она увидела дружелюбного и сдержанного, но неглупого и оборотистого парня, который внимательно ее слушал и охотно смешил; особенно ее трогало его непринужденное добродушие, наверно принесенное с его миролюбивой родины, которую разорение и катастрофы уже много поколений обходили стороной.
Эмиль не разглагольствовал о войне и не скрипел зубами, не разыгрывал попыток самоубийства и не перерезал горло маленьким собачкам, без нужды не собирал лоб в задумчивые морщины, а откровенно рассказывал своим по-девичьи звонким голосом, какие красивые глаза у боттигхофенских коров и какой чудесный вкус у свежего яблочного сока, выжатого из паданцев, которых можно даром набрать во влажной траве чужих выгонов.
Рассказывал Эмиль и о том, что из родительской усадьбы открывался чудесный вид на Боденское озеро, где величественно курсировали яхты богачей, и что в раннем детстве он дал себе клятву когда-нибудь оставить крестьянские хлопоты и коровий навоз, чтобы на борту белых яхт пить шампанское в обществе красивых женщин. А когда Лаура с улыбкой спрашивала, сумел ли он достичь своей цели, он приносил на очередное свидание бутылку «Клико» и у Пор-де-Бельж вел ее к белой парусной лодке, которая, видимо, принадлежала приятелю или деловому партнеру, задолжавшему ему услугу.
Когда же Лаура во время лодочной прогулки опускала руку в воду и восхищалась холмистыми красотами провансальского побережья, на следующее свидание он приезжал на «бентли» или «пёжо» и приглашал ее немного покататься. Она садилась в машину, и он увозил ее в холмы, а стоило ей проголодаться, расстилал в каком-нибудь симпатичном местечке шерстяной плед и доставал из корзины деликатесы, надеясь, что Лауре они придутся по вкусу. Если у нее кончались сигареты, то в перчаточном отделении непременно лежала наготове пачка ее марки, а с наступлением сумерек он отвозил ее домой, за весь долгий день ни разу не схватив за колено.
Все между Эмилем и Лаурой было хорошо, потому что происходило просто, без фальши и без умысла. Когда они пили шампанское, то просто пили шампанское, а когда лежали на пляжном песке, то просто лежали на песке. Он рассказывал о своих гешефтах и комбинациях и радовался, если Лаура над ними смеялась, а она рассказывала ему о большом чувстве в груди и о гуле Вселенной, хотя сейчас уже не придавала значения этим вещам. И радовалась, когда он внимательно слушал и ничего не говорил.
Когда же они занялись любовью, то просто занялись любовью.
Лаура стеснялась сказать ему о своих выступлениях в ночных кафе, но он все-таки прослышал об этом и весь вечер, широко раскрыв глаза, сидел у ее ног, а потом целовал ей руки и клялся, что в жизни не слыхал ничего замечательнее. В ответ она назвала его льстецом, но он горячо запротестовал, уверяя, что умрет на месте, если это не чистая правда. Тогда она поверила и была счастлива.
В конце лета 1931 года они, однако, уже не могли оставлять без внимания беременность Лауры, и ситуация усложнилась. Лаура плакала, ведь теперь с карьерой певицы было покончено навсегда; Эмиль обнял ее и сказал, что все уладится, он прекратит свои комбинации и попросит у родителей Лауры ее руки.
Родители отнеслись к нежданному жениху без особого восторга, так как чуяли под белым полотняным костюмом крестьянского парня и сомневались, достанет ли ему сил и изворотливости, чтобы надолго удержаться рядом с их своенравной дочерью. Но природа создала бесспорные факты, и любящие родители никак не могли предложить Лауре истребить оные, вот и пришлось им благословить парочку.
Венчание состоялось 18 августа 1931 года в маленькой церкви Сент-Мари-де-ля-Шарите, затем свадебное общество на двух наемных автомобилях отправилось в загородный трактир. Компания была немногочисленная – кроме новобрачных, только родители Лауры да четверо ее братьев и сестер. Тем не менее после обеда им удалось устроить весьма разнообразное ревю. Лаура спела египетскую балладу, Эмиль продемонстрировал свой коронный номер – жонглировал пятью винными бокалами. Братья Лауры показывали карточные фокусы, заставляли монетки исчезать, а потом доставали их из ушка невесты. Все шутили по поводу того, что с замужеством Лаура стала швейцарской гражданкой. Под конец мать и дочь исполнили дуэт, чего прежде никогда не случалось, а отец аккомпанировал им на чудовищно расстроенном трактирном фортепиано, у которого вдобавок не хватало клавиш.
Наконец все утерли слезы, заказали кофе и шнапс. А позднее, изрядно навеселе, вернулись в город.
* * *Хмурым осенним днем в начале октября Феликс Блох вышел из поезда под огромный дебаркадер лейпцигского Главного вокзала, забрал из почтового вагона свой велосипед и поехал в Институт теоретической физики, расположенный на окраине, между кладбищем и психиатрической клиникой. Чемодан он оставил в мансардной ассистентской каморке, после чего наведался к Гейзенбергу, доложил о приезде.
На новом месте он сразу почувствовал себя как дома. Свою электрическую аппаратуру разместил в безоконном подвальном помещении, спектрограф пока что распаковывать не стал. Утром он ассистировал на лекциях Гейзенберга и проводил семинары для первокурсников, во второй половине дня проверял студенческие работы и занимался своими экспериментами.
Коллектив нового института был невелик, и через неделю Феликс уже знал всех студентов по именам. Еще не разнеслась весть, что здесь преподает молодой Вернер Гейзенберг, который потряс физический миропорядок своим соотношением неопределенностей и руководил институтом как вожак стаей перелетных птиц. Лекционные залы были слишком просторны. Студенты кружком сидели на столах, заваривали чай на бунзеновских горелках и ели пирог, прихваченный профессором Гейзенбергом из пекарни за углом.
Компания тут подобралась веселая. Гейзенберг распорядился поставить в институтском подвале стол для пинг-понга, доступный для всех. Материальной частью заведовал Феликс Блох. Венгерский студент по имени Эдвард Теллер[21], который в Мюнхене угодил под трамвай и лишился одной стопы, неизменно готовил на всех чай. Профессор Гейзенберг был бесспорным чемпионом по пинг-понгу и после лекционного турне по Восточной Азии считался непобедимым. Регулярно побеждал его только японец по имени Ёсио Нисина[22], и Гейзенберг тяжело переживал поражения. Говорят, как-то раз после поражения исчез на целых три дня.
По выходным студенты и преподаватели сообща знакомились с городом, который за многие столетия разбогател на своих шерстопрядильнях и шерсточесальнях, типографиях и издательствах, а также на торговле мехами и зерном из Восточной Европы. Шли к каруселям и американским горам на площади Альтер-Мессплац или на Виндмюленштрассе потанцевать в кабаре «Роте мюле», которое, подобно его парижскому образцу, тоже выглядело снаружи как красная мельница; вечерами посещали политические кабаре, благо после войны их было как грибов после дождя, – «Реторту», «Брюхо» и «Афишную тумбу». Летом ходили в открытый бассейн Шёнефельд или в бассейн возле ярмарочной территории, зимой катались с горы в Шёнефельдском парке. На Пасху Гейзенберг приглашал ближайших друзей в свою лыжную хижину в баварских Альпах.
Поздние вечерние часы Феликс проводил у себя в каморке, читал в одиночестве специальные журналы или писал письма родителям. Прежде чем погасить свет, он погружался в раздумья, смотрел на настольную лампу и спрашивал себя, происходит ли с электронами внутри светящейся проволочки именно то, что ему представляется. Потом, лежа в постели, он слышал в темноте сквозь тонкие стены, как в дальнем конце коридора Гейзенберг играет на рояле красного дерева, выписанном с лейпцигской фортепианной фабрики Юлиуса Блютнера. Той осенью 1928 года Гейзенберг вечер за вечером часами разучивал трудное Allegro vivace из фортепианного концерта ля-минор Шумана. Феликс слушал, пока не засыпал, и удивлялся, что Гейзенберг выбрал как раз это меланхолично-романтическое произведение, шумановские фантазии о пылкой любви и блаженстве соединения с Кларой.
Между двумя молодыми людьми завязалась сдержанная, но серьезная дружба. Незадолго до Рождества 1927 года Гейзенберг отвел Блоха в сторонку и спросил, как его успехи с электронами.
