Брайан Макгрори - Приятель
– Это пришло от вас.
Она не подняла глаз, когда я это сказал. Голова по-прежнему была опущена, а глаза смотрели в пустоту, куда-то в сторону галстука.
– Мне, право, очень жаль. Я поступила так, не подумав как следует.
* * *Десять лет я знал Пэм Бендок, и всегда общение с ней было приятным, но ни к чему не обязывающим. Говорили мы об отдыхе, о ресторанных трапезах, о районе Бэк-Бэй, о моей собаке. Пэм излучала непоколебимую уверенность и спокойствие. Одетая в джинсы и футболку, спрятанные под белым врачебным халатом, эта женщина, казалось, видит мир таким же, каким вижу его я. Но личные отношения? Встречи за стенами ее клиники? Нет. Нет. И еще раз нет. Оглядываясь теперь назад, я понимаю, что должен был заподозрить Пэм гораздо раньше. Наверное, где-то в глубинах подсознания я и догадывался, но в список явных подозреваемых ее так и не включил.
Во-первых, она никогда и ни от кого не скрывала, что у нее есть муж и две маленькие дочери. И, в отличие от некоторых, вовсе не склонна была по воле каприза поглядывать на сторону. В этом был отчасти секрет ее привлекательности.
Кроме того, мы родились и выросли в разных мирах, пусть и лежащих всего в нескольких милях друг от друга. Я жил в городе, не был связан никакими узами, почти каждый вечер ужинал поздно и хранил удивительную свободу от какой бы то ни было ответственности. Она же выросла там, где нанятые работники аккуратно подстригают газон перед домом, где в конце года беспокоятся о том, чтобы сделать достойные подарки учителям начальной школы, где жители всего квартала угощают друг друга домашним рождественским печеньем, а по вечерам в субботу принято заказывать столик на четверых в чопорном ресторане, в кругу таких же благовоспитанных семей, знакомство с которыми не идет дальше чинных приветствий при встрече.
И я сидел, ошарашенно смотрел на ее макушку (Пэм так и не поднимала головы, рассеянно глядя на галстук) и – странное дело – испытывал крайнее раздражение. По простодушию своему я тогда думал только об одном: да она просто пользуется мной, быть может, и неумышленно, чтобы немного отвлечься от монотонной жизни в пригороде.
– Вы же замужем, – сказал я.
– Теперь уже нет, – сообщила она и впервые после Великого Разоблачения подняла на меня глаза. На нежных щеках блестели слезы. – К сожалению, между нами все кончено. Мы с мужем не принесли друг другу ничего, кроме огорчений.
Я принял эту информацию к сведению, но ничего не сказал: какая-нибудь банальная фраза, которой можно отделаться, в голову не приходила, а собаки рядом не было, и некому было заполнить возникшую долгую паузу. Пэм не выдержала первой:
– Мне действительно очень жаль. Я поступила глупо. И здесь мне совершенно нечего делать. – Я снова промолчал, она подождала и спросила: – А хотите знать, почему я это сделала?
– Хочу.
Пэм продолжила не сразу. Она немного помолчала – я четко расслышал шаги нескольких прохожих за окном.
– Однажды мы с подругой пошли пообедать в «Стефани», – решилась начать свой рассказ моя гостья. – Это ресторан на Ньюбери-стрит, недалеко от моей клиники. У меня было такое чувство, будто вся жизнь идет ко дну. Семейные отношения потерпели крах. В клинике тоже не все шло гладко. Понимаете, на меня как бы обрушилось все сразу.
Она сделала паузу, не поднимая глаз.
– Стояла весна, день выдался на редкость теплый, мы сидели в открытом дворике ресторана, выходящем на улицу. И тут я увидела вас. Вы с Гарри шли по противоположной стороне и остановились у перехода, ожидая, когда загорится зеленый. Вы просто стояли, рассеянно глядя по сторонам, а Гарри застыл рядом. – Последовала еще одна пауза, но теперь Пэм, казалось, взяла себя в руки. Покрасневшими от слез глазами она смотрела прямо на меня. – То, что произошло дальше, вы сделали автоматически, даже не задумываясь – чуть наклонились, протянули руку и прижали Гарри носом к своей ноге. Просто приласкали его, думая о чем-то своем. Тут загорелся зеленый, пес посмотрел на вас, и вы вдвоем зашагали по переходу.
Теперь она заметно оживилась и стала больше походить на доктора Бендок, которую я знал, а не на слабую женщину Пэм, которая вдруг ударилась в слезы, придя после работы ко мне домой. Теперь она не сводила с меня взгляда.
– В тот момент меня будто током ударило: ну да, вот ради чего я работаю! Не ради того, чтобы спорить с каким-нибудь занудой о том, почему мы повысили тарифы на целую пятерку, а ради вот этого – чтобы вам с Гарри было уютно вдвоем.
Признаюсь, что к этому моменту мое раздражение сменилось искренним интересом – гораздо быстрее, чем я мог бы предположить. Вот ведь как бывает. Кажется, что знаешь человека, с которым столько раз за десять лет жизни одного замечательного пса встречался в тесном кабинете ветеринарной клиники. А выходит, ничего ты толком не знаешь – так, силуэт, смутный абрис. О той буре мыслей и чувств, что кипят в чужой душе, даже не догадываешься.
– А потом уж и не знаю, что на меня нашло, – продолжала Пэм, – но в тот же день я отправилась в «Эрмес» и купила этот галстук.
Она произнесла название иначе, чем я, ближе к французскому, с ударением на последнем слоге – по-моему, так правильнее.
– И сразу после этого взяла в киоске на Бойлстон-стрит открытку. Вы заставили меня улыбнуться там, в «Стефани», в тот момент, когда мне казалось, что я уже разучилась улыбаться. Вот об этом я и написала. А на следующий день отправила вам. Было 15 апреля, день подачи налоговых деклараций, на почте стояла длинная очередь. Я уж было хотела плюнуть на все и уйти. Раньше я никогда ничего подобного не делала. Даже в голову такое не приходило.
Я быстро узнавал много нового о Пэм, которую совсем не знал, в отличие от доктора Бендок. Например, если я молчу, она заполняет возникающие паузы. И я решил придержать язык за зубами.
– Вы принесли радость мне, а я решила порадовать вас, – заговорила она снова. – И потом вдруг сразу после этого Гарри серьезно заболел, я же могла только охать. Так что все получилось совсем не ко времени, хуже и не придумаешь. Нужно было просто запрятать это подальше, чтобы вы и не узнали никогда. – Помолчала и добавила: – Надеюсь, я не причинила вам слишком много хлопот?
Да нет, так, сущие пустяки. Я и не заметил даже. Всего-навсего допросил с пристрастием всех мало-мальски знакомых женщин, стараясь отыскать тайную поклонницу. Выставил себя на посмешище перед неисчислимым множеством людей. Эта история не выходила у меня из головы несколько недель. А так – сущие пустяки.
Мы немного поговорили о капризах жизни и о том, какой несправедливой она бывает. О том, как было бы здорово, если бы разные взгляды сближали людей, а не создавали между ними пропасть, как это часто происходит. О том, что с каждым из нас было раньше, как обстоят дела сейчас и что может ждать нас впереди. Говорили до тех пор, пока свет за окнами не стал тускнеть, а в комнате не сделалось прохладно.
Перед моим мысленным взором ярко, как на огромном табло, вспыхивали «надписи», отмечающие все несходства между нами: моя житуха в городе и ее пригородный стиль жизни, моя независимость и огромная ответственность перед детьми, лежащая на ней, моя свобода от всяких обязательств перед кем бы то ни было и ее муж, который вот-вот станет «бывшим». После этого разговора, когда Пэм уже направилась к двери, я понятия не имел, что у нее на уме, зато сам был твердо уверен: как бы привлекательна ни была Пэм, нам никогда не быть вместе.
8
Мы с Пэм закончили дневную беготню в поисках подходящего коттеджа и зашли пообедать в мексиканский ресторанчик в отдаленном пригороде, где подыскивали себе жилье. Может, я и есть самый большой эгоист в мире, но даже я не решился просить девочек перейти в другую школу и бросить все, к чему они привыкли, чтобы переехать на жительство поближе к Бостону.
Именно там, в кабинке «Сьерры», хрустя чертовски вкусными начос[20], извлекаемыми из стоящей перед нами корзиночки, Пэм и упомянула впервые о том, что Абигейл (она ходила во второй класс) подготовила свой проект для участия в традиционной школьной ярмарке научных работ. Состоял этот проект в том, чтобы вывести в инкубаторе, а затем и вырастить цыплят. С того дня, когда я выяснил, что Пэм и есть та самая тайная обожательница, которая прислала мне по почте роскошный галстук, прошло уже года четыре с лишним. Эти годы были порой непростыми, иногда приносили нам с нею радость, в общем, были насыщены событиями, и каждое из них, даже неприятное, неуклонно вело нас к неизбежному: в один прекрасный день мы должны были соединить свои жизни в одну и посмотреть, что из этого получится.
– Довольно любопытно, – рассеянно пробормотал я после рассказа Пэм, не придав ему ровно никакого значения. Поверьте, у меня имелись причины для того, чтобы думать о другом.
Подходила к концу зима 2009 года – период, когда почти все крупные американские газеты переживали кризис, а ведь я работал в газете, и наша «Бостон глоуб» не была исключением из общего правила. Если говорить конкретно, я работал редактором в отделе городских новостей, и работы было выше головы: под началом у меня находилось человек сто двадцать репортеров и редакторов, которые поставляли нам основную массу новостей. В силу занимаемой должности я знал и то, чего не знали многие другие: из газеты катастрофически утекали денежные средства. Доходы от рекламы быстро снижались вследствие жалкого состояния экономики, количество подписчиков неуклонно сокращалось, потому что технически подкованные бостонцы наловчились бесплатно читать выпуск газеты в Интернете. Единственное, в чем я мог быть совершенно уверен, – для газеты, которой я отдал почти всю свою сознательную жизнь, этот кризис не пройдет незаметно, и последствия обещают быть серьезными и весьма болезненными.
