Мартина Мэдден - Ануш. Обрученные судьбой
Помимо этих неприятностей все население страны испытывает самый жестокий голод за все военные годы.
Очень печально смотреть на эти некогда плодородные земли, теперь столь же бесплодные, как и Сахара. Всходы зерновых, не успев набрать силу, увядают, посевы будто выжжены огнем, люди питаются дикой горчицей и репой. Жители отдаленных деревень побросали свои жилища, пришли к нам и взывают о помощи.
Бесплатная столовая для нуждающихся, которую организовала Хетти, работает на пределе своих возможностей, запасы продовольствия заканчиваются. Многое их того, что необходимо, мы выращиваем сами или пытаемся содержать фермы на деньги, которые высылают родители Хетти.
Ашен Налбадян потерял свою ферму, когда не смог платить за нее налоги. Я убедил его и двух его сыновей остаться и управлять фермой, которую мы содержим.
Небольшое стадо коров гернсийской породы прибыло в прошлом году из Англии, и мы достаточно хорошо ухаживали за ними, но все же потеряли одного из телят. Теперь, когда сыновья Ашена ушли на войну, ему трудно управляться на ферме, поить всех коров. Этим утром он пришел ко мне возбужденный, на грани паники, и сказал, что солдаты приехали, чтобы забрать скот.
Я решил поговорить с их командиром, капитаном Орфалеа, которого нашел в военном лагере. Солдаты расположились в старом складе для зерна на вершине холма, возвышающегося над деревней.
– Извините, доктор Стюарт, – начал капитан, пожимая мне руку, – я могу предложить вам лишь плохой кофе.
Он был человеком молодым и хорошо выглядел, говорил на отменном английском и явно был родом не из этих мест.
Его оценка кофе была точна, но мы быстро с ним расправились, будто это было великолепное варево. Мы поговорили о моей работе, местных делах, прежде чем он задал вопрос, которого я страшился:
– Я слышал, вы миссионер, доктор Стюарт, это правда?
Я попытался сделать уклончивый жест.
– Меня всегда восхищало это желание и нетерпение Запада насадить христианство в стране язычников – Турции, – капитан улыбнулся. – Обучаясь военному делу, я провел некоторое время в военной академии в Париже и увидел на тамошних улицах больше безбожия, чем в трущобах Константинополя.
– Капитан Орфалеа, – произнес я устало, – несколько лет назад, может быть, я и попытался бы убедить вас в моих миссионерских достижениях, но не сейчас. Мои интересы лежат исключительно в сфере спасения жизней, а не душ. Я не тешу себя иллюзиями, что ваши соотечественники прислушивались бы к моим проповедям, если бы я на них решился.
– Мне нравится ваша честность, доктор Стюарт, – снова заулыбался капитан. – А теперь позвольте и мне быть откровенным с вами. Я так понимаю, вы пришли из-за скота?
Я сказал, что это действительно так и что скот принадлежит миссии.
– Я обязан выполнить приказ, доктор Стюарт. Солдаты должные есть, чтобы воевать.
– Даже если это означает, что вся деревня будет голодать?
– Есть и другие источники пропитания. В море полно рыбы.
– Рыбаков давно уж нет. И лодок тоже. Вы здесь уже какое-то время, капитан. Вы видели, что все посевы пропали, а на полях лежат мертвые животные. Коровье молоко иногда единственное, чем некоторые дети питаются в течение всего дня.
Он слушал молча, и я продолжал наседать:
– Если вы заберете скот, они, скорее всего, умрут от истощения. Для вас одна-две коровы мало что изменят, но они могут спасти жизнь не одному ребенку. И многим жителям деревни. Подумайте об этом, капитан! Неужели местные жители кажутся вам сытыми?
Он посмотрел в небольшое окно, проделанное в каменной стене. Из него едва виднелся между деревьями шпиль армянской церкви.
– Хорошо, доктор Стюарт, я не буду реквизировать скот. Но если я узнаю, что вы прячете еду или скот от меня, то заберу все.
Ануш
Туманное небо цвета опала к утру дня свадьбы очистилось и стало совершенно синим и безоблачным. К тому времени как Саси, Хават и Ануш добрались до дома семьи Шатиян, приготовления уже шли полным ходом. Во дворе сестры Парзик готовили пищу в печи для встречи жениха, невеста сидела за кухонным столом, а госпожа Шатиян разрисовывала ее руки хной.
Мать и дочь нежно напевали:
Распиши одну руку хной,А другую оставь чистой,Чтобы не забывала ты о матери заботиться…
Когда вошли девочки, Парзик посмотрела на них и вытянула руки.
– Сегодня тот самый день! – сказала она, улыбаясь.
– Да, сегодня, – закивала Хават.
Небольшой дом был украшен полевыми цветами, лентами и поделками из соломы, которые сплела Саси, – они висели гирляндами над иконами и вокруг окон и дверей. Фотографии отца Парзик, двух старших братьев в униформе и младшего брата Степана были выставлены среди букетов из белых маргариток и маков.
– Идите! Идите же! – воскликнула госпожа Шатиян, отсылая девочек наверх, в комнату, которую невеста делила с сестрами. – Вардан скоро приедет, а невеста еще не готова! И забери свою фату, Парзик!
Дом быстро наполнился деревенскими женщинами, принесшими подносы с едой и небольшие подарки. Крестные родители Парзик, Элспет и Мераян Асадурян, приехали раньше, они как старейшины семьи будут выдавать Парзик замуж.
Элспет была маленькой темноглазой женщиной, терявшейся среди многочисленных складок своего черного платья. Голова женщины тряслась на тоненькой шее, а костлявые руки беспрестанно теребили юбку. Ее супруг, Мераян, был необычайно высок для армянина. Именно от него Парзик унаследовала свой высокий рост и похожий на клюв нос.
По случаю свадьбы крестницы Мераян надел белую рубашку на пуговицах, темные шерстяные брюки и хлопковый, с ярким орнаментом традиционный армянский архалук[13], подпоясанный ремнем с большой пряжкой. Мераян был деревенским старостой, человеком, который улаживал споры, договаривался с жандармами, руководил всеми армянскими обрядами. Ничего не происходило в Мушаре без его разрешения или благословения.
Незамужние девушки приходили по две, по три, а замужние женщины стояли темными группами, все укутанные в паранджу, малышня резвилась у их ног.
Сестры Туфенкян по такому случаю на день закрыли магазин. Не пришла лишь Хандут Шаркодян.
Из окна второго этажа Ануш смотрела вниз, на толпу, собирающуюся на улице, – целое море ярких цветных жилетов, шелковых шаровар, вышитых женских головных уборов и красных фесок.
Все ожидали предвестников прибытия жениха.
Саси и две сестры Парзик, стоя за ней, заканчивали прическу невесты.
– Мама хотела, чтобы я надела архалук, в котором она выходила замуж! – жаловалась Парзик.
– А я хотела бы надеть мамин архалук, если бы она мне предложила…
– Ты его не видела, Саси. Он такой старый, похож на персидский ковер. И она хотела, чтобы я вплела кисточки в волосы и прикрыла лицо.
– А мне кажется, это красивый обычай.
– Это именно то, чего я бы не хотела. Посмотри на нас! – Парзик резко обернулась, и шпильки посыпались на пол. – Мы живем в новом столетии! Мы из другой эпохи. И мы никогда не будем такими, как наши матери.
– Она сшила красивое платье, – отметила Хават.
– Да, Хави, именно так, красивое современное платье, которое можно увидеть в Константинополе или Париже.
Ануш тоже считала платье красивым и была уверена, что Парзик будет великолепно выглядеть в нем. Все отступили чуть назад и залюбовались Птичкой, стоящей перед зеркалом, расположенным возле окна.
Ее косы были уложены кольцом на затылке, жемчужные серьги матери мягко мерцали в ушах. Зеленые глаза были подведены сурьмой и сверкали, как изумруды, а высокий воротник придавал лицу мягкости, женственности. Парзик еще никогда не выглядела такой счастливой и красивой.
Через открытое окно донеслись звуки музыки.
– Они приехали! – воскликнула Ануш. – Вон едет сазандар[14]!
Звуки музыки становились все громче – оркестр показался в начале улицы. Он состоял лишь из нескольких стариков, умеющих играть на инструментах, так как все молодые мужчины были в армии.
Главный музыкант, Ашен Налбадян, управляющий миссионерской фермой доктора Стюарта, играл на кеманче[15] и дудуке[16]. За ним шли близнецы Зарнакян, женатые на сестрах Туфенкян и управляющие магазином в деревне. Они играли на дафе и думбеке[17], отбивая ритм на тамбурине и барабане. Сзади шел Найри Карапетян, близкий друг отца Парзик, который играл на таре[18] и уде[19]. Позади всех, самодовольный, будто павлин, шествовал жених – Вардан.
Девушки столпились у окна.
– Где корзина? – требовательно спросила Парзик, отталкивая одну из своих сестер от окна. – Он должен был принести корзину с моими туфлями!
– Она у его отца. Смотри, он идет за Варданом, – сказала Саси.
Чуть наклонившись вперед, худой, как гончая, старик Акинян, одетый в потертый архалук, шел за сыном с корзиной в руке. Он улыбался и махал другой рукой, на его костистом лице не было и следа обычного хмурого выражения.
