Тайна леди Одли - Мэри Элизабет Брэддон
Роберту отвели строгую спальню с гардеробной. Каждое утро он просыпался на твердом матрасе с металлическими пружинами, и ему казалось, что он спит на каком-то музыкальном инструменте. Сквозь квадратные белые жалюзи светило солнце, падавшее на две лакированные вазы в ногах синей железной кровати, и те сверкали, как две медные люстры римского периода. По примеру хозяина Роберт принимал холодный душ и, когда часы в холле отбивали ровно семь, выходил из комнаты – строгий, чинный и скучный, как сам мистер Харкурт Талбойс, – и шел к столу, где его ждал легкий предварительный завтрак.
В утреннем священнодействии принимала участие и Клара Талбойс. Она приходила к столу вместе с отцом – в широкополой соломенной шляпе с развевающимися голубыми лентами – и была прекраснее утра, ибо последнее временами хмурилось, а Клара всегда улыбалась.
Поначалу они вели себя друг с другом весьма церемонно и лишь об одном предмете беседовали дружески, как старые знакомые, – о приключениях Джорджа. Мало-помалу между ними возникла приятная близость, и спустя две-три недели после приезда Роберта мисс Талбойс приняла на себя роль наставницы и вовсю читала ему лекции о бесцельной жизни, которую он вел так долго, не применяя своих выдающихся талантов и не используя открывающихся возможностей.
Молодой человек с радостью выслушивал нотации от девушки, которую любил. Как приятно было принижать себя перед ней, намекая в ответ, что будь его жизнь освящена благородной целью, он действительно стремился бы стать кем-то лучшим, чем праздный бездельник, бесцельно плывущий по течению, что, благословленный узами, которые придавали бы смысл каждому часу его существования, он вел бы эту битву искренне и непоколебимо. Обычно Роберт завершал эти речи мрачным намеком на то, что может тихонько прыгнуть с моста в Темпл-Гарденсе, когда безмятежная река будет сверкать в лучах заходящего солнца, а маленькие дети уйдут домой пить чай.
– Неужели вы полагаете, – спрашивал он, – что я до сорока с лишним лет буду читать глупые романы и курить турецкий табак? Неужели вы не верите, что настанет день, когда мне опротивеют пенковые трубки, наскучат французские романы, а гнетущее однообразие жизни надоест настолько, что я захочу покончить с ним раз и навсегда?
Надо сказать, что пока лицемерный адвокат изливался в этих жалобах, он мысленно распродавал свое холостяцкое имущество, включая всего Мишеля Леви и полдюжины пенковых трубок в серебряной оправе, увольнял миссис Мэлони и выделял две или три тысячи фунтов на покупку нескольких акров зеленого склона, где будет построен сказочный коттедж с мерцающими среди миртов и клематисов деревенскими окнами, отраженными в пурпурной глади озера.
Увы, Клара Талбойс не понимала истинной подоплеки сих меланхолических жалоб. Она советовала мистеру Одли побольше читать, серьезно заняться своей профессией и вести трудовую, полную забот о благе ближних жизнь, которая позволит ему завоевать добрую репутацию.
«С радостью согласился бы на это, – думал Роберт, – будь я уверен в справедливом вознаграждении за свой труд. Если бы эта девушка приняла мою репутацию, когда я ее завоюю, и протянула мне руку помощи! Боюсь, она отправит меня сражаться, а сама, как только я отвернусь, выскочит замуж за какого-нибудь неотесанного сквайра».
Кто знает, как долго нерешительный и медлительный от природы мистер Одли хранил бы свою тайну, боясь разрушить очарование неизвестности, которая если и не вселяла надежду, то крайне редко приводила к полному отчаянию, если бы не произошло событие, заставившее его поспешить с признанием.
Прогостив в семействе Талбойсов больше месяца, молодой адвокат понял, что оставаться дольше просто неприлично. В одно прекрасное майское утро он собрал чемоданы и объявил о своем отъезде.
Мистер Харкурт Талбойс не относился к людям, которых слишком огорчает перспектива потерять дорогого гостя. Он обратился к Роберту со сдержанной приветливостью, выражающей высшую степень дружелюбия.
– Мы неплохо ладили, мистер Одли, и надеюсь, вам у нас понравилось, несмотря на некоторое однообразие тихой и размеренной сельской жизни. Должен заметить, мне особенно приятно, что вы приняли наши простые домашние правила.
Роберт учтиво поклонился, радуясь, что благодаря счастливой случайности ни разу не проспал сигнал колокола и не потерял из виду часов в обеденное время.
– А посему надеюсь, что вы еще не раз окажете нам честь принимать вас в нашем поместье, – столь же приветливо продолжал Харкурт Талбойс. – Здесь у нас чудесные места для охоты, и, если в следующий раз вы захотите взять с собой ружье, мои арендаторы отнесутся к вам со всей вежливостью и пониманием.
Роберт откликнулся на эти изъявления дружбы самым сердечным образом. Он заявил, что не знает более приятного занятия, чем охота на куропаток, и будет чрезвычайно рад воспользоваться любезно предоставленной ему привилегией. Говоря это, он невольно взглянул на Клару. Девушка опустила глаза, и ее прекрасное лицо осветилось легким румянцем.
Для молодого адвоката это был последний день рая на земле. Впереди его ждала долгая череда унылых дней, ночей, недель и месяцев – до самого первого сентября, когда открывался охотничий сезон и он мог вновь появиться в Дорсетшире. Энергичные краснощекие сквайры и солидные вдовцы под пятьдесят могли воспользоваться этим длительным промежутком времени и нанести ему, Роберту Одли, непоправимый ущерб. Неудивительно, что он обдумывал эти мрачные перспективы в совершенном отчаянии и в то утро представлял собой не слишком интересного партнера для прогулок по саду.
И лишь когда солнце покатилось за горизонт, а мистер Харкурт Талбойс заперся в библиотеке для юридического разбирательства какого-то дела в обществе адвоката и фермера-арендатора, Роберт Одли преодолел свою печаль и немного успокоился. Стоя рядом с Кларой у высокого окна гостиной, он наблюдал, как темнеет небо и с каждой минутой все ярче розовеет закат. Хотя вдали уже маячила тень экспресса, который завтра утром умчит его в Лондон, рядом с Кларой Талбойс молодой человек чувствовал себя счастливым, забыв о прошлом, не страшась будущего.
Они и сейчас говорили о том, что всегда их связывало, – о Джордже. Сегодня в голосе Клары слышалась особенная грусть. Да и как ей было не грустить, зная, что даже если ее брат жив – а этого она не знала наверняка, – то он странствует где-то вдали и везде, где бы он ни оказался, его преследуют воспоминания о
