Финеас Финн - Энтони Троллоп
Таким образом, Финеас вернулся в Лондон с тремя тысячами фунтов в кармане. Фунтов пятьсот он задолжал кредиторам, остальное же намеревался вложить.
В тот год было много разговоров про осеннюю сессию парламента, но мистер Майлдмэй в конце концов принял решение ее не проводить. И кто ожидал бы иного от премьер-министра, имеющего в этом вопросе хоть толику свободы? Зачем ему риск дополнительных нападок, бремя работы сверх обычного и всеобщая ненависть, которую вызовет попытка посягнуть на отдых своих друзей? Пока было непонятно, кто окажется у власти, и стрелка политического компаса металась как бешеная, указывая то на одних, то на других. Невнятные предложения о проведении осенней сессии могли быть полезны – и высказывались вполне искренне. Мистер Майлдмэй, беседуя с герцогом Сент-Банги, выразил убежденность, что вопрос о реформе нельзя откладывать даже на полгода. «Не связывайте себя обещаниями», – сказал герцог, и мистер Майлдмэй последовал его совету. Позже, уверившись, что станет премьер-министром вновь, он и правда переменил мнение и в очередной раз ощутил признательность к герцогу. В итоге лорд де Террьер потерпел неудачу, и страна могла спокойно подождать до февраля. Так и случилось – к разочарованию Финеаса Финна, уставшего от «синих книг» в своем Киллало. Разница между жизнью в Англии и жизнью дома была настолько велика, что не пресытиться последней было решительно невозможно. Финеас и правда страдал от скуки, но мужественно старался не показывать этого родителям.
В ту пору о реформе говорили постоянно, хотя сам мистер Майлдмэй и преисполнился безмятежного спокойствия. Страсти накалялись, усердно подогреваемые мистером Тернбуллом и его друзьями. В обществе наблюдалось некоторое нетерпение, но росло оно не снизу вверх, от неудовлетворенных народных масс, чтоб наконец быть выраженным тем или иным их представителем, а сверху вниз, от высших к низшим – передаваясь от самопровозглашенных политических лидеров к рабочему классу посредством печатных органов. В стране не было отчетливого ощущения, будто реформа должна обеспечить равновесие, которого без нее достичь невозможно, но вместо этого имелось понимание, что давление прессы и отдельных ораторов слишком сильно, чтобы его игнорировать, и потому частичная реформа необходима для их успокоения. Чем раньше будут сделаны уступки, тем меньшими жертвами можно будет обойтись – с этим соглашались все в обеих партиях.
Многим из тех, кто непринужденно говорил о реформе и по своей воле намеревался ей способствовать, она была ненавистна, и они сами это признавали. Мысль о ней претила не только лорду де Террьеру и большинству его единомышленников, но и многим из самых преданных сторонников мистера Майлдмэя. Взять хотя бы герцога Сент-Банги. Трудно было предположить, что такой человек может пожелать изменить порядок, столь благоприятный для него самого. Рабочие получали полное жалованье, фермеры вносили арендную плату, дюжины капиталистов плодили других капиталистов – уже сотнями. В стране все шло превосходно, кроме разве что чрезмерной любви к коммерческим спекуляциям, но с последним реформа ничего не могла поделать. Зачем же герцогу было ее желать? Что до таких людей, как лорд Брентфорд, сэр Гарри Колдфут, лорд Плинлиммон и мистер Легг Уилсон – все знали, что они выступают за реформу точно так же, как любой из нас готов был бы выступить за докторов. Услуги доктора время от времени необходимы, едва ли можно надеяться избежать их полностью, но пусть в нашей жизни их будет как можно меньше. Мистер Тернбулл, дешевая пресса и голоса самых настойчивых представителей народа ясно показывали, что пойти на какие-то уступки нужно – так давайте это сделаем и будем щедры в своих уступках. Таково было кредо многих – возможно, большинства – ведущих политиков того времени. Будем щедры или, по крайней мере, сделаем все, чтобы казаться щедрыми. Будем раздавать благодеяния, но при этом так, чтобы не дать слишком много. Экипаж катится вниз по склону. Ехать он должен, иначе никуда не доберешься, но пусть на обоих задних колесах будут тормоза. Нельзя забывать: с экипажем, спускающимся без тормозов, может случиться самое худшее.
Однако были в кабинете министров и люди, чьи представления о государственной службе отличались от стремления стать тормозом на задних колесах. Мистер Грешем был настроен серьезно – так же, как и Плантагенет Паллизер, и лорд Кантрип, этот молодой аристократ, отличавшийся необыкновенно острым умом. Мистер Майлдмэй относился к реформе настолько серьезно, насколько позволяли его возраст и ясное понимание того, кто и что подстегивало нынешние к ней призывы. Он был человеком кристально честным, искренне любящим свою страну и чрезвычайно честолюбивым, желавшим остаться в истории как государственный муж, до конца своей долгой жизни усердно работавший на благо народа, но он не верил мистеру Тернбуллу и в глубине души питал аристократическое презрение к дешевой прессе. И конечно, никто в Англии не желал реформы так искренне, как мистер Монк. Его главным принципом было предоставление политических прав народу вне зависимости от требований – и даже желаний – самого народа. «Вы же не станете спрашивать ребенка, хочет ли он учить уроки, – говорил мистер Монк, – и уж тем более не станете ждать, пока он сам начнет просить учебник». Поэтому, когда его убеждали, что призывы к реформе звучат не всерьез, что они фальшивы и подстегиваются заинтересованными лицами из корыстных побуждений, он отвечал, что реформа должна быть проведена не в ответ на призывы, а потому, что этого требуют справедливость и долг перед народом.
Осенью наш герой написал мистеру Монку о текущих политических событиях, и тот ответил ему следующим посланием:
Лонгройстон, 12 октября 186– г.
Мой дорогой Финн,
я сейчас у герцога и герцогини Сент-Банги. В доме много гостей, и на прошлой неделе здесь был и мистер Майлдмэй, но так как я не охочусь, не играю в бильярд и не люблю шарады, здешнее веселье начинает меня утомлять, и завтра я уезжаю. Вы, конечно, знаете, что осенней сессии не будет. Полагаю, мистер Майлдмэй в этом прав: она была бы полезна, будь мы уверены в принятии нашего законопроекта, но такой уверенности быть не могло, а провал билля во время сессии, созванной нарочно для его принятия, сильно навредил бы делу, и мы едва ли смогли бы вернуться к нему весной. Собственно говоря, это значило бы отставку правительства. За себя я могу сказать, не лукавя, что буду так же рад хорошему закону от лорда де Террьера, как от мистера Майлдмэя, и ничуть не цепляюсь за свой
