Отцы - Бредель Вилли

И все-таки Брентен часто подсаживался к этой компании. Как-никак руководители профессионального движения, говорил он себе. Пусть сколько угодно называют его утопистом, все равно он убежден в том, что конечная победа германского рабочего класса не за горами, что нынешнее государство, несмотря на кажущуюся мощь и прочность, изжило себя.

И, однако, сам того не замечая, он постепенно заражался обывательскими взглядами сегодняшних главарей союзов, Желтые, эти продажные лакеи капитала, одни повинны в том, что социализм не одержал еще окончательной победы, говорили они. Победа невозможна хотя бы потому, что у рабочих нет достаточной политической подготовки, что они неспособны руководить сложным аппаратом капиталистического хозяйства. Необходимо постепенно врастать в новую эру, понемногу усваивая новые мысли, новые задачи. Революция — это война. Война — это разрушение. Социализм — созидание. Отсюда вывод: долой войну и революцию. Капитализм умрет сам собой. Социализм будет непрерывно врастать в экономику, пока не охватит ее целиком и полностью… Но с такими взглядами Брентен все же никак не мог согласиться; и он возражал, возражал часто и резко. А когда он заговаривал о захвате власти, его называли утопистом и не раз подымали на смех. Его даже обвинили в отсталости; говорили, что он не понимает нынешней эпохи, не понимает вопросов дня.

5

Летом 1913 года с неслыханной силой и ожесточением вспыхнула новая стачка судостроительных рабочих. Рабочие боролись не только против провокационного союза предпринимателей, возглавляемого промышленником Менком, — им пришлось в то же время дать отпор руководству собственного профессионального союза.

Старик Хардекопф сурово молчал, когда об этом заходила речь, но Людвиг и Отто рассказали Брентену о большом собрании судостроительных рабочих в Доме профессиональных союзов. По их словам, дело едва не дошло до открытого бунта.

Дружно, все как один, рабочие покинули верфи; предприниматели, несмотря на рост цен, намеревались провести сокращение заработной платы. Но руководство союза металлистов высказалось против стачки и назвало стихийное выступление рабочих «диким» самочинным поступком, противоречащим традициям профессионального движения. Комитет союза отказался выплачивать какое-либо пособие стачечникам и предложил членам союза возобновить работу. Вряд ли нашелся хоть один рабочий, подчинившийся этой директиве, и на следующий день в Доме профессиональных союзов состоялось собрание организованных судостроителей.

Плотной толпой стояли тысячи рабочих. Зловещее возбуждение царило в зале. Забастовщики еще хранили спокойствие, соблюдали дисциплину, как подобает организованным рабочим; но среди этих тысяч людей лишь очень и очень немногие не испытывали чувства ненависти к «бонзам», которые не пожелали считаться с волей десятков тысяч и демонстративно обращались с членами союза как с взбунтовавшейся чернью.

Время шло, а собрание все не открывали. Возбуждение росло. Иоганн Хардекопф слышал вокруг яростные реплики и возгласы. Он не участвовал в этом хоре, но и не протестовал. Нет, он не протестовал; ему было понятно всеобщее волнение, и внутренне он осуждал непостижимое для него поведение руководства.

— Менку стоит только свистнуть, и наши бюрократы уже ползают перед ним на брюхе. Вот до чего дошло! Неорганизованные издеваются над нами. Не они, а мы олухи!

— Верно, верно! Не мы угрожаем всеобщей стачкой; какое там! Менк пригрозил всеобщим локаутом, и у Гейна Вагнера уже поджилки трясутся. А капиталисты только посмеиваются. Возьму да брошу им под ноги мой членский билет и наплюю им в рожу!

— Снять их!

— Нет, выгнать их, выгнать! Они опаснее желтых!

Хардекопфу хотелось сказать: «Терпение, товарищи, новый съезд союза изберет другое руководство. Партия вмешается и добьется перелома». Но он молчал. Слишком взбудоражены и разгорячены были рабочие. Хардекопф боялся, как бы ему не ответили, как отвечал Фриц Менгерс, не пощадивший даже старого Бебеля.

— Бастуют не только в Бремене, но и в Киле и в Штеттине.

— И в Эмдене и в Ростоке.

— Более ста тысяч бастуют, сообщает «Фремденблатт».

— Да, да, если хочешь теперь что-нибудь узнать, надо читать буржуазные газеты, — «Эхо» ни черта не сообщает.

Вдруг зал взорвался ревом, смехом, улюлюканьем тысячной толпы.

Грозно взметнулись кулаки. Раздались бранные слова, крики.

— Проклятая банда! Трусы! Лакеи капитала! Долой негодяев! Выгнать их из организации!

Что случилось? Хардекопф не мог понять, почему вдруг поднялась такая сумятица. Он посмотрел на трибуну, где стоял рабочий, размахивая клочком бумаги. Наконец он узнал причину всеобщего возмущения: руководители союза скрылись, их нигде нельзя найти. Однако всем и каждому было известно, что в Гамбург приехал даже Шликке, первый председатель союза металлистов. Но ни он, ни местные уполномоченные союза, Вагнер и Кирхгофер, не пожелали выступить перед бастующими рабочими, перед членами своего союза.

Среди этой внезапно поднявшейся суматохи Хардекопф увидел у дверей зала маленькую группку рабочих, и в числе их Фрица Менгерса. «Фите!.. Фите!..» — крикнул он, делая знак рукой. Менгерс не мог услышать его в шуме и гаме, но случайно увидел Хардекопфа и бросился к нему.

— Ну, Ян, — крикнул он, — хороши же у нас руководители, а?

Фриц Менгерс стоял рядом, но Хардекопф никак не мог вспомнить, что хотел ему сказать.

«Зачем я его позвал?» — думал он, отвечая неопределенным жестом на язвительные слова Менгерса.

— А мы вот пойдем и разыщем их. Сидят небось в кабаке и мозгуют какую-нибудь новую пакость. — Менгерс воинственно сжал кулаки. — Найдем, так палками пригоним сюда.

— И я с вами! — крикнул кто-то позади Хардекопфа. Это был приземистый широкоплечий рабочий в черной помятой шляпе, с раскрасневшимся скуластым лицом. Он оттолкнул Хардекопфа, протиснулся к Менгерсу и несколько раз повторил: — И я с вами! И я с вами!

Хардекопфу хотелось предупредить Менгерса, пусть хорошенько подумает, прежде чем действовать. Как бы не ухудшить и без того запутанное положение. Но Менгерс уже исчез. Крики и сумятица в зале не прекращались. Хардекопф поглядывал на дверь. Ему хотелось пойти за Менгерсом, предотвратить самое худшее, но его одолевали сомнения. Разве его станут слушать? С другой стороны, какая низость так обращаться с членами союза. Но как же это получилось? Здесь что-то не так. Что сказал бы Август Бебель?.. Десятилетиями старались, агитировали, готовили рабочих к стачке, и вот теперь, когда они хотят бастовать, профессиональный союз наносит им удар в спину… Что это значит?.. Что за всем этим кроется?..

Хардекопф обвел зал растерянным, невеселым взглядом. Не повторяется ли то, что было в прошлом году Первого мая? Но на сей раз он не желает, чтобы Менгерс пристыдил его! А Менгерс пустился на поиски бонз. Как бы не вышло беды!

6

В самом начале Брокесаллее Хардекопф догнал кучку рабочих во главе с Фрицем Менгерсом. Он протиснулся вперед к Менгерсу.

— И я хочу с вами, Фите.

— Ян? Ладно, идем! Мы их разыщем!

Хардекопф хотел сказать, что не надо доводить дело до крайности, но Менгерс не дал ему слова вымолвить.

— Взгляните на товарища Хардекопфа, — обратился он к своим спутникам, — тридцать лет состоит в профсоюзе! А теперь, в разгаре боя, ему приходится искать своих руководителей. Трусы! Негодяи!

Хардекопф едва поспевал за Менгерсом. «Фите! Фите! К чему все это?» — думал он, но молчал. Кто-то хлопнул его по плечу. — Не унывай, папаша, будет и на нашей улице праздник. Только головы не вешать! — Хардекопф дружелюбно кивнул товарищу. К удивлению своему, он увидел, что это совсем молодой парень. И Хардекопф оглянулся: почти все в этой группе — зеленая молодежь. А где же товарищи постарше? Старые социал-демократы? Куда я бегу? И с кем? Хардекопф потянул Менгерса за рукав.

— Фите, это все организованные рабочие?