Отцы - Бредель Вилли

Глаза его сияли и лучились. Фрау Хардекопф в ответ молча кивнула и быстро отвернулась.

Когда она в четвертый раз прокралась в комнату сына, Фриц спал. Несмотря на все волнения, усталость наконец взяла свое. Фрау Хардекопф неподвижно стояла у постели своего мальчика и долго-долго не отрываясь смотрела на него. Она хотела еще и еще раз запечатлеть в памяти эту светловолосую голову, это коротконосое лицо с крутым лбом и алыми мальчишескими губами, весь этот свежий юношеский облик. Как он непохож на старших сыновей! Даже внешне. Ни одного из них она так не любила, как этого птенца, а он, едва оперившись, развернул крылья и устремляется в далекий мир. Паулина стояла возле спящего сына и смотрела на него до тех пор, пока слезы не застлали ей глаза и лицо Фрица не расплылось. Хуже всего было то, что в душе было какое-то зловещее чувство или, вернее, предчувствие: ей казалось, что она потеряет его раньше других своих детей. «Я не увижу его больше, — твердила она, глядя на него сквозь слезы, — никогда не увижу…»

Тихонько вернулась она к себе. Хардекопф недовольно заворочался под одеялом и сказал:

— Ложись наконец, Паулина! Надо же и тебе поспать.

— Да я… — ответила она, — я ходила смотреть, заперта ли дверь.

— В четвертый раз?

«Ишь какой! За мной шпионил, а сам прикидывался, что спит». Но она не сдалась.

— Да, стало быть, в четвертый раз.

Тут старый Иоганн обнял ее и привлек к себе.

— Ладно уж, Паулина, теперь лежи и спи.

— Хорошо, Иоганн!

Свернувшись калачиком и прижимаясь к нему, она тихо лежала. Слезы ее капали ему на грудь.

И вот она осталась наедине со своим мальчиком. Фриц с озабоченным видом носился по комнате, собирал вещи, купленные в последние дни, и искусно укладывал их в новенький матросский мешок. Он хотел уже уложить атлас, но мать попросила:

— Фриц, покажи еще раз, по какому пути вы пойдете.

И юноша быстро раскрыл атлас на карте Африки.

— Смотри, мама, вот Канарские острова, они удивительно красивые. А здесь Монровия, сюда мы непременно зайдем. И сюда вот, в Свакопмунд, и сюда, в Дар-эс-Салам, на другом побережье Африки.

— Смотри не попадись людоедам, — сказала она, улыбаясь.

— Ах, мама, никаких больше людоедов нет.

— Разве? А ты ведь сам пел:

Слыхать, матросы все пропали,

Их дикари живьем сожрали…

— Смотри пожалуйста, как здорово запомнила. Но это только в песне поется. Людоеды если еще где и остались, то лишь в самой глубине материка, а не на побережье.

— Ты с парохода не сходи, Фриц, заблудишься где-нибудь в первобытном лесу.

— Ну, заблудиться-то не так просто.

— Н-не знаю…

Паулина хотела во что бы то ни стало проводить мальчика. Фриц запротестовал и просил ее не делать этого. Он боялся, как бы его не подняли на смех, — вот, мол, мамаша отводит юнгу на пароход. По его матросскому мешку можно сразу понять, кто он и куда идет. Но фрау Хардекопф заупрямилась. Она, правда, обещала, что не будет прощаться с сыном на виду у всех и приткнется где-нибудь в сторонке, чтобы матросы с «Минны Верман» ничего не заметили.

В порту фрау Хардекопф присела на ступеньках склада, куда свозили на тачках мешки. Их сгружали с маленького, глубоко сидящего в воде грязного пароходика; он, казалось, был доверху набит ими. Левее стояла «Минна Верман», чуть не вдвое больше этого суденышка, с высоким капитанским мостиком, на вид мощная и прочная. Фрау Хардекопф очень обрадовалась. Ей было бы еще страшнее, если бы пароход ее Фрица оказался таким же жалким, как маленькое грузовое суденышко. За углом склада она в последний раз обняла своего мальчика, и дальше он пошел уже один. Но мать потихоньку последовала за ним и видела, как он поднимался по трапу. И вот уже он там, на этом огромном белом судне, где громыхают лебедки и краны, поднимая высоко в воздух большие ящики. Когда он отплывет? Она будет ждать. Очевидно, пароход еще не принял всего груза. Может, он отчалит только ночью, а может, и завтра. Мать ждала.

Уже два часа она сидела на ступеньках. Грузчики, непрерывно подносившие к складу мешки с соевыми бобами, давно уже догадались, почему она здесь сидит. Один из них по собственному почину подошел к «Минне Верман» и спросил у вахтенного офицера, когда они отплывают. Вернувшись, он сказал:

— «Минна Верман» уходит через час, мамаша. Я у вахтенного спрашивал.

— Большое спасибо, — сказала фрау Хардекопф. — Я вам не мешаю?

— Да нет, чего там, сидите спокойно, мамаша.

И фрау Хардекопф сидела.

Замолкли лебедки. Задраены люки. Пронзительный свисток… Вот и трап поднят. Тросы сброшены. Громко скрежещет якорная цепь.

Фрау Хардекопф видит на набережной толпу провожающих; они стоят у самого парохода. Значит, мужья или сыновья не стесняются прощаться со своими. Медленно подходит она к пароходу.

По палубе снуют матросы. Спереди, на носу, несколько человек поднимают якорь; Фрица она не видит. Может быть, мальчик спрятался от нее?

Пароход медленно скользит вдоль причала. Фрау Хардекопф, стоя у самой воды, ищет, ищет глазами сына и не находит его. С парохода ее вдруг окликает боцман:

— Кого ищете, мамаша?

— Фрица Хардекопфа! — поспешно отвечает Паулина.

— Это новый юнга, — говорит кто-то из матросов… И по палубе прокатывается: «Юнга Фриц!», «Фриц Хардекопф!..».

Фриц высунул голову из носовой рубки.

— Вон там твоя матушка. Что ж ты с ней не попрощаешься?

Фриц, красный как рак, подошел к борту. Внизу стояла мать и махала ему рукой. Он смущенно улыбнулся и тоже замахал. Люди на набережной кричали: «До свиданья… До свиданья!», «Счастливо!..», «Возвращайтесь скорей!..». Стюарды и офицеры в белых кителях, низко нагибаясь над поручнями, тоже кричали через все расширяющуюся полосу воды: «Фите, передай привет Сузи!», «Прощай, Ханнес…». Кто-то звал: «Эльза!.. Э-эльза!»

Фрау Хардекопф вздрогнула. Все это время она не отрываясь смотрела на сына, на медленно отходивший большой пароход. И вдруг очнулась. Пароход был уже довольно далеко. Фриц, ее стройный светловолосый Фриц стоял у борта и махал ей рукой.

— Фриц! — отчаянно закричала фрау Хардекопф. — Фриц! Фриц… Фриц!..

Издалека донесся до нее его звонкий, веселый голос:

— Прощай, мама!.. Привет отцу!

Несколькими минутами позже ученик Эрих вбежал в литейный цех:

— Господин Хардекопф! — крикнул он. — Посудина отчалила, «Верман»-то!

Стоя позади механических мастерских, на самом краю дока, старый Иоганн провожал глазами выходивший из гавани пароход. Медленно, уверенно шла «Минна Верман», огибая Зандторскую набережную. Матросы суетились у якорной лебедки. На палубе и на капитанском мостике стояли офицеры в белых кителях. На этом пароходе был его Фриц, на этом пароходе мальчик совершит свое первое плавание вокруг Африки. Месяцы пройдут, пока он вернется.

— Ну, сынок, в добрый путь, счастливого плаванья!

А Фриц между тем, засучив рукава рубашки, мыл посуду на баке. На сердце у него все же кошки скребли, но сильнее, чем печаль разлуки, была радость: наконец-то он повидает свет!

3

Карлу Брентену пришлось уделять ферейну «Майский цветок» больше внимания, чем он того хотел бы. Папке был чересчур занят. В городском театре на июнь назначили генеральный ремонт костюмов. Если обычно театральный сезон кончался в мае, то в этом году он закроется для Пауля Папке лишь в конце июня. Кроме того, ему постоянно приходилось заниматься своим новым «клозетным предприятием». Ведь летние месяцы — самые доходные. Надо было подыскать надежных сторожей и уборщиц, таких, которые не крали бы, а каждый вечер добросовестно сдавали выручку арендатору. Папке вздыхал:

— Да, да, мир — это воровской притон.

Заподозрив ту или иную уборщицу, Папке тотчас же ее увольнял. За каждый будний день он платил полторы марки, за каждый воскресный — две с половиной, но требовал, чтобы выручка была значительно выше; ведь ему надо вносить годовую аренду, покрывать «громадные расходы». А его «тяжелый труд» разве не должен как-то оплачиваться?