Дом разделенный - Перл С. Бак
Толстяк, прихлебывая чай и отрыгивая газы, продолжал с довольным видом разглядывать Юаня, который был ему теперь понятен. Юань не выдержал и уставился в окно на ровные зеленые поля.
Гордость не позволила ему ответить толстяку и остальным пассажирам. Есть он тоже не мог. Шли часы, а он все сидел и смотрел в окно. Под хмурым жарким небом местность вокруг становилось все более бедной, унылой и плоской, и все чаще поезд проезжал мимо затопленных полей. С каждой станцией люди за окном выглядели все более нищими и убогими: покрытая волдырями и коростой кожа, воспаленные глаза. Хотя кругом стояла вода, никто здесь не мылся, а женщинам по-прежнему бинтовали ноги – по тому самому варварскому древнему обычаю, который, по мнению Юаня, давно канул в прошлое. Юань смотрел на этих людей и страдал. «И это мой народ!» – с горечью подумал он наконец и выбросил из головы мысли о чужеземных военных кораблях.
Однако впереди его ждал еще один горький удар. В дальнем конце вагона сидел белокожий, которого Юань сначала не увидел. Теперь он двинулся мимо по проходу, собираясь сойти с поезда на станции некоего обнесенного глинобитной стеной городка, и вдруг заметил печальное молодое лицо Юаня. Вспомнив, как тот сетовал на мух и желая поддержать его, он сказал на своем родном языке:
– Не унывайте, дружище! Я тоже бьюсь с мухами – и сдаваться не собираюсь!
При звуке чужеземной речи Юань вскинул голову и увидел щуплого белокожего человечка в невзрачном сером костюме и белом шлеме от солнца, с простым небритым лицом и вполне добрыми голубыми глазами. Юань сразу понял, что это священник. Ответить ему он не смог. К горлу подкатила неизъяснимая горечь, потому что этот белый человек видел и знал все, что теперь узнал он. Юань молча отвернулся. В окно ему было видно, как священник сошел с поезда, побрел сквозь толпу и поднял взгляд на обнесенный стеной город. Сами собой вспомнились слова другого священника: «Если бы вы только повидали все, что повидал я…»
И Юань с укором спросил себя: «Почему же я раньше всего этого не видел? Какой я был слепец!»
Однако испытания для Юаня только начались. Когда он наконец пришел к отцу, Вану Тигру, то увидел его таким, каким никогда прежде не видел. Тигр стоял в дверях своего большого зала, вцепившись в дверную стойку, и ни следа не осталось ни от его былой силы, ни от взрывного нрава. Теперь это был жалкий седовласый старик с длинными жидкими усами, свисавшими до подбородка, красными глазами, которые от старости и пристрастия к спиртному затянула белая пелена, так что он даже не видел Юаня, пока тот не подошел к нему вплотную, и внимательно прислушивался к тишине в надежде услышать его шаги и голос.
Юань недоуменно смотрел на заросли сорной травой во дворах, на остатки отцовской армии – считаных лентяев в лохмотьях, – и на безоружного часового у ворот, без вопросов впустившего Юаня в дом и не удосужившегося даже поприветствовать его так, как подобает встречать генеральского сына. Однако самым большим потрясением для Юаня стал вид иссохшего и исхудавшего родного отца. Старик стоял в дверях в своем старом халате из серой материи с заплатами на локтях – в тех местах, где его кости протерли рукава до дыр о подлокотники кресла, – а на ногах у него были матерчатые тапочки со стоптанными задниками, и в руке его больше не было меча.
Когда Юань воскликнул: «Отец мой!» – старик, задрожав, отозвался: «Ты ли, сынок?» Они обнялись, и Юань почувствовал, как слезы выступают на его глазах при виде отцовых морщин, носа, рта и тусклых глаз, которые отчего-то казались больше, чем раньше, и были теперь слишком велики для его сморщенного лица. Юань не мог отделаться от мысли, что этот дряхлый старик не может быть его отцом, не может быть Тигром, которого все боялись, чьи хмурые черные брови некогда вселяли в него такой страх, чья рука всегда, даже во сне сжимала любимый меч. Однако это был тот самый Тигр, и, увидав Юаня, он тут же закричал: «Вина мне!» Послышался медленный шорох, и к ним приблизился слуга с заячьей губой, тоже глубокий старик, по-прежнему верно служивший своему генералу. Безобразное лицо его озарила улыбка, и он принялся разливать вино, а отец взял сына за руку и повел его в зал.
Тут появились еще двое, которых Юань прежде не видел – или не замечал, – два маленьких благообразных человека, пожилой и молодой. Старичок был в опрятном старомодном халате из темно-серого шелка с мелким узором и темной шелковой куртке. Голову его венчала круглая шелковая шапочка с белой пуговицей, символизировавшей траур по близкому родственнику. Над черными бархатными башмаками тоже белели две белые хлопчатобумажные ленты. Из этого скорбного одеяния выглядывало лицо без бороды и даже без щетины, но испещренное глубокими морщинами, с блестящими и проницательными, как у куницы, черными глазками. Юноша был очень похож на старика, однако его взгляд нельзя было назвать проницательным. Скорее, он был задумчив, как у обезьяны, взирающей на человека, своего ближайшего родственника, с которым, однако, у нее нет и не может быть понимания. Юноша был сыном старика.
Когда Юань нерешительно взглянул на них, старик произнес сухим высоким голосом:
– Здравствуй, племянник! Я твой средний дядя. Мы не виделись с тех пор, как ты был еще мальчиком. Это мой старший сын, твой двоюродный брат.
Юань удивленно поздоровался – впрочем, без особого радушия, поскольку он совсем не знал этих людей со старомодными манерами и в старомодном платье, но все же он был с ними вежлив. Куда вежливее Тигра, который вовсе не обращал на них никакого внимания и лишь восторженно глядел на Юаня. Детская радость отца растрогала его. Старый Тигр не мог отвести глаз от сына. Налюбовавшись, он зашелся в безмолвном смехе, а затем встал, подошел к Юаню, пощупал его руки и крепкие плечи, вновь засмеялся и пробормотал:
– Так же силен, как я в молодости! Да, помню, у меня были такие руки, что я мог без труда метнуть железное восьмифутовое копье и таскать тяжелые камни. На юге, служа под командой старого генерала, я тешил такими представлениями своих соратников. Встань, дай посмотреть на твои ноги!
Юань послушно встал, терпеливо и ласково улыбаясь, а Тигр повернулся к своему брату и не без былой живости воскликнул:
– Видал, какой у меня сын? Клянусь, ни один из твоих
