Финеас Финн - Энтони Троллоп
– Лоренс, мне нужно с тобой поговорить, – сказал Финеас, решительно беря его за локоть.
– Выкладывай, – отозвался тот.
При взгляде ему в лицо становилось ясно, что за ужином Фицгиббон, как принято говорить, неплохо провел время.
Наш герой помнил, что, когда отвратительный ростовщик протянул руку и спросил о векселе, Баррингтон Эрл был рядом, и потому его очень хотелось убедить, что к самому Финеасу долг отношения не имеет и никакие дела его с процентщиками не связывают. Остатки дружеских чувств к Фицгиббону, однако, вынуждали соблюдать декорум.
– Просто возьми меня под руку и отойдем на минуту, – сказал Финеас. – Эрл нас извинит.
– Черт побери! – воскликнул Лоренс. – Чего ты хочешь? Я не силен в беседах в три утра. Мы сделали что могли, неужто тебе недостаточно?
– Сегодня вечером мне сильно досаждали. Об этом я хочу поговорить с тобой.
– Послушай-ка, Финн, старина, тут многим из нас досаждают. Верно, Баррингтон?
Финеас прекрасно понимал: несмотря на возлияния за ужином, во всем этом было столько же актерства, сколько вина, но он твердо решил, что больше не позволит так с собой обращаться.
– Мне досаждал твой друг, мистер Кларксон. Он имел наглость обратиться ко мне у входа в палату общин.
– И поделом тебе, Финн, старина. Какого черта ты велел его не пускать? Он мне все рассказал. Кларксон – самый терпеливый человек на свете, главное – с ним не ссориться. Он будет, как он это называет, «заглядывать» трижды в неделю весь сезон, а больше ничего не сделает. Конечно, ему не нравится, когда перед ним захлопывают двери.
– Это тот джентльмен, которому полицейский сделал замечание в вестибюле? – поинтересовался Эрл.
– Да, проклятый ростовщик, с которым наш общий друг меня свел – для собственной выгоды, – ответил Финеас.
– Он прирожденный джентльмен, – сказал Лоренс. – Собственно, Баррингтон наверняка его знает. Финн, друг мой, послушай доброго совета – пригласи его на завтрак и дай понять, что твой дом всегда для него открыт.
Дав этот совет, Лоренс Фицгиббон сел в кэб и отбыл вместе с Баррингтоном Эрлом.
Глава 29
Совещание кабинета министров
А теперь – могу ли я уповать на благосклонность муз, воспевая совершенно новый предмет? Во вторник правительство собралось в официальной резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, и я попытаюсь описать, что, на взгляд несчастного запутавшегося романиста, было – или могло быть – сказано и сделано во время этой знаменательной встречи.
Вообще бедняга-автор весьма нередко обнаруживает, что ошибся, описывая то или иное явление, на что ему бесцеремонно указывают критики и деликатно – добрые друзья. Его то и дело тянет рассуждать о предметах незнакомых, пренебрегая, однако же, их изучением, чего не стал бы делать автор по-настоящему добросовестный. Форель у него ловится в октябре, куропаток стреляют в марте, георгины цветут в июне, а певчие птицы заливаются по осени. Он открывает оперные театры перед Пасхой и заставляет парламент заседать в среду вечером. Что уж говорить о хитросплетениях закона! Как в наши неспокойные дни поддержать интерес читателя, если избегаешь описывать юридические баталии? Как провести свою утлую лодчонку через рифы и скалы, когда те нарочно расположены так, чтобы их нельзя было миновать без лоцмана? В сфере юриспруденции таковой еще, возможно, найдется, хотя даже его вмешательство не всегда идет романисту впрок. Но кто сможет помочь, когда заходит речь о святая святых государственной власти – заседании кабинета министров? Помощи ждать неоткуда. Те, кто мог бы что-то рассказать, не станут этого делать. Одно, впрочем, хорошо: как ни ошибайся автор и каких невероятных вымыслов ни громозди, ни одна живая душа, кроме немногих, находящихся у власти, не сможет уличить его в ошибке.
Комната была большой и мрачной, пол покрыт турецким ковром. Вокруг полированного обеденного стола из темного красного дерева, что опирался на тяжелые резные ножки, хлопотал старый слуга, готовясь к приходу в два часа дня министров ее величества. У стола могло разместиться четырнадцать гостей. С дальней от камина стороны стояли в ряд шесть тяжелых стульев, удобных, с мягкой обивкой не только на сиденье, но и на спинке; со стороны ближней стулья располагались беспорядочно и часть отсутствовала. Кроме того, имелось четыре кресла, по два с каждого торца. Четыре окна, выходивших на парк Сент-Джеймс, были, как подобает помещению для столь серьезных занятий, обрамлены тяжелыми шторами темных тонов. В прежние времена комната эта служила столовой для целой череды премьер-министров. Питт устраивал здесь семейные обеды, лорд Ливерпуль годами скучал здесь среди своих скучных друзей. В наши дни премьер-министры предпочитают жить в собственных домах, а иногда переносят туда и заседания кабинета. В правление мистера Майлдмэя, однако, министры по давнему обычаю собирались в столовой официальной резиденции. Старый слуга по три раза двигал туда-сюда каждое кресло, внимательно разглядывая результат, словно удобство гостей могло повлиять на ход предстоящего собрания. Кто знает, если мистеру Майлдмэю удастся устроиться достаточно уютно, чтобы хорошо слышать все сказанное за столом, ясно видеть лица соратников и наслаждаться теплом от камина, не обжигая при этом ног, быть может, он откажется от мысли об отставке? Если так, то насколько важна работа, возложенная на опытного слугу! Он придирчиво оглядел комнату с полдюжины раз, коснувшись каждой занавески, ощупал каждый стул, стер пыль с бумаг на боковом столике, где те лежали последние два года, не удостаиваясь внимания, и, несомненно, будут лежать и впредь. Наконец он тихонько удалился и обосновался в кресле у входа на случай, если кто-то осмелится вторгнуться в тайный оплот государственной власти.
Очень скоро в коридорах раздались голоса – беззаботные голоса людей, у которых, судя по всему, дела в этом мире шли превосходно. В комнату вошли несколько джентльменов – на первый взгляд совершенно обычных, каких то и дело встречаешь днем на Пэлл-Мэлл; они вовсе не казались величественными государственными мужами, облеченными министерским достоинством. Меж тем маленький человек в сюртуке прямого, на манер охотничьей куртки, покроя, без перчаток и помахивающий зонтиком, был не кто иной, как лорд верховный канцлер – лорд Уизлинг, который за время пребывания на посту генерального прокурора сколотил состояние в сто тысяч
