Финеас Финн - Энтони Троллоп
Финеас спросил, от какого округа он предполагает баллотироваться, на что мистер Слайд ответил, что определенных планов у него нет. Впрочем, по его словам, вскоре – не позднее следующей сессии – многие депутатские места должны были перераспределить, высвобождая небольшие местечки-боро из-под влияния местных аристократов. Мистер Слайд привел в пример Лафтон. Финеас вспомнил о Солсби, о графе, о леди Лоре и Вайолет – и ушел прочь с отвращением. Неужто тихий городок, прильнувший к стенам Солсби, осквернит своим присутствием мистер Квинтус Слайд? Не лучше ли, чтобы все оставалось как прежде?
В последний день прений около четырех часов на Финеаса обрушилось еще одно ужасное несчастье. С самого полудня он присутствовал на обсуждении консервированного горошка и на этот раз задал офицерам интендантской службы несколько каверзных вопросов о капусте и картофеле, а также поинтересовался, правда ли, что на одном из военных кораблей офицеры постоянно едят консервированную спаржу, в то время как матросам не дают даже фасоли. Боюсь, нашего героя подстрекал мистер Квинтус Слайд, и Финеас высказывался довольно резко. Впрочем, едва ли это имело большое значение: обстановка и без того была весьма накаленной. Консерваторы в комитете, которые и требовали расследования, не колеблясь обвиняли во всех смертных грехах офицеров – тех самых, кого считали бы своим долгом поддержать и всеми силами поддерживали бы, будучи у власти. В три сорок пять последнего в тот день свидетеля отпустили, чтобы члены комитета успели занять места в палате общин, и все поспешили вниз, желая поспеть до начала молитвы. Там Финеаса взял за рукав Баррингтон Эрл, чтобы поговорить о грядущем голосовании. Они стояли перед входом в зал заседаний, почти в центре коридора, где во множестве толпились депутаты, – место это, как знают частые посетители парламента, является «священной землей», на которую не должны ступать посторонние. Наш герой собирался уже отвечать Эрлу, когда почувствовал прикосновение к локтю. Обернувшись, он увидел мистера Кларксона.
– Насчет векселя, мистер Финн, – проговорил этот страшный человек, вертя шеей в белом платке. – Я погляжу, дома вас не застать.
Подошедший полисмен принялся учтиво, но непреклонно объяснять мистеру Кларксону, что тот не может здесь стоять и должен отойти в уголок.
– Знаю, – ответил визитер, повинуясь указаниям. – Знаю, уж конечно. Но что делать, когда джентльмен не желает принять вас дома?
Он безропотно ретировался, не давая полицейскому повода для дальнейшего вмешательства, но говорил при этом весьма громко, и стоило гулу голосов на мгновение стихнуть, как мистера Кларксона услышали два десятка других депутатов. Финеас, конечно, обладал неприкосновенностью, но ростовщик делал все, чтобы эта привилегия стала совершенно бесполезной.
Перенести такое было тяжело. Настоящего виновника – сына пэра и лорда казначейства с тысячей фунтов жалованья в год – никто не преследовал. Финеас же никогда в жизни не брал ни пенни ни у кого, кроме отца, и хотя в этот момент, без сомнения, имел некоторые долги, никто из кредиторов не был на него зол. По меркам светского общества он был совершенно чист – если не считать векселя, подписанного за друга. Финеас оставил Баррингтона Эрла у входа и, побагровев до самых ушей, поспешил в зал. Он поискал там Фицгиббона, но тот еще не пришел, хотя, несомненно, намеревался быть на голосовании. Финеас решил, что не даст приятелю уйти, не поговорив с ним по душам.
В тот вечер прозвучало несколько превосходных выступлений. Про речь мистера Грешема, в частности, говорили, что она не будет забыта, пока в Британии живо искусство красноречия. В ней он язвительно высмеивал мистера Тернбулла, обвиняя в предательстве интересов народа, защитником которого тот себя объявил. Мистер Тернбулл принял упрек с совершенным равнодушием. Мистер Грешем прекрасно знал, что никакие слова не смогут задеть оппонента, тем не менее слова эти могли повлиять на палату общин и всю страну. Те, кто слышал эту речь, говорили, что, произнося ее, мистер Грешем сумел забыть о себе, о своей партии, о стратегии, о долгосрочных планах, даже о своей любви к аплодисментам, подчинив все единственной цели. Мистер Добени ответил ему с тем же красноречием и тем же мастерством, хотя, быть может, с меньшей пылкостью. Мистер Грешем просил поддержки у всех нынешних и будущих реформаторов. Мистер Добени заявил, что у оппонента не будет ни того ни другого: первые отвернутся от него потому, что он не достигнет успеха, вторые – потому, что не будет его заслуживать. Наконец произнес ответную речь и мистер Майлдмэй. Он поднялся с места около трех часов и воззвал к Господу – разумеется, тщетно! – чтобы его последняя попытка облагодетельствовать сограждан оказалась успешной. Как я уже успел поведать читателю, второе чтение его законопроекта состоялось благодаря решающему голосу спикера, но такая победа была равносильна поражению.
Правительство, разумеется, пока не делало никаких заявлений. Да, все понимали, что законопроект отзовут, но без заседания кабинета и дальнейшего обсуждения никто не мог сказать, какие будут предприняты действия. Тем не менее, несмотря на поздний час, еще немало слов прозвучало, прежде чем все разошлись по домам. Мистер Тернбулл и мистер Монк покинули палату общин вместе. В прежние времена в парламенте не было приятелей, которые так часто уходили бы домой под руку, обсуждая, что каждый из них слышал и говорил на прошедшем заседании. В последнее время их пути разошлись, как ни странно говорить это о людях, которые годами были так близки. Вместе с этим было сказано много резких слов в адрес друг друга, по крайней мере в адрес нынешнего члена правительства его товарищем, который никогда не опускался до того, чтобы брать жалованье от государства. Тем не менее сейчас они могли идти рука об руку и не браниться по дороге.
– Удивительно, что голоса разделились так ровно, – сказал мистер Тернбулл.
– Весьма. Но это предсказывали всю неделю, – ответил мистер Монк.
– Грешем выступил прекрасно.
– О да, прекрасно. Никогда не слышал ничего подобного.
– Речь Добени тоже была неплоха.
– Без сомнения. Повод был очень важен, и он не упал в грязь лицом. Но речь Грешема станет главным событием этих прений.
– Что ж, быть может.
Мистер Тернбулл подумал о собственном выступлении на прошлой неделе, которое весьма хвалили его близкие друзья, но, конечно, ни словом не упомянул ни о собственных достижениях, ни о достижениях мистера Монка. Так они беседовали минут двадцать, после чего разошлись. Ни один, однако, не стал спрашивать у второго, чем для того могут обернуться результаты недавнего голосования. Да, они по-прежнему были накоротке, но времена безграничного доверия остались в прошлом.
Финеас видел, как Лоренс Фицгиббон явился в палату общин – довольно поздно вечером, чтобы успеть к голосованию.
