Падение Эбнера Джойса - Генри Фуллер

— Ну что ж, — с притворным смирением пошутил Инглиш, — мы учимся, совершая ошибки.

— Или воздерживаясь от них, — отрезал доктор Гауди.

Эти слова стали известны Хиллу, и в отместку он вскоре выдвинул против доктора обвинение в неумелом распоряжении фондом помощи голодающим (вопрос, коснуться которого здесь мы не имеем возможности). Это был ответный удар, и с тех пор доктор Гауди сгорал от желания начать второй раунд.

Джерд Стайлс, как таковой, еще мог рассчитывать на снисхождение, но Джерд Стайлс, возможный протеже Эндрю Хилла, был обречен на заклание. Новую ересь и ее приверженцев — особенно приверженцев — надлежало растоптать без пощады.

И доктор Гауди принялся топтать их, а публика топтала вместе с ним. Пламенные обличения доктора зажгли ответный огонь в сердцах его юных слушателей. Через пять минут руки, ноги, легкие заработали вовсю. Юноши, сидящие в зале, пробудили пылкого, безрассудного юнца, все еще жившего в достопочтенном докторе, и он разразился такой яростной филиппикой, какая даже для него была чересчур опрометчивой и несдержанной.

— Безумие, фальшь, воинствующее невежество — не пора ли положить этому конец? — восклицал доктор.

— Пора, пора! — неслось ему в ответ.

— Нет, не пора; продолжайте! — выкрикнул чей-то одинокий голос.

Доктор расхохотался вместе со всеми, и волна восторженных аплодисментов пронеслась по залу.

— Не пора ли очистить от скверны храм искусства? Не пора ли изгнать оттуда менял?

— Да, да! — гремела аудитория, для которой Джерд, никогда не рисовавший с античных моделей, был подобен вору и грабителю, пробравшемуся в искусство с черного хода.

— Не пора ли? — повторил доктор, ища глазами рассмешившего всех шутника.

— Разумеется, пора! — ответил тот, и новая волна рукоплесканий прокатилась от дальних рядов до трибуны.

— Десять тысяч долларов! — возопил доктор. — Что сказать о человеке, который утверждает, будто он уплатил десять тысяч долларов за эту груду мусора с заднего двора фермы? Одно из двух: либо он в самом деле уплатил такие деньги, и в таком случае он дурак, либо он не уплатил их — и тогда он лжец! Так кто же он?

— Дурак! — кричала одна половина зала.

— Лжец! — кричала другая.

— О-о! — пронзительно визжали женщины.

Доктор Гауди вытер пот, градом катившийся по его лбу.

— Так что же можно сказать о нашем обществе? — продолжал он, запихивая носовой платок обратно в карман. — Взгляните на нашу замечательную Академию. (Аплодисменты.) В ней уже пятнадцать лет осуществляется преподавание искусств на высочайшем уровне. Тридцать знающих и преданных своему делу педагогов (громкие аплодисменты, свист) пекутся о трех тысячах юношей, подающих большие надежды, цвете нашего великого Северо-Запада. (Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, в которых тонут последующие слова оратора. Доктор в ожидании, пока утихнет вызванная им буря страстей, отпивает несколько глотков воды.)

— И вы, и мы, вся наша Академия, должны стать закваской, дрожжами, на которых подымется слава нашей великой столицы. Мы цвет ее, но наша обязанность не только цвести, но и плодоносить. (Пауза, дающая слушателям возможность оценить этот образ.) Так не уподобимся же бесплодной смоковнице (чересчур дружные и чересчур продолжительные аплодисменты). Наш долг — подняться, как на дрожжах, и поднять за собой весь город из бездны невежества и из еще более страшной бездны — бездны заблуждений, где мы плутаем впотьмах, как слепые. И когда там, на выставке, я продирался сквозь ошалевшую от восторга толпу (крики «О доктор!», смех), я задавал себе тот же вопрос, который только что задал вам: что можно сказать о нашем обществе?

Над толпой вскидывается копна черных волос, принадлежащая какому-то взволнованному жителю Северного Мичигана.

— Оно прогнило насквозь!

Крики. Свист.

— Правильно! — гаркнул доктор.

Доктор Гауди продолжал говорить еще с полчаса, распаляясь все сильнее, все стремительнее извергая потоки слов, все чаще переходя на личности. Не был забыт и злополучный монумент Эндрю П. Хилла (примечания «аплодисменты», «смех» особенно часты в этом месте отчета). Он окончил свою импровизацию, не имея ни малейшего представления о том, что́ он только что наговорил, и отправился домой, весьма довольный собою.

Когда на следующее утро доктор Гауди развернул «Наши задачи» — газета вышла на шестнадцати полосах, — первое, что бросилось ему в глаза, был его собственный портрет — хорошо знакомая ему фотография шириною в два столбца, которая вот уже более трех месяцев не появлялась на страницах газет. «Доктор Гауди отступился от нас», — гласил заголовок.

— Что же последует? — полюбопытствовал доктор. — Вернее, которое из двух? — Ибо он знал, что каждая публичная речь, будучи отраженной в ежедневной городской прессе, подвергается двум видам искажений: она толкуется либо как оскорбление чести города, либо как выпад против отдельных лиц. Здесь, судя по всему, имело место первое. Второе должно было последовать и, как мы увидим в дальнейшем, не заставило себя долго ждать.

Репортер «Наших задач», присутствовавший на собрании в Академии, состряпал заметку, где путем виртуозного перевирания и искажения речи доктора доказывал, что последний есть не кто иной, как злоязычный Иеремия, нанесший престижу города смертельную рану.

— Какой вздор! — воскликнул достойный доктор и вновь принялся за кофе и гренки.

Что до редакторов других газет, то они, хотя и не посылали своих репортеров в Академию, быстро сообразили, какие богатые возможности таятся в обильных личных выпадах, содержащихся в речи доктора, и все вечерние выпуски так и пестрели всевозможными интервью. Что думает Джерд Стайлс, как представитель западной живописи, о нападении, которому он подвергся? Что думают Мейер, Ван-Горн и К° о столь недвусмысленной характеристике, данной им доктором Гауди? Что думает Эндрю Хилл, представитель деловых кругов и интеллигенции местного общества, по поводу нападок доктора Гауди на его попытку украсить город, которому он был обязан своим успехом и богатством? Что думают уважаемые члены Общества художников Запада о поношении, которому подвергся самый выдающийся и одаренный из их протеже? У всех опрошенных было мнение по этому поводу, и они отнюдь не намеревались держать свои мысли в секрете.

— Просто не пойму, что на него нашло? Вот уж ошарашил, так ошарашил, — заявил Джерд на своем водевильном сельском диалекте молодому человеку, явившемуся к нему от «Вечернего обозревателя». — Доктор Гауди... да ведь я его считал за лучшего друга. Ведь это с его книги все у меня и пошло. И вдруг он на меня же взъелся. А за что?..