Редьярд Киплинг - Ким
-- Нет, Сыном Талисмана, и спроси, не будет ли ответа.
-- Но если он станет ко мне приставать? Я... я боюсь.
Ким расхохотался.
-- Я не сомневаюсь, что он устал и очень голоден. Горы охлаждают любовников. А ты,-- у него вертелось на языке слово "мать", но он решил назвать ее сестрой,-- ты, сестра, мудрая и находчивая женщина. Теперь все деревни уже знают, что случилось с сахибами, а?
-- Верно. До Зиглаура новости дошли в полночь, а завтра они долетят до Котгарха. Народ в деревнях напуган и сердит.
-- Ну и зря! Прикажи жителям деревень кормить сахибов и провожать их с миром. Нам нужно, чтобы они подобру-поздорову убирались из наших долин. Воровать -- одно, убивать -- другое. Бабу поймет это и задним числом жаловаться не будет. Поспеши. Мне нужно ухаживать за моим учителем, когда он проснется.
-- Пусть так. За услугой,-- так ты сказал?-- следует награда. Я -- Женщина Шемлегха и подчиняюсь только радже. Я гожусь не только на то, чтобы рожать детей. Шемлегх твой: копыта и рога, и шкуры, молоко и мясо. Бери или отказывайся!
Она решительно зашагала в гору, навстречу утреннему солнцу, встающему из-за вершины, которая вздымалась в полутора тысячах метрах над ними, и серебряные ожерелья звенели на ее широкой груди.
В это утро Ким, залепляя воском края клеенки на пакетах, думал на местном языке.
"Как может мужчина идти по Пути или играть в Большую Игру, если к нему вечно пристают женщины? В Акроле, у Брода, это была девушка, а потом, за голубятней,-- жена поваренка, не считая остальных, а теперь еще и эта. Когда я был ребенком, куда ни шло, но теперь я мужчина, а они не хотят смотреть на меня, как на мужчину. Грецкие орехи, скажи пожалуйста! Хо! Хо! А на Равнинах -- миндали".
Он пошел по деревне собирать дань, но не с чашкой нищего, которая годилась для южных областей, а как принц.
Летом в Шемлегхе живут только три семейства -- четыре женщины и восемь или девять мужчин. Все они набили себе животы консервами и смесью из всевозможных напитков, начиная от нашатырно-хинной настойки до белой водки, ибо они получили свою долю вчерашней добычи. Опрятные европейские палатки были изрезаны, ткань их давно уже разошлась по рукам, и все обзавелись фирменными алюминиевыми кастрюлями.
Но люди считали присутствие ламы надежной защитой и без угрызений совести угощали Кима всем, что у них было лучшего, даже чангом -- ячменным пивом, которое привозится из Ла-дакха. Потом они высыпали на солнце и сидели, свесив ноги, над бездонной пропастью, болтая, смеясь и покуривая. Они судили об Индии и ее правительстве только по тем странствующим сахибам, которые нанимали их или их друзей в шикари. Ким слушал рассказы о неудачных выстрелах в горных козлов, сарау или маркхоров, сделанных сахибами, которые уже двадцать лет лежали в могилах; причем каждая подробность отчетливо выделялась, как выделяются ветви на верхушках деревьев при блеске молнии. Они рассказывали ему о своих немудреных хворях и, что важнее, о болезнях своего малорослого, но крепкого скота, о путешествиях в Котгарх, где живут чужеземные миссионеры, и дальше -- в чудесную Симлу, где улицы вымощены словно серебром и, представьте себе, каждый человек может наняться на службу к сахибам, которые ездят в двуколках и швыряют деньги лопатами. Но вот важный и отчужденный, тяжело ступая, появился лама, присоединился к кружку, болтающему под навесами, и все широко раздвинулись, давая ему место. Освеженный чистым воздухом, он сидел на краю пропасти с почтеннейшими из жителей и, когда разговор умолкал, бросал камешки в пустоту. В тридцати милях по прямой линии лежала следующая горная цепь, изрубцованная, изрезанная и изрытая, с небольшими щетинистыми пятнами -- лесами, каждый из которых отнимал день пути в сумраке чащи. За деревушкой гора Шемлегха загораживала вид на юг. Казалось, что сидишь в ласточкином гнезде под навесом крыши мира.
Время от времени лама протягивал руку и, руководствуясь тихими подсказками собеседников, описывал дорогу на Спити и дальше к Северу через Парангла.
-- По ту сторону, там, где горы стоят теснее одна к другой, находится Де-Чен (он имел в виду Хан-Ле) -- большой монастырь. Его построил Таг-Тан-Рас-Чен, и о нем ходит такое предание.-- Он рассказал это предание -- фантастическое нагромождение всякого колдовства и чудес, от которого у шемлегхцев дух захватывало. Поворачиваясь к западу, он показывал на зеленые горы Кулу и отыскивал под ледниками Кайланг.
-- Оттуда я пришел давным-давно. Я пришел из Леха через Баралача.
-- Да, да, мы знаем эти места,-- говорили бывалые люди Шемлегха.
-- Я две ночи ночевал у монахов Кайланга. Вот Горы моего счастья! Тени благословенные превыше всех теней! Там глаза мои открылись на этот мир, там обрел я просветление и там препоясал я свои чресла перед тем, как начать Искание. С Гор я пришел, с высоких Гор и от сильных ветров. О, справедливо Колесо!-- Он благословлял Горы, каждую гряду и вершину в отдельности одну за другой -- обширные ледники, голые скалы, нагроможденные морены и выветренные сланцы; сухие плоскогорья, скрытые соленые озера, вековые леса и плодородные, орошенные водопадами долины -- как умирающий благословляет своих родственников, и Ким дивился его страстности.
-- Да... да... Нет лучше мест, чем наши Горы,-- говорили шемлегхские жители. И они удивлялись, как может человек жить в жарких, страшных Равнинах, где волы, рослые, как слоны, не годятся для пахоты по горным склонам, где, как они слышали, на протяжении сотни миль одна деревня соприкасается с другой, где люди шайками ходят воровать, а чего не стащат разбойники, то заберет полиция.
Так время незаметно прошло до полудня, и, наконец, женщина, посланная Кимом, спустилась с крутого пастбища, дыша так же легко, как утром, когда она вышла в путь.
-- Я послал весточку хакиму,-- объяснил Ким, в то время как она приветствовала собравшихся.
-- Он присоединился к идолопоклонникам? Нет, я вспоминаю, он исцелил одного из них. Он приобрел заслугу, хотя исцелившийся употребил свою силу во зло. Справедливо Колесо. Ну, а что же хаким?
-- Я боялся, что тебе худо и... и я знал, что он мудр.-Ким взял залепленную воском ореховую скорлупу и прочел строки, написанные по-английски на обороте его записки: "Ваше уведомление получено. Сейчас не могу покинуть это общество, проведу их в Симлу. Затем надеюсь присоединиться к вам. Нелегко сопровождать разгневанных джентльменов. Возвращайтесь той же дорогой -- догоню! Весьма удовлетворен сообщением, оправдавшим мое предвидение". Он пишет, святой человек, что сбежит от идолопоклонников и вернется к нам. Так не подождать ли нам его в Шемлегхе?
Лама долго и с любовью смотрел на Горы, затем покачал головой.
-- Этого не следует делать, чела. Кости мои хотят этого, но это запрещено. Я видел Причину Всего Сущего.
-- Почему же? Ведь Горы день за днем возвращали тебе твою силу? Вспомни, как мы были слабы и утомлены там, внизу, в Дуне. -- Я стал сильным для того, чтобы сотворить зло и забыть свой долг. Драчуном и убийцей стал я на горных склонах.-- Ким, закусив губы, не позволил себе улыбнуться.-- Справедливо и совершенно Колесо и не отклонетс оно ни на один волос. Когда я был зрелым мужем, давнымдавно, я совершил паломничество в Гуру-Чван, место среди тополей (он показал в сторону Бхутана), где хранится священный конь.
-- Тише, тише!-- всполошился весь Шемлегх.-- Он говорит о Джам-ЛинНин-Коре, коне, который может обежать вокруг света за один день.
-- Я обращаюсь только к моему чела,-- сказал лама с мягким упреком, и все испарились, как иней, тающий утром на южных скатах крыш.-- В те дни я стремился не к Истине, но к беседам о догматах. Все иллюзия! Я пил пиво и ел хлеб в Гуру-Чване. На следующий день один монах сказал: "Мы идем вниз, в долину, сражаться с монастырем Сангар-Гатаком (заметь еще раз, как Вожделение связано с Гневом!), чтобы узнать, какой из настоятелей, их или наш, будет главенствовать в долине, и чтобы воспользоваться молитвами, которые печатаются в Сангар-Гатаке. Я пошел, и мы сражались целый день.
-- Но как, святой человек?
-- Нашими длинными пеналами, как я мог бы тебе показать... Да, мы сражались под тополями, оба настоятеля и все монахи, и один рассек мне лоб до кости. Гляди!-- Он сдвинул назад шапку и показал сморщенный белеющий шрам.-- Справедливо и совершенно Колесо! Вчера этот шрам стал зудеть, и через пятьдесят лет я вспомнил, как мне рассекли лоб, и лицо того, кто это сделал, забыл, что все это иллюзия. Что было потом, ты сам видел -ссора и неразумие. Справедливо Колесо! Удар идолопоклонника пришелся по шраму. Я был потрясен до глубины души, душа моя потемнела, и ладья души моей закачалась на водах иллюзии. Не раньше, чем я попал в Шемлегх, смог я размышлять о Причине Всего Сущего или проследить за направлением побегов зла. Я боролся всю долгую ночь напролет.
-- Но, святой человек, ты неповинен ни в каком зле. Да буду я твоей жертвой!
Ким был искренне расстроен печалью старика, и выражение Махбуба Али вырвалось у него помимо воли.
