Редьярд Киплинг - Ким
-- Ничего, она набита письменами -- книгами и бумагами, на которых они писали, и какими-то чудными штуками, которые, должно быть, употребляются для жертвоприношений.
-- Шемлегхская Мусорная Яма поглотит все это.
-- Верно! Но вдруг мы этим оскорбим богов сахибов? Не по нутру мне такое обращение с письменами. А их медные идолы мне совсем непонятны. Такая добыча не к лицу простым горцам.
-- Старик все еще спит. Ш-ш! Мы спросим его челу.-Человек из АоЧанга выпил еще немного и приосанился, гордый тем, что играет первую роль.
-- Тут у нас есть килта,-- зашептал он,-- и вещи в ней нам непонятны.
-- А мне понятны,-- осторожно сказал Ким. Лама спал спокойным, здоровым сном, а Ким обдумывал последние слова Хари. Как истый игрок в Большую Игру, он в тот момент готов был благоговеть перед бабу. -- Килта с красной верхушкой набита разными замечательными вещами, которых дураки не должны трогать.
-- Я говорил, я говорил,-- вскричал носильщик, таскавший эту корзину.-- Ты думаешь, она нас выдаст?
-- Нет, если ее отдадут мне. Я вытяну из нее все колдовство, иначе она натворит больших бед.
-- Жрец всегда возьмет свою долю.-- Виски развязало язык человека из Ао-Чанга.
-- Мне все равно,-- ответил Ким с сообразительностью, свойственной сынам его родины.-- Разделите ее между собой и увидите, что получится.
-- Ну, нет! Я только пошутил. Приказывай. Тут на нас всех с излишком хватит. На заре мы пойдем своей дорогой в Шемлегх.
Не менее часа они обсуждали свои несложные планы, а Ким дрожал от холода и гордости. Смешная сторона всей ситуации затронула ирландские и восточные струнки его души. Вот эмиссары грозной Северной Державы, которые на своей родине, возможно, были такими же важными, как Махбуб Али или полковник Крей-тон, здесь очутились вдруг в самом беспомощном положении. Один из них, как Киму было доподлинно известно, на некоторое время охромел. Они давали обещания владетельным князьям. Вот теперь, ночью, они лежат где-то внизу, без карт, без пищи, без проводников. И этот провал их Большой Игры (Ким не мог догадаться, кому они будут отчитываться в ней), это внезапное столкновение в ночи было не результатом происков Хари или ухищрений Кима; все случилось само собой и было так же естественно и неотвратимо, как поимка приятелей-факиров Махбуба ревностным молодым полицейским в Амбале.
-- Вот и остались они... ни с чем. Клянусь Юпитером, ну и холод! Здесь при мне все их вещи. Как они разозлятся! Можно посочувствовать Хари-бабу!
Ким мог бы и не сочувствовать, ибо хотя в это время бенгалец терпел невыносимые телесные муки, душа его пела и неслась к небесам. На целую милю ниже, на опушке соснового бора, два полузамерзших человека, одного из которых по временам сильно тошнило, осыпали взаимными упреками друг друга и сквернейшими ругательствами бабу, который притворился обезумевшим от ужаса.
Они приказали ему разработать план действий. Он объяснил, что им очень повезло, раз они вообще остались в живых, что носильщики, если только они сейчас не подкрадываются к своим господам, разбежались и не вернутся, что повелитель его раджа, живущий в девяноста милях отсюда, не только не одолжит им денег и провожатых до Симлы, но обязательно посадит их в тюрьму, едва только узнает, что они избили жреца. Он особенно напирал на это прегрешение и его последствия, пока они не велели ему переменить тему. Единственная их надежда на спасение, говорил он, в том, чтобы, не привлекая внимания, идти от деревни к деревне, пока они не доберутся до цивилизованных мест, и, в сотый раз заливаясь слезами, спрашивал у высоких звезд, зачем сахибы "избили святого человека".
Десять шагов в сторону -- и Хари очутился бы в шуршащей мгле, где его было не отыскать, и нашел бы кров и пищу в ближайшей деревне, где разговорчивых докторов было мало. Но он предпочитал терпеть холод, резь в желудке, обидные слова и даже пинки в обществе своих уважаемых хозяев. Скорчившись под деревом, он горестно сопел.
-- А вы подумали,-- с горячностью произнес тот из иностранцев, который не был ранен,-- вы подумали, какое зрелище мы будем представлять, странствуя по этим горам среди таких аборигенов?
Хари-бабу уже несколько часов об этом как раз и думал, но вопрос был обращен не к нему.
-- Куда же нам странствовать? Я едва двигаюсь,-- простонал тот, что был жертвой Кима.
-- Быть может, святой человек по своей доброте сердечной окажется милосердным, сэр, не то...
-- Я доставлю себе особенное удовольствие разрядить револьвер в спину этого молодого бонзы, когда мы снова встретимся,-- последовал не подобающий христианину ответ.
-- Револьверы! Месть! Бонзы!-- Хари присел еще ниже. Страсти вновь накалились.-- А вы не подумали о наших потерях? Багаж! Багаж!-- Хари слышал, как говорящий буквально метался из стороны в сторону.-- Все, что мы везли! Все, что мы достали! Наша добыча! Восемь месяцев работы! Вы понимаете, что это значит? "Поистине только мы умеем обращаться с восточными людьми"... О, хорошеньких дел вы наделали!
Так они пререкались на разных языках, а Хари улыбался. Килты были у Кима, а в этих килтах заключено восемь месяцев искусной дипломатии. Связаться с парнем нельзя, но на него можно положиться. Что касается всего прочего, то Хари так обставит путешествие по горам, что Хилас, Банар и все жители на протяжении четырехсот миль по горным дорогам будут рассказывать об этом в течение целого поколения. Людей, которые не в силах справиться со своими носильщиками, не уважают в Горах, а чувство юмора у горца развито сильно.
-- Устрой я все это сам,-- думал Хари,-- и то не вышло бы лучше, но, клянусь Юпитером, как подумаю теперь об этом, конечно, я сам это устроил. Как быстро я все сообразил! И я придумал это, как раз когда бежал под гору! Оскорбление было нанесено случайно, но я один сумел использовать его... ах... потому что это чертовски стоило сделать. Подумать только, какой моральный эффект это произвело на невежественный народ! Никаких договоров, никаких бумаг... Никаких вообще письменных документов... и мне, именно мне, приходится служить им переводчиком. Как я буду смеяться вместе с полковником! Хорошо бы иметь при себе их бумаги, но нельзя одновременно занимать два места в пространстве. Эт-то аксиома.
ГЛАВА ХIV
Поэт Кабир сказал:
мой брат
Взывает к меди и
камням,
Но в голосе его
звучат
Страданья, близкие
всем нам.
Богов дала ему
судьба,
Его мольба -- моя
мольба.
Молитва
Когда луна взошла, осторожные носильщики отправились в путь. Лама, подкрепившись сном и спиртным, опирался на плечо Кима и быстро шагал в молчании. Они шли около часу по глинистому сланцу и траве, обогнули выступ скалы и поднялись в новую область, совершенно отрезанную от долины Чини. Обширное веерообразное пастбище поднималось к вечным снегам. У под-ножья его была площадка размером не более полуакра, на которой примостилось несколько земляных и бревенчатых хижин. За ними,-как все горные жилища, они стояли на самом краю,-- земля обрывалась прямо в Шемлегхскую Мусорную Яму -- пропасть глубиною в две тысячи футов, на дно которой еще не ступала нога человека.
Люди и не подумали начать дележ добычи, пока не убедились в том, что лама уложен на кровать в лучшей комнате деревушки, а Ким по мусульманскому обычаю моет ему ноги.
-- Мы пришлем вам еды,-- сказал человек из Ао-Чанга,-- и килту с красной покрышкой. На заре, так или иначе, тут не останется никого, кто мог бы послужить свидетелем. А если какие-нибудь вещи в килте вам не понадобятся... взгляните туда!
Он показал на окно, за которым открывался простор, залитый лунный светом, отражающимся от снега, и выбросил в него пустую бутылку из-под виски.
-- Даже шума падения не услышишь. Это конец мира,-- сказал он и вышел. Лама заглянул вниз, опираясь руками о подоконник, и глаза его засветились, как желтые опалы. Из огромной пропасти, лежавшей перед ними, белые зубцы тянулись к лунному свету. Все остальное казалось тьмой межзвездного пространства.
-- Вот это,-- проговорил он медленно,-- действительно мои Горы.-- Вот где должен жить человек -- возвышаясь над миром, вдали от наслаждений, размышляя о высоких вещах.
-- Да, если у него есть чела, чтобы готовить чай, подкладывать сложенное одеяло ему под голову, отгонять коров с телятами.
Дымный светильник горел в нише, но яркое сияние луны затмевало его пламя. В этом смешанном свете Ким, как высокий призрак, двигался по комнате, наклоняясь над мешками с провизией и чашками.
-- Да! Теперь, когда кровь моя остыла, в голове у меня все еще стучит и шумит, а затылок словно веревкой стянут.
-- Не удивительно. Удар был сильный. Пусть тот, кто нанес его...
-- Если бы не мои страсти, зло не совершилось бы.
-- Какое зло? Ты спас сахибов от смерти, которую они сто раз заслужили.
-- Урок не пошел на пользу, чела.-- Лама прилег на сложенное одеяло, а Ким продолжал выполнять свои обычные вечерние обязанности.-- Удар был только тенью от тени. Зло...-последние дни ноги мои устают от каждого шага!-- Зло встретилось со злом во мне -- с гневом, яростью и жаждой отплатить за зло. Это впиталось в мою кровь, вызвало бурю в моем желудке и оглушило мне уши.-- Тут, взяв из рук Кима горячую чашку, он с должными церемониями выпил обжигающий кирпичный чай.-- Будь я лишен страстей, злой удар породил бы только телесное зло -- ссадину или кровоподтек, а это лишь иллюзия. Но ум мой не был отвлечен, ибо во мне тут же возникла жажда позволить людям из Спити убить обидчиков. Борясь с этой жаждой, душа моя разрывалась и терзалась хуже, чем от тысячи ударов. Не раньше, чем я прочитал про себя Благословение (он имел в виду буддистские заповеди), обрел я покой. Но зло укоренилось во мне, начиная с этого мгновения слабости и вплоть до конца. Справедливо Колесо и не отклоняется оно ни на один волос. Извлеки пользу из этого урока, чела!
