Редьярд Киплинг - Ким

Ким был искренне расстроен печалью старика, и выражение Махбуба Али вырвалось у него помимо воли.

-- На заре,-- продолжал тот еще более торжественно, перемежая медлительные фразы постукиванием четок, бывших при нем всегда,-- на заре пришло просветление. Оно здесь... Я старик... в Горах рожденный, в Горах вскормленный, и никогда больше не придется мне жить среди моих Гор. Три года я путешествовал по Хинду, но разве может земля быть сильнее, чем Мать Земля? Оттуда, снизу, неразумное тело мое стремилось к Горам и горным снегам. Я говорил, и это правильно, что Искание мое до^ стигнет цели. Итак, в доме женщины из Кулу я обратился в сторону Гор, обманув самого себя. Хакима не надо осуждать. Он, повинуясь Желанию, предсказывал, что Горы сделают меня силы ным. Они укрепили мою силу, чтобы я совершил зло и позабыл о своем Искании. Я радовался жизни и наслаждениям жизни. Я радовался крутым склонам и взбирался на них. Я намеренно отыскивал их. Я мерился силой моего тела, которое есть зло, с высокими горами. Я смеялся над тобой, когда ты задыхался под Джамнотри. Я подшучивал, когда ты отступал перед снегами перевала.

-- Но что тут худого? Мне действительно было страшно. Я этого заслуживал. Я не горец, и твоя обновленная сила увеличивала мою любовь к тебе.

-- Не раз, помнится,-- лама горестно оперся щекой на руку,-- я стремился услышать от тебя и хакима похвалы только за то, что ноги мои стали сильными. Так зло следовало за злом, пока чаша не наполнилась. Справедливо Колесо! Весь Хинд в течение трех лет оказывал мне всяческие почести. Начиная от Источника Мудрости в Доме Чудес и вплоть до,-- он улыбнулся,-маленького ребенка, игравшего у большой пушки, мир расчищал мне дорогу. А почему?

-- Потому что мы любили тебя. Просто у тебя лихорадка, вызванная ударом. Я сам все еще расстроен и потрясен.

-- Нет! Это было потому, что я шел по Пути, настроенный как синен (цимбалы) на то, чтобы следовать Закону. Но я отклонился от этого Закона. Музыка оборвалась. Потом последовала кара. В моих родных Горах, на границе моей родины, именно в обители моего суетного желани наносится удар -сюда!-- (он коснулся лба). Как бьют послушника, когда он неправильно расставляет чашки, так бьют меня, который был настоятелем Сач-Зена. Заметь себе, чела, слов не было -- был удар.

-- Но сахибы не знали, кто ты такой, святой человек.

-- Мы стоили друг друга. Невежество с Вожделением встречают на дороге Невежество с Вожделением и порождают Гнев. Удар был мне знамением, мне, который не лучше заблудившегося яка, знамением, указавшим, что место мое не здесь. Кто может доискаться причины какого-либо действия, тот стоит на полпути к освобождению! "Назад на тропинку,-- говорит Удар.-- Горы не для тебя. Не можешь ты стремиться к освобождению и одновременно предаваться радостям жизни".

-- И зачем только встретились мы с этим трижды проклятым русским?!

-- Сам владыка наш не может заставить Колесо покатиться вспять, но за одну заслугу, приобретенную мною, мне дано и другое знание.-- Он сунул руку за пазуху и вытащил изображение Колеса Жизни.-- Гляди! Я обдумал и это, когда размышлял. Почти все это разорвано идолопоклонниками, и целым остался лишь край не шире моего ногтя.

-- Вижу.

-- Столько, значит, я пробуду в этом теле. Я служил Колесу во все мои дни. Теперь Колесо служит мне. Если бы не заслуга, которую я приобрел, указав тебе Путь, мне предстояла бы новая жизнь, раньше чем я нашел бы мою Реку. Понятно ли тебе, чела?

Ким уставился на жестоко изуродованную хартию. Слева направо тянулся разрыв -- от Одиннадцатого Дома, где Желание порождает ребенка (как рисуют тибетцы), через мир человеческий и животный к Пятому Дому -- пустому Дому Чувств. На такую логику возразить было нечего.

-- Прежде чем наш владыка достиг просветления,-- лама благоговейно сложил хартию,-- он подвергся искушению. Я тоже подвергся искушению, но все это кончено. Стрела упала на Равнинах, а не на Горах. Что нам здесь делать?

-- Не подождать ли нам все-таки хакима?

-- Я знаю, как долго мне осталось жить в этом теле. Что может сделать хаким?

-- Но ты совсем болен и расстроен. Ты не в силах идти. -Как я могу быть болен, если вижу освобождение?--он, шатаясь, встал на ноги.

-- Тогда мне придется собрать пищу в деревне. О утомительная Дорога!-- Ким почувствовал, что и ему нужен отдых.

-- Это не противоречит уставу. Поедим и пойдем. Стрела упала на Равнинах... но я поддался Желанию. Собирайся, чела!

Ким обернулся к женщине в украшенном бирюзой головном уборе, которая от нечего делать бросала камешки в пропасть. Она ласково ему улыбнулась.

-- Я нашла твоего бабу, и он был как буйвол, заблудившийся в кукурузном поле,-- сопел и чихал от холода. А голоден он был так, что, позабыв о своем достоинстве, начал говорить мне любезности. У сахибов нет ничего.-- Она махнула раскрытой ладонью.-- У одного сильно болит живот. Твоя работа? Ким кивнул головой, и глаза его блеснули. -- Сначала я поговорила с бенгальцем, потом с людьми из соседней деревни. Сахибам дадут пищи, сколько им потребуется... и люди не спросят с них денег. Добычу всю уже разделили. Бабу говорит сахибам лживые речи. Почему он не уйдет от них?

-- Потому что у него большое доброе сердце.

-- Нет такого бенгальца, чье сердце было бы больше сухого грецкого ореха. Но не об этом речь... Теперь насчет грецких орехов. После услуги дается награда. Я говорю, что вся деревня твоя.

-- В том-то и горе,-- начал Ким.-- Вот сейчас только я обдумывал, как осуществить некоторые желания моего сердца, которые...-- но не стоит перечислять комплименты, подходящие для такого случая. Он глубоко вздохнул.-- Но мой учитель, побуждаемый видением...

-- Ха! Что могут видеть старые глаза, кроме полной чашки для сбора милостыни?

-- ...уходит из этой деревни назад, на Равнины.

-- Попроси его остаться.

Ким покачал головой.

-- Я знаю своего святого и ярость его, когда ему противоречат,-- ответил он выразительно.-- Его проклятия сотрясают горы.

-- Жаль, что они не спасли его от удара по голове. Я слышала, что ты именно тот человек с сердцем тигра, который отколотил сахиба. Дай ему еще немного отдохнуть. Останься!

-- Женщина гор,-- сказал Ким с суровостью, которой все же не удалось сделать жесткими черты его юного овального лица,-такие предметы слишком высоки для твоего понимания.

-- Боги да смилуются над нами! С каких это пор мужчины и женщины стали отличаться от мужчин и женщин?

-- Жрец всегда жрец. Он говорит, что пойдет сей же час. Я его чела и пойду с ним. Нам нужна пища на дорогу. Он почетный гость во всех деревнях, но,-- Ким улыбнулся мальчишеской улыбкой,-- пища здесь хорошая. Дай мне немного.

-- А что, если не дам? Я главная женщина этой деревни.

-- Тогда я прокляну тебя... чуть-чуть... не очень сильно, но так, что ты это запомнишь,-- он не мог не улыбнуться.

-- Ты уже проклял меня опущенными ресницами и вздернутым подбородком. Проклятие? Что для меня слова?!- она сжала руки на груди...-- Но я не хочу, чтобы ты ушел в гневе и дурно думал обо мне, собирающей коровий навоз и траву в Шемлегхе, но все-таки не простой женщине.

-- Если я о чем и думаю,-- сказал Ким,-- так это только о том, что мне не хочется уходить отсюда, ибо я очень устал, а также о том, что нам нужна пища. Вот мешок.

Женщина сердито схватила мешок.

-- Глупа я была,-- сказала она.-- Кто твоя женщина на Равнинах? Светлая она или смуглая? Когда-то я была светлая. Ты смеешься? Когда-то -- давно это было, но можешь поверить моим словам -- один сахиб смотрел на меня благосклонно. Когда-то, давным-давно, я носила европейское платье в миссионерском доме, вон там.-- Она показала в сторону Котгарха.-- Когда-то, давным-давно, я была кирлистиянкой и говорила по-английски, как говорят сахибы. Да. Мой сахиб говорил, что вернется и женится на мне... Он уехал,-- я ухаживала за ним, когда он был болен,-но он не вернулся. Тогда я поняла, что боги кирлистиян лгут, и вернулась к своему народу... С тех пор я и в глаза не видела ни одного сахиба. (Не смейся надо мной -- наваждение прошло, маленький жрец!) Твое лицо, твоя походка и твой говор напомнили мне о моем сахибе, хотя ты всего только бродячий нищий, которому я подаю милостыню. Проклинать меня? Ты не можешь ни проклинать, ни благословлять!-- Она подбоченилась и рассмеялась горьким смехом.-- Боги твои -- ложь, слова твои -- ложь, дела твои -- ложь. Нет богов под небесами. Я знаю это... Но я на мгновение подумала, что вернулся мой сахиб, а он был моим богом. Да, когда-то я играла на фортепиано в миссионерском доме в Котгархе. Теперь я подаю милостыню жрецам-язычникам.-- Она произнесла последнее слово по-английски и завязала набитый доверху мешок.

-- Я жду тебя, чела,-- промолвил лама, опираясь на дверной косяк.

Женщина окинула глазами высокую фигуру. -- Ему идти! Да он и полмили не пройдет. Куда могут идти старые кости?

Тут Ким, и так уже расстроенный слабостью ламы и предвидевший, каким тяжелым будет мешок, совершенно вышел из себя.