Укридж. Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
Таковые состояли из бутылки с броской этикеткой и большой шляпной картонки. Я недоуменно взирал на них, так как они ничего мне не говорили.
Баулс с обычной своей величавостью полномочного посла снизошел до объяснения.
– Мистер Укридж, – сказал он с той нотой отеческой любви в голосе, которая всегда в нем звучала при упоминании этой угрозы для цивилизации, – зашел минуту назад, сэр, и выразил пожелание, чтобы я передал их вам.
К этому времени я приблизился к столу, на котором он разместил указанные предметы, и сумел раскрыть тайну бутылки. Она принадлежала к разряду пухлых, раздавшихся во все стороны бутылок и несла на своей грудобрюшной преграде одно-единственное краснобуквенное слово «Пеппо», а под ним черными буковками следовало пояснение: «Он Вас Взбодрит». Я не видел Укриджа без малого месяц, но тут вспомнил, что во время нашей последней встречи он упомянул о каком-то гнусном целительном бальзаме, распространителем которого умудрился стать неведомо как. Видимо, это был образчик.
– Но что в картонке? – спросил я.
– Не могу сказать, сэр, – ответствовал Баулс.
Тут шляпная картонка, которая до этого момента хранила молчание, внезапно отчеканила сочное матросское словцо и добавила к нему первые такты «Энни Лори». После чего вновь погрузилась в суровое молчание.
Несомненно, несколько доз «Пеппо» помогли бы мне выдержать это поразительное ее поведение стойко и флегматично. Но поскольку указанное целебное чудо ни разу не омочило моих губ, глас картонки подействовал сокрушительно на все мои нервные центры. Я отскочил назад и опрокинул стул, а Баулс, отложив на время свое величавое достоинство, безмолвно подпрыгнул к потолку. Впервые он сдернул привычную маску у меня на глазах, и даже в этот тяжкий миг я успел извлечь из этого максимум удовольствия. Как-никак такое случается раз в жизни.
– Господи Боже ты мой! – охнул Баулс.
– Возьми орешек, – радушно предложила картонка. – Возьми орешек.
Баулс справился со своей паникой.
– Это птица, сэр. Попугай.
– С какой, черт возьми, стати, – вскричал я, превращаясь в возмущенного хозяина квартиры, – Укридж заваливает мои комнаты своими гнусными попугаями? Мне давно пора с ним…
Упоминание про Укриджа, видимо, подействовало на Баулса как успокоительная микстура. Он обрел свою величавость сполна.
– Не сомневаюсь, сэр, – сказал он с легкой холодностью в голосе в ответ на мою вспышку, – что у мистера Укриджа были веские причины передать птицу на хранение нам. Полагаю, он хочет, чтобы вы взяли временную опеку над ней.
– Пусть хочет, сколько его душе… – начал я, но тут мой взгляд упал на часы. Если я не желал восстановить против себя мою работодательницу, мне следовало отправиться в путь немедленно.
– Отнесите картонку в другую комнату, Баулс, – распорядился я. – И думаю, птицу следовало бы покормить.
– Слушаю, сэр. Можете полностью положиться на меня, сэр.
Гостиная, в которую меня проводили, когда я добрался до Турлоу-сквер, хранила множество всяческих напоминаний о губернаторствах покойного сэра Руперта. А еще в ней находилась потрясающе хорошенькая девушка в голубом платье, мило мне улыбнувшаяся.
– Тетя сейчас спустится, – сказала она, и несколько минут мы обменивались банальностями. Затем дверь отворилась, и вошла леди Лейкенхит.
Вдова великого администратора была высокой, костлявой и худой с загорелым, сокрушающе решительным лицом, которое придавало высокую вероятность теории, что до 1906 года она брала на себя по меньшей мере солидную долю администрирования. Во всех мелочах ее внешность была внешностью женщины, самой Природой предназначенной пробуждать горячую любовь к закону и порядку в буйных сердцах каннибальских царьков. Она оглядела меня оценивающим взглядом, а затем, словно смирившись с мыслью, что я при всей моей непотребности скорее всего не хуже прочих образчиков, которые можно приобрести за деньги, приняла мои услуги, позвонив, чтобы подали чай.
Чай был подан, и я как раз пытался сочетать ведение блистательного диалога с балансированием чашечки на крохотнейшем из всех блюдец, какие мне только доводилось видеть, когда моя радушная хозяйка, взглянув в окно на улицу внизу, испустила нечто напоминавшее и вздох, и прищелкивание языком.
– Боже мой! Опять этот экстраординарный молодой человек!
Девушка в голубом платье, которая отказалась от чая и прилежно склоняла голову над шитьем в дальнем углу комнаты, склонила ее еще ниже.
– Милли! – сказала администраторша жалобно, словно ища сочувствия в тяжкий час нужды.
– Что, тетя Элизабет?
– Опять этот молодой человек с визитом.
Короткая, но заметная пауза. Щеки девушки чуть порозовели.
– Да, тетя Элизабет? – сказала она.
– Мистер Укридж, – доложила горничная в дверях.
Ну, если подобное будет продолжаться, если жизнь сведется к серии потрясений и сюрпризов, то, помстилось мне, «Пеппо» станет неотъемлемым фактором моего существования. Я онемело смотрел, как Укридж впорхнул в комнату с солнечной непринужденностью человека в знакомой и приятной обстановке. И не послужи слова леди Лейкенхит для меня предупреждением, все равно его поведение сразу показало бы мне, что он – частый гость в ее гостиной, а уж каким образом он добился, чтобы эта дама, сама респектабельность, его принимала, превосходило мое понимание. Я очнулся от оцепенения и обнаружил, что нас представляют друг другу и что Укридж по причине, несомненно ясной его изощренному уму, но для меня непостижимой, делает вид, будто никогда прежде меня в глаза не видел. Он кивнул вежливо, но сдержанно, и я, подчиняясь его невысказанному желанию, вежливо кивнул в ответ. С несомненным облегчением он обернулся к леди Лейкенхит и заговорил тоном дружеской фамильярности.
– У меня для вас отличные новости, – сказал он. – Новости о Леонарде.
На нашу гостеприимную хозяйку эти слова произвели магическое действие. Ее холодная чопорность во мгновение ока сменилась почти трепетным волнением. Куда девалась надменность, с какой она всего минуту назад обозвала его «этим экстраординарным молодым человеком»? Она принялась потчевать его чаем и булочками.
– Ах, мистер Укридж! – вскричала она.
– Я не хотел бы пробуждать ложные надежды, малышок… то есть леди Лейкенхит, но, провалиться мне, я убежден, что напал на верный след. Я тщательнейшим образом наводил справки…
– Вы так добры!
– Нет-нет, – сказал Укридж скромно.
– Я так тревожилась, – продолжала леди Лейкенхит, – что, право, не могла сомкнуть глаз.
– Подумать только!
– Вчера вечером у меня даже был приступ моей противной малярии!
При этих словах Укридж, как по сигналу, сунул руку под стол и, словно фокусник, извлек бутылку, родную сестру той, которой он украсил мою квартиру. Даже со своего места в некотором отдалении я мог прочесть волшебные слова одобрения на ее броской этикетке.
– Значит, у меня
