Изгнанник. Каприз Олмейера - Джозеф Конрад
– Чего вы хотите? Вы ничего не знаете. Я должна… – вскричала она.
Лингард перебил ее с неоправданной горячностью, как если бы страдание Аиссы отчасти передалось ему самому.
– Я знаю достаточно.
Она подошла и положила ему руки на плечи. Лингард, опешив от такого непочтения, пару раз моргнул, ощущая, как внутри начинает бурлить чувство, вызванное словами, тоном, жестами Аиссы. С таким чувством, странным, пронзительным и печальным, он еще не сталкивался, его вызывал вид этой женщины, дикой и в то же время ласковой, сильной и нежной, пугливой и решительной, оказавшейся волею рока между ним и гнусным белым негодяем.
– Откуда вы можете знать? – проникновенно, с сердечной болью в голосе спросила она. – Откуда вы можете знать? Я была с ним все эти дни. И ночи тоже. Я смотрю за ним, ловлю каждое его дыхание, каждый взгляд и движение губ. Я ничего, кроме него, не вижу! Да и на что еще смотреть? Но даже я его не понимаю. Его! Суть моей жизни! Кто для меня настолько велик, что одно его присутствие заслоняет и землю, и океан!
Лингард стоял, выпрямившись, засунув руки в карманы куртки, и часто моргал, потому что Аисса подступила вплотную к нему. Женщина смущала его, заставляла прислушаться к ее словам, в то время как он не мог отвязаться от мысли, что все это бесполезно и ничего не даст.
Выдержав паузу, Аисса добавила:
– Раньше я его понимала, видела, что происходит у него в голове, лучше его самого. Я его чувствовала. Держала в руках. А теперь он ушел.
– Как ушел? Убежал? Его здесь нет? – воскликнул Лингард.
– Отдалился от меня. Бросил. Я теперь одинока. Хотя я постоянно рядом с ним, все равно одинока.
Руки Аиссы соскользнули с плеч Лингарда и бессильно, уныло повисли, как если бы в этот момент она, необузданное, дикое, невежественное существо, вдруг четко осознала ужасную правду человеческого одиночества, непроглядного и очевидного, призрачного и неизбывного, монолитного одиночества, окутывающего, обволакивающего, облекающего душу каждого человека от колыбели до могилы, а возможно, и в загробном мире.
– А-а, ясно! Я понял. Он от тебя отвернулся. Так чего ты тогда хочешь?
– Я хочу… Я искала помощи… везде искала… защиты от людей… любых людей. Сама не знаю. Сначала пришли белые: их никто не видел, они слали смерть издалека, даже не показываясь. Потом появился он. Пришел ко мне, когда я была одинока и тосковала. Злился на своих братьев, говорил, что он большой человек среди своих, обижался на чуждый для меня род. Их мужчины не знают пощады, а женщины – стыда. Он был среди них не просто равным – большим человеком. Ведь это правда?
Лингард покачал головой. Аисса нахмурилась и опять беспорядочно заговорила:
– Послушайте. Я видела, каким он был. Я жила рядом с храбрыми мужчинами… вождями. Когда он появился, я была дочерью нищего, слепца, не имеющего ни силы, ни надежды. А он заговорил со мной, словно я была ярче солнечного света, слаще холодной воды из ручья, у которого мы встретились, нет, больше того…
Своими неспокойными глазами она заметила мелькнувшее на лице капитана выражение, которое заставило ее на секунду замолчать, но Аисса тут же снова разразилась яростной тирадой, отчего Лингард невольно отпрянул, как от порыва резкого ветра. Он, точно сконфуженный почтенный отец семейства, примирительно вскинул обе руки, а она, вытянув шею, закричала:
– Это правда! Я была для него такой. Я это знаю! Я видела! Бывают минуты, когда даже вы, белые, не кривите душой. Я видела его глаза и как он дрожал, когда я подходила, заговаривала с ним, прикасалась к нему. Посмотрите на меня! Вы тоже когда-то были молоды. Посмотрите на меня, Раджа Лаут!
Она с дерзкой твердостью взглянула в глаза Лингарду и, быстро отвернувшись, опасливо оглянулась на дом за своей спиной – темный, запертый, безмолвный, кособокий из-за покосившихся свай.
Лингард проследил за ее взглядом и через минуту с сомнением пробормотал:
– Если он до сих пор не услышал твоего громкого голоса, то, должно быть, далеко отсюда или умер.
– Он здесь, – прошептала Аисса немного спокойнее, но все еще взволнованно, – он здесь. Ждал три дня. День и ночь вас ждал. И я ждала вместе с ним. Ждала и смотрела на его лицо, глаза, губы, слушала его слова – слова, которых не понимала, слова, которые он говорил днем, и те, что бормотал во время короткого сна. Я слушала. Он говорил сам с собой, когда выходил к реке и кустам. Я ходила за ним по пятам. Хотела понять и не могла! Его что-то мучило, отчего он говорил на языке своего народа. Сам с собой. Не со мной! Что он говорил? Что он собирался сделать? Он боится вас? Смерти? Что в его душе? Страх? Гнев? Какие желания? Какая тоска? Он говорил без умолку. Все время! А я ничего не могла понять! Мне хотелось вступить в разговор. Он оставался глух ко мне. Везде за ним ходила, ловила каждое слово, надеясь понять, что оно значит, но его разум ушел туда, где живет его народ, далеко-далеко от меня. Когда я прикасалась к нему, он злился – вот так!
Аисса сделала жест, подражая человеку, отталкивающему надоедливую руку, и посмотрела на Лингарда полными слез глазами.
Отдышавшись, как после долгого бега или потасовки, она потупила взгляд и продолжила:
– Каждый день и каждую ночь я наблюдала за ним и ничего не могла увидеть. У меня было тяжело на сердце, как будто в
