Под знаком незаконнорожденных - Владимир Владимирович Набоков
Прошло четыре года. Затем разрозненные части столетия. Обрывки разорванного времени. Скажем, всего двадцать два года. Дуб перед старой часовней лишился всех птиц; один только несгибаемый Круг не изменился.
Сначала портьера слегка всколыхнулась, или встопорщилась, или все это вместе, потом возникла его видимая рука, и только после этого вновь явился сам Конкордий Филадельфович. Он выглядел довольным.
«Ваш мальчик вот-вот будет здесь, мигнуть не успеете, – бодро сказал он. – Все испытывают большое облегчение. За ним присматривала опытная нянька. Говорит, малыш вел себя довольно плохо. Трудный ребенок, смею думать? Кстати, меня попросили узнать: желаете ли вы сами составить речь и заранее подать ее на рассмотрение или же используете готовый материал?»
«Материал. Я ужасно хочу пить».
«Сейчас мы немного закусим. А пока еще один вопрос. Вот несколько бумаг, которые нужно подписать. Давайте-ка приступим».
«Не раньше, чем я увижу своего ребенка».
«Вы, сударь, будете нарасхват, заверяю вас. Один-другой газетчик уже наверняка ошивается где-то здесь. Ух, как же мы все волновались! Мы думали, что университет никогда больше не откроется. А завтра, я полагаю, пройдут студенческие демонстрации, шествия, публичные возблагодарения. Знаете ли вы д’Абрикосова, киношного постановщика? Так вот он сказал, что всегда верил, что вы вдруг осознаете величие государства и все такое. Он сказал, что это как la grâce[89] в религии. Откровение. И сказал, что очень нелегко объяснить суть тому, кто не испытал этого внезапного ослепительного удара истины. Лично я счастлив, что мне выпала честь стать свидетелем вашего замечательного превращения. Все еще дуетесь? Будет вам, давайте разгладим эти морщины. Чу! Музыка!»
По всей видимости, он нажал какую-то кнопку или повернул колесико, потому что откуда-то вдруг раздались трубно-блудные звуки, и славный малый добавил благоговейным шепотом:
«Музыка в вашу честь».
Ликованье инструментов, однако, заглушила пронзительная телефонная трель. Очевидно, то были судьбоносные новости, потому что Кол положил трубку триумфальным взмахом руки и пригласительным жестом указал Кругу на спрятанную за портьерой дверь. После вас.
Он был человеком светским, в отличие от Круга, бросившегося вперед, как дикий боров.
Сцена без номера (во всяком случае, относящаяся к одному из последних актов): просторный зал ожидания в фешенебельной тюрьме. На каминной полке прелестная маленькая модель гильотины (рядом с туговатенькой куклой в цилиндре) под стеклянным колпаком. Картины маслом, мрачно трактующие различные библейские сюжеты. Стопка журналов на низком столике («Geographical Magazine», «Столица и усадьба», «Die Woche», «The Tatler», «L’Illustration»[90]). Один или два книжных шкапчика с обычным набором («Маленькие женщины», третий том «Истории Ноттингема» и т. д.). Связка ключей на стуле (забытая одним из тюремщиков). Стол с закусками: тарелка сандвичей с селедкой и ведерко воды, окруженное несколькими кружками, прибывшими из различных немецких минеральных курортов. (На взятой Кругом кружке был вид Бад-Киссингена.)
В конце зала распахнулась дверь; несколько фотокорреспондентов и репортеров образовали живую галерею, пропуская двух крепкого сложения мужчин, ведущих хрупкого испуганного мальчика лет двенадцати или тринадцати. Его голова была свежеперевязана (по их словам, никто не виноват, он поскользнулся на отполированном до блеска полу «Детского музея» и ударился лбом о модель двигателя Стефенсона). Одет он был в черную школьную форму с ремнем. Когда один из сопровождавших его мужчин сделал резкий жест, призванный обуздать пыл газетчиков, он взметнул локоть, прикрывая лицо.
«Это не мой ребенок», – сказал Круг.
«Твой папа все время шутит, все время шутит», – ласково сказал Кол мальчику.
«Мне нужен мой ребенок. А это чей-то еще».
«О чем это вы? – взвинченным тоном спросил Кол. – Не ваш ребенок? Что за чушь, уважаемый. Протрите глаза».
Один из здоровяков (полицейский в штатском) достал бумагу и вручил ее Колу. В ней черным по белому значилось: Арвид Круг, сын профессора Мартина Круга, бывшего вице-президента Медицинской академии.
«Видимо, повязка его слегка изменила, – затараторил Кол, и в его скороговорке прозвучала нотка отчаяния. – И потом, конечно, мальчишки так быстро растут —»
Охранники сшибли наставленные фотоаппараты и вытолкнули репортеров из комнаты.
«Держите мальчишку», – распорядился чей-то жесткий голос.
Вновь прибывший, человек по имени Кристалсен (красное лицо, голубые глаза, высокий накрахмаленный воротничок), который, как вскоре выяснилось, был вторым секретарем Совета старейшин, подошел к Колу вплотную и, держа его за узел галстука, спросил, не считает ли Кол, что он, Кол, в некотором роде несет ответственность за это идиотское недоразумение. Кол все еще лелеял надежду, несмотря на безнадежность —
«Вы совершенно уверены, – продолжал он теребить Круга, – совершенно уверены, что этот парнишка не ваш сын? Философы, знаете ли, люди рассеянные. И освещение в этой комнате оставляет желать —»
Круг закрыл глаза и процедил сквозь зубы:
«Мне нужен мой ребенок».
Кол, повернувшись к Кристалсену, развел руками и произвел губами беспомощный и безнадежный лопающийся звук (ппвт). Нежеланного мальчика тем временем вывели из комнаты.
«Приносим вам извинения, – сказал Кол Кругу. – Подобные ошибки неизбежны, когда производится так много арестов».
«Или недостаточно много», – сурово перебил его Кристалсен.
«Он имеет в виду, – сказал Кол Кругу, – что те, кто совершил эту ошибку, дорого за это заплатят».
Кристалсен, même jeu[91]:
«Или поплатятся головой».
«Так точно. Само собой, все будет немедленно улажено. В этом здании четыреста телефонов. Вашего пропавшего мальчугана мигом найдут. Теперь я понимаю, почему моей жене прошлой ночью приснился тот ужасный сон. Ох, Кристалсен, was ver a trum! [что за сон!]»
Двое чиновников, один маленький, говорящий без умолку, поправляющий галстук, другой – хранящий мрачное молчание и прямо глядящий перед собой арктическим взором, вышли из комнаты.
Круг снова ждал.
В 23:24, ища Кристалсена, в комнату проскользнул полицейский (теперь облаченный в форменную пару). Он хотел знать, что делать с чужим мальчиком. Говорил он хриплым шепотом. Когда Круг показал, в какую сторону они ушли, он еще раз деликатно и вопросительно указал на дверь, прежде чем, неуверенно двигая кадыком, пересечь на цыпочках комнату. Прошли столетия, пока дверь совершенно бесшумно закрылась.
В 23:43 его же, но теперь с диким взором и всклокоченного, двое молодцев из Особой стражи провели через зал ожидания в обратном направлении, чтобы позже расстрелять в качестве второстепенного козла отпущения, вместе со вторым «крепкого сложения» мужчиной (vide[92] сцену без номера) и бедным Конкордием.
В 00:00 Круг все еще ждал.
Однако мало-помалу различные звуки, доносившиеся из соседних кабинетов, становились все громче и возбужденнее. Несколько раз клерки, затаив дыхание, пробегали через комнату, а однажды
