Под знаком незаконнорожденных - Владимир Владимирович Набоков
12
Размышляя об этой фарсовой беседе, он гадал, сколько времени пройдет до следующей попытки. Он все еще верил, что, пока он тихо живет своей обычной жизнью, ничего плохого не случится. Как ни странно, в конце месяца пришел его обычный чек, хотя какое-то время университет никак о себе не заявлял, по крайней мере внешне. За сценой продолжались нескончаемые заседания, суматоха административных потуг, перегруппировка сил, но он отказывался участвовать в них, как и принимать различные делегации и специальных посланников, которых Азуреус и Александер продолжали слать к нему на дом. Он решил, что, когда Совет старейшин исчерпает свою силу обольщения, его оставят в покое, поскольку правительство, не смея его арестовать и не желая дарить ему роскошь изгнания, с тем же безнадежным упрямством продолжит надеяться, что он в конце концов уступит. Мрачный оттенок, окрасивший его будущее, хорошо сочетался с серым миром его вдовства, и, не будь друзей, за которых приходилось тревожиться, и ребенка, которого следовало прижимать к щеке и сердцу, он, возможно, посвятил бы сумерки какому-нибудь тихому исследованию: к примеру, ему всегда хотелось побольше узнать об ориньякской культуре и тех портретах необычных существ (быть может, неандертальцев-полулюдей – прямых предков Падука и ему подобных, – которых ориньякцы использовали как рабов), обнаруженных испанским дворянином и его маленькой дочерью в расписной пещере Альтамиры. Или же он мог бы заняться какой-нибудь смутной загадкой викторианской телепатии (о случаях которой сообщали священники, истеричные дамы, полковники в отставке, служившие в Индии), например, удивительным сном миссис Стори о смерти ее брата. И мы, в свою очередь, последуем за ним, очень темной ночью идущим вдоль железной дороги: пройдя шестнадцать миль, он почувствовал легкую усталость (да и кто бы не устал); он присел, чтобы стянуть сапоги, и задремал под стрекот сверчков, а потом мимо прогромыхал поезд. Семьдесят шесть овечьих вагонов (в занятной пародии на «посчитай-овечек-уснешь») пронеслись мимо, не задев его, но затем какая-то проекция коснулась его затылка и убила на месте. И еще мы могли бы исследовать «illusions hypnagogiques»[63] (только ли галлюцинацию?) дражайшей мисс Биддер, видевшей однажды страшный сон, из которого после ее пробуждения остался самый отчетливый демон, так что она села в постели, чтобы осмотреть его руку, ухватившуюся за изголовье, но рука растворилась в узорах над каминной полкой. Глупо, но я ничего не могу с собой поделать, подумал он, вставая с кресла и пересекая комнату, чтобы расправить пугающие складки своего разложенного на кушетке коричневого халата, одна из сторон которого являла совершенно отчетливую средневековую физиономию.
Он перебрал различные обрывки, собранные впрок для эссе, которое он так и не написал и уже не напишет, потому что забыл его путеводную мысль, его секретную комбинацию. К примеру, имелся папирус, приобретенный неким Риндом у каких-то арабов (сказавших ему, что они нашли его среди развалин небольших строений вблизи Рамессеума); он начинался обещанием открыть все тайны, все загадки, но (как демон мисс Биддер) оказался всего лишь школьным пособием с лакунами, которое какой-то египетский земледел в семнадцатом веке до нашей эры использовал для своих неуклюжих расчетов. В газетной вырезке сообщалось, что Государственный Энтомолог подал в отставку, чтобы стать Советником по Тенистым Деревьям, и можно было подумать, что это какой-то изысканный восточный эвфемизм для обозначения смерти. Другой листок содержал выписанные им строки из знаменитой американской поэмы:
О, что за зрелище —
Застенчивые эти китобои!
Но вот настал прилива час,
Швартовы отданы…
На картах этот остров не означен, —
Надежных мест на картах не сыскать.
Сей свет небес не для меня,
Краса несет мне лишь страданье…
– и, конечно, то место о сладкой смерти сборщика меда из Огайо (забавы ради я сохраню слог, которым однажды поведал его в Туле в праздном кругу моих русских друзей).
Труганини, последняя представительница аборигенов Тасмании, умерла в 1877 году, но последний Круганини не мог вспомнить, как это было связано с тем фактом, что в первом веке нашей эры съедобными галилейскими рыбами были в основном хромиды и усачи, хотя в Рафаэлевой интерпретации чудесного улова мы находим среди неопределенных рыбообразных форм, выдуманных молодым художником, два образчика, явно принадлежащих семейству скатов, которые в пресных водах не обитают. Говоря о римских венациях (представлениях с травлей диких зверей) той же эпохи, отметим, что сцена со смехотворно живописными скалами (позднее украсившими «романтические» пейзажи) и условным лесом была устроена так, чтобы она могла подниматься из крипт под пропитанной мочой ареной с находящимся на ней Орфеем в окружении настоящих львов и медведей с позолоченными когтями; но этого самого Орфея изображал преступник, и представленье завершалось тем, что медведь убивал его, пока Тит, или Нерон, или Падук наблюдали за происходящим с тем полным наслаждением, каковое, как говорят, вызывает «искусство», проникнутое «сочувствием к человеку».
Ближайшая к нам звезда – альфа Центавра. Солнце удалено от нас примерно на девяносто три миллиона миль. Наша Солнечная система возникла из спиральной туманности. Де Ситтер, человек досужий, оценил окружность «конечной, хотя и безграничной» вселенной приблизительно в сто миллионов световых лет, а ее массу – приблизительно в квинтиллион квадриллионов граммов. Легко можно представить, как в 3000 году от Р. Х. люди будут насмехаться над этой нашей наивной чепухой, придумывая вместо нее какую-нибудь собственную нелепость.
«Рим, которого никто не мог разрушить, даже дикий зверь Германия с ее синеокими юношами, губит гражданская война». Как я завидую Крукиусу, державшему в руках «бландинские рукописи» Горация (уничтоженные в 1566 году, когда толпа разграбила бенедиктинское аббатство св. Петра в Бланкенберге близ Гента). А каково было путешествовать по Аппиевой дороге в большой четырехколесной повозке для дальних поездок, известной под названием «реда»? И те же репейницы («раскрашенные дамы» по-английски) обмахивались своими крылышками на таких же головках чертополоха.
Жизни, которым я завидую: долголетие, мирные времена, мирная страна, тихая слава, тихое удовлетворение: Ивар Осен, норвежский филолог, 1813–1896, создавший язык. Здесь у нас слишком много homo civis и слишком мало sapiens[64].
Доктор Ливингстон упоминает, что однажды, поговорив с бушменом о Божестве, он обнаружил, что дикарь полагал, будто они говорят о Секоми, местном вожде. Муравей живет в мире запахов, имеющих форму, в мире химических конфигураций.
Древний зороастрийский мотив восходящего солнца, перенятый от формы персидской стрелки свода. Кроваво-золоченые ужасы мексиканских жертвоприношений, поведанные католическими священниками, или восемнадцать тысяч мальчиков Формозы младше девяти лет, чьи маленькие сердца были сожжены на алтаре по приказу лжепророка
