Финеас Финн - Энтони Троллоп
– Вне всякого сомнения.
– Словом, чтобы им жилось не хуже, чем вам?
– И даже лучше, если возможно.
– И я уверена, что и сама вы желаете жить не хуже, чем любой другой, не хуже, чем те, чье положение выше, если такие имеются? Вы же с этим согласны?
– Да, если правильно вас понимаю.
– Вот вы и признали, что желаете всеобщего равенства, – так же, как мистер Монк и я. От этого не уйти – правда ведь, мистер Кеннеди?
Тут всех пригласили к ужину, и мистер Кеннеди проследовал в столовую под руку с прекрасной якобинкой. По пути она прошептала ему на ухо:
– Вы же понимаете, я не говорю о том, что люди и вправду могут быть равны, но лишь о том, что все законы и все государственное управление должны ставить уменьшение неравенства своей целью.
Мистер Кеннеди не ответил: политические воззрения леди Гленкоры были, на его вкус, слишком изобильны и ошеломительны.
Проведя в Лохлинтере неделю, Финеас оказался на дружеской ноге со всеми политическими корифеями, особенно с мистером Монком. Он решил, что не станет следовать совету леди Лоры, ища общества великих, если при этом придется показаться хоть немного навязчивым. Он не пытался, выражаясь фигурально, садиться у чьих-то ног, но оставался в стороне, когда беседовали люди более почтенные, и полностью смирялся с тем, что стоит ниже, чем мистер Бонтин или мистер Ратлер, ибо и в самом деле уступал им положением. К концу недели, однако, он обнаружил, что без всяких усилий – и даже отчасти вопреки самому себе – сошелся со всеми собравшимися легко и непринужденно, и это приводило его в восторг. Вместе с мистером Паллизером он добыл оленя и на привале под утесом обсуждал пошлину на ирландский солод. С мистером Грешемом он играл в шахматы и узнал, что тот думает о процессе над Джефферсоном Дэвисом, бывшим президентом Конфедеративных Штатов Америки. Лорд Брентфорд наконец-то назвал его по-дружески «Финн», опуская формальное «мистер», и доказал ему, что в Ирландии совсем не разбираются в овцах. Что до мистера Монка, с ним Финеас вел долгие дискуссии об отвлеченных политических вопросах и к концу недели готов был считать себя его учеником или по крайней мере последователем. Почему, собственно говоря, и не выбрать мистера Монка для этой цели? Тот входил в кабинет министров и был в нем самым прогрессивным либералом.
– Леди Гленкора была не так уж неправа тем вечером, – сказал мистер Монк Финеасу. – «Равенство» – некрасивое слово, и его лучше избегать. Оно сбивает с толку и пугает – как настоящий жупел. И она, произнося его, быть может, не имела четкого представления о том, что подразумевает. Но долг порядочного человека – помогать тем, кто ниже его, приблизиться к его собственному положению.
С этим Финеас согласился, а затем постепенно начал соглашаться и со многим другим.
Мистер Монк – высокий, сухопарый человек – посвятил политике всю жизнь без какого бы то ни было вознаграждения, кроме репутации и чести заседать в парламенте. У него имелось трое или четверо братьев, которые занимались предпринимательством и преуспели – он же преуспел только на своем поприще, а жил, как поговаривали, на содержании у родственников. Мистер Монк провел в парламенте более двадцати лет и был известен не только как радикал, но и как демократ. Десять лет назад, когда он уже снискал определенную славу, но не расположение тогдашнего правительства, никто и подумать не мог, что Джошуа Монк когда-нибудь станет получать жалованье от английской короны. Он яростно нападал то на одного министра, то на другого, будто все они заслуживали быть низложенными. Он проповедовал доктрины, которые в то время казались совершенно несовместимыми с английской политикой и законами, и в целом был занозой в боку у каждого члена правительства. Но теперь он вошел в кабинет министров, и те, кто так страшился его в прежние времена, начали понимать, что он, в сущности, ничем не отличается от них самих. Немного на свете лошадей, которых нельзя запрячь в упряжку, и те, кто обладает самым строптивым норовом, нередко тянут лучше всех.
Внимательно глядя по сторонам, Финеас заметил, что мистер Паллизер не ездит охотиться с мистером Ратлером, а мистер Грешем не играет в шахматы с мистером Бонтином. Последний, говоря по правде, был человеком шумным, напористым и как будто не пользовался особой любовью окружающих. Почему его приглашали в Лохлинтер и давали должности, Финеас понять не мог. Объяснить это как-то взялся его друг Лоренс Фицгиббон: «Человек, который всегда готов голосовать, как потребуется, и выступить с речью, когда нужно, и не имеет при этом личных амбиций, дорогого стоит. А если у него к тому же красивая жена, то его следует холить и лелеять».
В свою очередь, мистер Ратлер, без сомнения, был весьма полезен для партии и отлично знал свое дело, но, как казалось Финеасу, в Лохлинтере к мистеру Ратлеру не проявляли подобающего уважения. «Если бы я достиг таких высот, я бы считал, что мне очень повезло, – говорил себе Финеас. – Однако никто, кажется, не думает так про Ратлера. Выходит, все твои заслуги ничто, если ты не добрался до самой вершины».
– Полагаю, я поступил правильно, заняв нынешний пост, – как-то произнес мистер Монк, когда они сидели вместе на камне рядом с одним из мостиков через Линтер. – Скажу больше: если человек отказывается от предложенной ему должности, хотя обязанности не противоречат его убеждениям, он отказывается и от возможности воплощения этих убеждений. Человек, который критикует то одно, то другое министерство, требуя неких изменений, не смеет отказываться от поста министра, имея возможность занять его и – хотя бы какое-то время – воплощать эти изменения непосредственно. Вы меня понимаете?
– Вполне, – ответил Финеас. – Отказаться от поста в такой ситуации – все равно что бросить собственного ребенка.
– Конечно, человек вправе счесть, что по какой-либо причине не подходит для должности. Я едва не воспользовался этим оправданием, но, хорошенько все обдумав, понял, что это будет неправдой. Скажу, однако, откровенно: вся приятность политической жизни полностью достается на долю оппозиции. Это все равно что свободу сравнивать с рабством, огонь – с глиной, движение – с застоем! Оппозиции простительны ошибки, и это само по себе преимущество, которое ценнее, чем все возможности и престиж министерской власти. Когда попробуете себя и в той и в другой роли, скажите, согласны ли вы со мной. О, я помню, как занимал скамьи по другую сторону зала, где мог в любой момент взять слово и где мне ни на кого не нужно было оглядываться, кроме моих избирателей! Теперь это все в прошлом. Я в упряжке,
