Изгнанник. Каприз Олмейера - Джозеф Конрад
Виллемс слегка изменил положение головы и опять увидел призрак, который обнаружил минуту назад и почти успел позабыть. Фигура еще больше приблизилась, подползла, бесшумно скользя, как тень из ночного кошмара, совсем близко, и замерла без движения, словно прислушиваясь. Одна рука и одно колено выставлены вперед, шея вытянута, лицо повернуто к костру. Виллемс хорошо видел изможденное лицо, блеск кожи на выпуклых скулах, черные впадины висков и щек и два черных пятна на месте мертвых, незрячих глаз. Что побудило слепого калеку выползти к костру посреди ночи? Виллемс зачарованно смотрел на него, но на лице слепца, помимо игры света и тени, ничего не отражалось, оно оставалось замкнутым и непроницаемым, как глухая стена.
Омар встал на колени и опустился на корточки, свесив руки по бокам. Виллемс в своем мечтательном оцепенении отчетливо видел крис в зубах старика – рукоять с одной стороны, где отполированное дерево ловило красноватые отблески огня, и тонкую линию лезвия с другой, где оно заканчивалось тусклой черной точкой острия. Он ощутил внутренний толчок, оставивший тело бездеятельным в объятиях Аиссы, но наполнивший грудь паникой беспомощного ужаса. Виллемс вдруг понял, что к нему крадется смерть, что беспомощным калекой, который когда-то был блестящим лихим пиратом, двигала ненависть к нему, Виллемсу, и ненависть к любви Аиссы, что Омар пошел на эту отчаянную попытку ради последнего подвига, чтобы скрасить свою несчастливую старость. Глядя на возобновившего осторожное продвижение отца – слепого как рок, неотвратимого как судьба, – он, парализованный страхом, одновременно жадно прислушивался к легкому, быстрому, ритмичному сердцебиению его дочери.
Его охватил неистовый ужас, холодной рукой отнимающий у жертвы всю волю и все силы, желание бежать, сопротивляться, способность пошевелить даже пальцем, враз уничтожающий и надежду, и отчаяние, тисками сжимающий тело, как бесполезную пустую оболочку, подставляя его под сокрушительный удар. Это был не ужас смерти – Виллемс и раньше сталкивался с опасностью, – и даже не ужас перед определенным видом смерти, не страх конца, ибо он знал, что это еще не конец. Одно движение, прыжок или окрик спасли бы его от немощной руки слепого старика, которая в попытке нащупать Виллемса все еще осторожно шарила по земле. Это был безотчетный ужас от соприкосновения с неизвестным, с побуждениями, душевными порывами, желаниями, на которые он не обращал внимания, но которые продолжали жить в груди презираемых им людей, находящихся рядом с ним, и теперь на мгновение приоткрылись, чтобы тут же вновь спрятаться за черной пеленой подозрений и фальши. Нет, не смерть пугала его, а приводящая в недоумение жизнь, в которой никто и ничто не поддавалось разуму, не позволяющая что-то или кого-то направить, проконтролировать, понять – даже себя самого.
Виллемс почувствовал боком прикосновение. Легчайшее касание, подобное ласке матери, которая гладит по щеке спящего ребенка, оглушило его, как сокрушительный удар. Омар подполз вплотную и, встав на колени, наклонился над Виллемсом, держа крис в одной руке, а другой осторожно ощупывая его куртку, пробираясь к груди. Лицо слепца, все еще повернутое к огню, застыло в неподвижной маске каменного безразличия к тому, чего не могли видеть глаза. Усилием воли Виллемс оторвал взгляд от этой маски смерти и перевел на Аиссу. Она сидела не шевелясь, словно была частью спящей земли. Вдруг ее большие строгие глаза широко раскрылись и пронзили его пристальным взглядом. Он почувствовал, что Аисса пытается судорожно прижать его руки к туловищу. Всего одна секунда – тягучая и горькая, как целый день скорби, – секунда, полная огорчения и печали по утраченной вере в Аиссу. Она его держала! И она туда же! Он услышал, как гулко екнуло ее сердце, опустил голову на ее колени и закрыл глаза. И ничего. Ничего! Она как будто умерла, как будто сердце Аиссы выпрыгнуло в ночную темноту, бросив его, одинокого и беззащитного, в опустевшем мире.
Аисса резко отпихнула его, и Виллемс ударился головой о землю. Он лежал навзничь, слегка оглушенный, не отваживаясь пошевелиться, не видя борьбы, и лишь услышал вопль неистового испуга, сердитые слова и еще один крик, закончившийся стоном. Наконец поднявшись, Виллемс увидел Аиссу, прижавшую отца коленями к земле, ее выгнутую спину, узловатые конечности Омара, его руку, занесенную над головой дочери, которую та быстрым движением перехватила у запястья. Виллемс невольно сделал шаг вперед, Аисса повернула к нему искаженное гневом лицо и выкрикнула:
– Стой на месте! Не подходи! Не…
Виллемс застыл, безжизненно опустив руки, как если бы слова Аиссы обратили его в камень. Она испугалась насилия с его стороны, однако в полном замешательстве Виллемсу пришла в голову страшная мысль, что Аисса решила убить отца без его помощи. Последняя стадия борьбы, за которой он наблюдал сквозь заволакивающий взор алый туман, показалась ему противоестественно жестокой, наделенной угрожающим подтекстом, как если бы нечто чудовищное и порочное пыталось под покровом ужасной ночи заразить его своей простотой. Виллемс одновременно испытывал шок и благодарность, его неодолимо тянуло к ней и в то же время толкало броситься наутек. Сначала он не мог пошевелиться, потом не хотел. Он желал увидеть, чем все закончится. Аисса с огромным усилием взвалила на плечо почти безжизненное тело и потащила его в хижину. Они давно скрылись в ней, а перед глазами Виллемса все еще маячил образ бессильно, покорно, бессмысленно болтавшейся на плече Аиссы головы, похожей на голову трупа.
Через некоторое время из хижины послышались ее голос – резкий, взволнованный – и ответные стоны вперемежку с прерывистым от изнеможения бормотанием. Аисса заговорила громче. Виллемс услышал, как она выкрикивает: «Нет! Нет! Ни за что!»
И снова жалобный шепот, мольба о последнем снисхождении перед смертью, на что Аисса ответила:
– Ни за что! Я скорее воткну его в собственное сердце.
Она вышла из хижины, на мгновение, тяжело дыша, задержалась на пороге и ступила в свет костра. Ей в спину из темноты посыпались призывы обрушить кары небесные на ее голову, голос поднимался все выше и выше, натужный, визгливый, сыпал проклятиями, пока не треснул и не закончился неистовым воплем, сорвавшимся
