Под знаком незаконнорожденных - Владимир Владимирович Набоков
«Выкладывай», – сказал Круг, откусывая кусочек и наклоняясь вперед, потому что варенье едва не капнуло.
«Я прекрасно понимаю твой отказ иметь дело с этими людьми. Думаю, я поступил бы так же. Они предпримут еще одну попытку заставить тебя подписать бумаги, и ты снова им откажешь. Этот вопрос решен».
«Верно», – сказал Круг.
«Хорошо. Теперь, поскольку этот вопрос решен, отсюда следует, что решено и кое-что еще. А именно – твое положение при новом режиме. Оно приобретает особый характер, и на что я хочу обратить внимание, так это на то, что ты, похоже, не осознаешь его опасности. Иными словами, как только эквилисты утратят надежду заручиться твоим сотрудничеством, они тебя арестуют».
«Че-пу-ха», – раздельно сказал Круг.
«Именно. Давай назовем это гипотетическое происшествие полнейшей чепухой. Но полнейшая чепуха – это естественная и логичная часть правления Падука. Ты должен это учитывать, друг мой, ты должен принять какие-то защитные меры, сколь бы маловероятной ни казалась опасность».
«Yer un dah [вздор], – сказал Круг. – Он так и будет лизать мою руку в темноте. Я несокрушим. Несокрушим – морская волна, с грохотом перекатывающая груду руды, отливая назад. Ничего не случится с Кругом-Скалой. Две или три сытые нации (одна окрашена синим цветом на карте, другая – красновато-желтым), от которых моя Жаба жаждет признания, займов и всего того, что изрешеченная пулями страна может желать от холеного соседа, – эти нации просто отвергнут его вместе с его правительством, если он… станет меня домогаться. Такого рода ворчание ты ожидал услышать?»
«Ты заблуждаешься. Твое представление о практической политике – романтическое и детское, и в целом ложное. Мы можем себе представить, что он простит тебе мысли, высказанные в твоих прежних книгах. Еще мы можем представить, как он страдает от того, что такой выдающийся ум возвышается посреди нации, которая по его собственным законам должна быть столь же неприметной, как ее самый неприметный гражданин. Но для того, чтобы представить себе все это, мы вынуждены постулировать попытку с его стороны использовать тебя каким-то особым образом. Если из этого ничего не выйдет – его перестанет волновать общественное мнение за рубежом, а с другой стороны, ни единое государство не будет тревожиться о твоей судьбе, если найдет какую-то выгоду в отношениях с нашей страной».
«Вступятся иностранные академии. Они предложат баснословные суммы, мой вес в Ra, чтобы купить мою свободу».
«Ты можешь шутить, сколько угодно, но все же я хочу знать – послушай, Адам, что ты собираешься делать? Я имею в виду, что ты, конечно, не можешь надеяться, что тебе позволят читать лекции, или публиковать свои работы, или поддерживать связи с иностранными учеными и печатниками. Или все же надеешься?»
«Нет. Je resterai coi»[30].
«Мой французский ограничен», – сухо сказал Максимов.
«Я затаюсь, – сказал Круг, начиная испытывать смертельную скуку. – Придет время, и из тех мыслей, которые у меня еще остались, сложится какая-нибудь неторопливая книга. Сказать по правде, мне наплевать на этот или любой другой университет. Давид что, ушел на прогулку?»
«Но, мой дорогой друг, они не дадут тебе покоя! В этом суть дела. Я или любой другой обычный гражданин может и должен затаиться, но не ты. Ты одна из очень немногих знаменитостей, которых наша страна произвела в новейшее время и —»
«А кто другие звезды этого таинственного созвездия?» – поинтересовался Круг, скрестив ноги и удобно просунув руку между бедром и коленом.
«Хорошо, ты единственный. И по этой причине они захотят, чтобы ты действовал, причем изо всех сил. Они сделают все, чтобы заставить тебя рекламировать их принципы. Стиль, begonia [блеск] останутся, конечно, твоими. Падука устроило бы простое согласование пунктов».
«А я буду глух и нем. Право, дорогой мой, все это журналистика с твоей стороны. Я хочу лишь, чтобы меня предоставили самому себе».
«Самому себе – какая ошибка! – покраснев, воскликнул Максимов. – Ты не сам по себе! У тебя ребенок».
«Ну будет, будет, – сказал Круг. – Давай-ка, пожалуйста —»
«Нет, не давай-ка. Я предупредил, что не стану обращать внимания на твое недовольство».
«Хорошо, и что же ты хочешь, чтобы я сделал?» – со вздохом спросил Круг и налил себе еще одну чашку чуть теплого кофе.
«Немедленно покинь страну».
Тихо потрескивала печь, и квадратные часы, с двумя нарисованными васильками на белом деревянном циферблате без стекла, отстукивали секунды крупного шрифта цицеро. Окно попыталось улыбнуться. Слабый солнечный свет разливался по далекому холму, с какой-то бессмысленной отчетливостью выделяя маленькую ферму и три ее сосны на противоположном склоне, которые, казалось, продвигались вперед и затем снова отступали, когда тусклое солнце впадало в забытье.
«Не вижу нужды уезжать прямо сейчас, – сказал Круг. – Если они станут донимать меня слишком настойчиво, я, вероятно, так и поступлю, – пока же единственный ход, который мне хочется сделать, это отвести моего короля подальше длинной рокировкой».
Максимов встал и пересел на другой стул.
«Что ж, заставить тебя осознать свое положение – задача не из легких. Послушай, Адам, сам посуди: ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще Падук не позволит тебе выехать за границу. Но сегодня ты еще можешь сбежать, как сбежали Беренц, Марбел и другие; завтра это будет невозможно – границы смыкаются все плотнее, и к тому времени, когда ты примешь решение, не останется ни малейшей щели».
«Допустим, но отчего в таком случае ты сам не бежишь?» – проворчал Круг.
«Мое положение несколько иное, – спокойно ответил Максимов. – Притом тебе это известно. Мы с Анной слишком стары – да, кроме того, я идеальный образец среднего человека и не представляю никакой угрозы для властей. А ты здоров как бык, и все в тебе преступно».
«Даже если бы я счел разумным уехать из страны, я не имею ни малейшего понятия, как это сделать».
«Иди к Туроку – он имеет, он сведет тебя с нужными людьми. Это будет стоить тебе немалых денег, но ты сможешь их раздобыть. Я тоже не знаю, как это делается, однако знаю, что это осуществимо, и уже делалось. Подумай о спокойной жизни в цивилизованной стране, о возможности работать, о школе, двери которой откроются для твоего сына. В твоих нынешних обстоятельствах —»
Он осекся. После ужасно неловкого ужина накануне вечером он сказал себе, что больше не будет касаться темы, которой этот странный вдовец, казалось, так стоически избегал.
«Нет, – сказал
