Дом разделенный - Перл С. Бак

больше всего времени он проводил именно с ними – с Шэном он учился в одной группе и часто слышал, как зачитывают вслух и хвалят его стихи. В такие минуты Юань поглядывал на брата с кроткой завистью и мечтал, чтобы и у него получались такие безупречные рифмы, хотя сам Шэн сидел, скромно потупившись, и делал вид, что похвалы окружающих для него ничего не значат. И ему даже могли бы поверить, если бы не крошечная гордая улыбочка, иногда возникавшая на красивых губах и выдававшая его истинные чувства. Что же до Юаня, то он в ту пору почти не писал стихов, потому что ему некогда было просто сесть и помечтать, а если и писал, то строчки получались грубыми и слова не складывались так ловко, как прежде. Казалось, что его мысли слишком велики, не по размеру ему и потому не способны принять форму слов, не идут в руки. Даже когда он подолгу их переписывал, шлифовал и приглаживал, старый учитель обычно говорил так: «Получилось интересно, надо отдать тебе должное, однако я не вполне понимаю, что ты имеешь в виду».

Однажды он высказался так об очередном стихотворении Юаня – о семени, – и Юань сам толком не смог объяснить, что хотел сказать. Запинаясь, он выпалил:

– Я имел в виду… Мне кажется, я имел в виду, что в семени, в этом последнем атоме семени, брошенном в землю, наступает такой момент, такая точка, в которой семя перестает быть просто материей, в нем пробуждается дух, сила, некая жизнь, миг между материей и духом, и если бы можно было поймать этот миг превращения, когда семя начинает расти, понять перемену…

– Хм, да… – с сомнением проговорил учитель, добрый престарелый господин с очками, сидевшими на кончике носа, сквозь которые он теперь смотрел на Юаня; он так давно работал учителем, что уже точно знал, чего хочет от молодежи и что правильно, поэтому теперь он отложил стихи Юаня в сторону, поправил очки и рассеяно произнес, беря в руки следующую работу: – Пожалуй, вы еще сами не вполне ясно понимаете, о чем пишете… А вот работа более интересная, называется «Прогулка летним днем». Очень хорошие стихи, давайте послушаем. – Это было стихотворение Шэна.

Юань погрузился в молчание и оставил при себе свои мысли. Он завидовал красивым, стремительно текучим мыслям Шэна и его чистым рифмам; впрочем, то была не горькая и не жгучая зависть, а кроткая, полная искреннего восхищения чужим талантом – и внешностью, ибо Юань втайне любовался красотой двоюродного брата, явно превосходившей его собственную.

Однако подлинное «я» Шэна оставалось для него загадкой; при всей его улыбчивой и учтивой открытости, никто не знал Шэна хорошо. Он мог щедро расточать добрые и хвалебные слова, они всегда давались ему легко, однако слова никогда не отражали его истинных мыслей. Порой он подходил к Юаню и говорил:

– Давай сегодня после учебы сходим в кино – во «Всемирном театре» идет превосходная заграничная картина.

Они шли, сидели три часа в зале и выходили на улицу, и хотя Юаню очень нравилось проводить время с двоюродным братом, он не помнил, чтобы тот хоть что-нибудь говорил. Он помнил только улыбчивое лицо Шэна и его странные, сияющие в полутьме овальные глаза. Лишь один раз Шэн высказался о Мэне и революции:

– Я не из таких… Никогда не стану революционером. Слишком уж я люблю свою жизнь. И красоту. Лишь красота берет меня за душу. Я не готов умирать во имя какой-то великой цели. Однажды я поплыву за море, и если там будет красивей, чем здесь, что ж – быть может, я там и останусь. Как знать? Я не собираюсь страдать за простой народ. Они грязные, и от них несет чесноком. Пусть умирают, нам-то что?

Все это было сказано самым безмятежным и приятным тоном; они сидели в золоченом зале театра и глядели на хорошо одетых господ и дам вокруг, евших пирожные и орехи и куривших заграничные сигареты, – казалось, Шэн говорил за них всех, это был их общий голос. Хотя Юань любил брата, он не мог не ощутить холода внутри, когда раздались эти спокойные слова: «Пусть умирают – нам-то что?» Ибо Юань по-прежнему ненавидел смерть, и пусть в ту пору его жизни рядом с ним не было бедных крестьян, он все же не хотел, чтобы они умирали.

Эти слова Шэна побудили Юаня однажды задать ему вопрос о Мэне. Мэн и Юань редко разговаривали, зато в мяч играли в одной команде, и Юаню нравилась неукротимость его движений, прыжков и ударов. У Мэна было самое сильное, самое выносливое тело из всех игроков. Большинство молодых людей были бледны, расхлябаны, закутаны в множество одежд и тяжелы на подъем, потому бегали неловко, как дети, и неуклюже обращались с мячом: бросали его, как девчонки, или вяло пинали, так что он катился совсем недолго и быстро останавливался. Мэн же накидывался на мяч, как на врага, и изо всех сил бил по нему твердым кожаным башмаком: тот взмывал в небо, падал и высоко отскакивал от земли, и все тело Мэна твердело во время игры, и Юаню нравилось это не меньше, чем красота Шэна.

Поэтому однажды он спросил Шэна:

– Откуда ты знаешь, что Мэн – революционер?

И Шэн ответил:

– Он сам мне сказал. Он иногда рассказывает, чем занимается, – похоже, мне одному. Иногда я его побаиваюсь, если честно. Но не смею рассказать о его делах ни отцу, ни матери, ни даже старшему брату, потому что они станут его ругать, а он по своей природе такой несдержанный и запальчивый, что сразу убежит из дому, притом навсегда. Сейчас он мне доверяет и многое рассказывает, поэтому я осведомлен о его делах, хотя и отдаю себе отчет, что знаю далеко не все. Он дал какой-то безумный патриотический обет, подписал его собственной кровью…

– И много среди наших однокашников таких революционеров? – не без тревоги спросил Юань; он-то думал, что здесь безопасно, а теперь понял, что ошибался, ведь именно этим занимались его товарищи из военной школы, к рядам которых он не пожелал примкнуть.

– Много, – кивнул Шэн. – И девушек тоже.

Вот тут Юань вытаращил глаза. Среди учащихся действительно были девушки. Такие порядки царили в этом новом приморском городе: занятия в школах для юношей разрешалось посещать и девушкам. Их, конечно, было мало, большинство или опасались учиться сами, или их не пускали отцы, но все же десяток-другой девушек в школе набралось, и Юань порой встречал их в классах, но внимания на них не обращал и вообще