Шанхай - Риити Ёкомицу
Отогнав от себя эти мысли, он обратился к Цюлань на ломаном английском:
– Я ценю, что вы не сочли меня японцем, но мне не кажется, что следует особо сокрушаться по поводу моей национальности. Я всего лишь японец, который не может считать себя гражданином мира, как вы, марксисты. Вы думаете, что пути развития Востока и Запада одинаковы, но мне кажется, вы ошибаетесь. Это лишь приведет к бесчисленным жертвам.
Цюлань, словно вступив с ним в сражение, мгновенно стерла с лица улыбку:
– Конечно, сейчас и у нас встречаются разные ошибочные мнения. Тем не менее, я думаю, есть способ применения марксизма в любой стране, соответствующий ее природным ресурсам и культуре. Например, вместо того, чтобы сосредоточить свое внимание на фабриках, управляемых китайцами, мы бросаем все свои силы на иностранные компании.
– Но не означает ли это, что вы насаждаете в Китае новый капитализм? Ведь таким образом подавляются зарубежные компании, а это способствует развитию китайского капитализма…
– Я думаю, что сейчас в какой-то мере мы вынуждены признать такое положение. Но, разумеется, мы должны опасаться не китайского капитализма, а, скорее, иностранного. Разве это не естественно?
Санки почувствовал, что чувства к Цюлань ослабевают, и, покачав головой, захотел еще больше задеть ее:
– К сожалению, вы выбрали японскую фабрику. Я люблю Японию. Но это не означает, что я ненавижу Китай.
– А, так вы востокофил! Пришло время разобраться, как ориенталисты помогали буржуазии. Нет уж, кроме бедняков никому нельзя доверять.
– Жаль, что вы определили меня в востокофилы, я просто люблю Японию ничуть не меньше, чем вы любите Китай. Если это в итоге означает любовь к буржуазии, то такой подход мне неприятен. В настоящий момент я не нахожу причин, по которым я обязан любить Китай и не любить свою родину.
– Вы, похоже, говорите не о любви к своей стране, а всего лишь навязываете мне представление о ней. Если вы действительно любите свою страну, то думаю, любите и пролетариат своей страны. Мы выступаем против Японии, но не против японских рабочих. Я и не думала заявлять подобного…
– Однако я считаю, что если китайский народ нападает на японскую буржуазию, то в результате он пойдет и против японского пролетариата.
Цюлань поперхнулась, не зная, как справиться с этим доводом, и сверкнула глазами:
– Как же так? Ведь мы полагаем, что должны освободить Китай ради пролетариата вашей страны…
– Это произойдет только в том случае, если в Японии пролетариат захватит власть…
– Вот мы и оказываем сопротивление японской буржуазии, для того чтобы в вашей стране это время поскорее наступило!
– А если одновременно с этим в Китае рабочие не встанут у руля?
– Для того чтобы это произошло, мы и трудимся не покладая рук. Важнейшая задача – организация выступления рабочих на вашей фабрике. Что-то уже затевается, так что прошу вас набраться терпения.
Цюлань кивнула. А у Санки возник новый вопрос:
– Я не знаю, что вам сказать по поводу захвата фабрики. Что я точно знаю, так это то, что бойкот Китаем иностранного капитала не приведет ни к чему хорошему: Китай будет по-прежнему отставать от других стран, разве нет? Я хотел бы услышать ваше мнение – как коммуниста – по этому простому вопросу. Ведь Китай испытывает острую нужду в инвестициях.
Цюлань, элегантно и резко щелкнула китайским веером и улыбнулась, словно гордясь представившейся возможностью показать силу своего ума.
– Да, это одна из центральных проблем, и над ней мы должны думать постоянно. Но в то же время для ее решения было бы вполне достаточно, чтобы сеттльмент[39], эта мусорная куча международной буржуазии, не думал за нас! Я, возможно, невежливо выразилась, но неужели вы считаете, что у нас, китайцев, не может быть своих идей, как избавиться от вооруженных сил других стран, навалившихся на нас со всех сторон?
Санки задумался о «проблеме мусорной кучи», как она выразилась, и снова покачал головой.
– Оказывается, вот в чем дело – в мусорной куче.
Похоже, так и есть – гибнут ли страны, возвращаются ли они к жизни, решение этого вопроса лежит на дне «мусорной кучи», многонационального сеттльмента, сложившегося в этой колонии.
От принесенного супа поднимался пар. Санки, потянувшись к нему, рассмеялся и сказал:
– Извините, я нередко забываюсь, когда разговариваю с интересным собеседником. Вы, пожалуйста, не сердитесь.
Он чувствовал аромат изысканной красоты, исходящий от Цюлань, – аромат истинной китаянки.
– Я совсем не собиралась говорить с вами так сурово сегодня. И еще, простите, что не оказала вам радушного приема, который порадовал бы вас…
– Ничего, достаточно уже того, что вы произвели меня в востокофилы.
– Ох…
– В сущности, я не старался спасать вас… Уверен, что я точно так же пришел бы на помощь к любому, не только к вам. Более того, те мои действия вообще противоречат вашему марксизму. И теперь я думаю, что после того, как я рассказал вам о своих настроениях, вы, вероятно, не захотите встретиться со мной еще раз, посему – прощайте.
Полный гордости, как покаявшийся грешник, Санки спустился по скользкой керамической лестнице. А Цюлань резко швырнула веер на круглый стол из черного палисандра.
25
Выход из городских трущоб к реке был захламлен. Вокруг волнами расходился скопившийся мусор. О-Суги отправилась к дому Санки в надежде на его возвращение. В сумерках при гаснущих лучах солнца белело ее накрашенное лицо. Поверх грязи лохмотьями ложился туман. Между ям с мусором проплыл, пошатываясь, черный гроб. Рядом с лавкой подержанной обуви, разложенной на речном берегу, ребенок-продавец изучал темное нутро башмака.
В лоснящейся толпе согнутых под грузом кули о-Суги заметила фигуру Санки.
Развернувшись, она в смятении пошла в обратную сторону.
Дыхание участилось. Вскоре она с ним увидится… Теперь о-Суги знала, как можно растопить холодное сердце Санки. С тех пор как она десять дней назад последний раз вышла из его дома, она научилась быстро распознавать истинные намерения мужчин и угадывать их тайные желания. Спина о-Суги напряглась, словно почувствовав направленный в нее взгляд, она на миг забыла о своих многочисленных клиентах. Обезьяна балаганщика, устав танцевать, пристально рассматривала кожуру банана в водосточной канаве. Старуха, ковыряя в гнилых зубах, вышла из трущоб и, присев на край лодки, стала облизывать медяки.
Санки шел вдоль берега, приближаясь к о-Суги сзади, не обращая, впрочем, на нее внимания. Наконец они поравнялись друг с другом. Она сосредоточенно смотрела в противоположную сторону, на подернутую туманом реку. На поверхности воды между толпящимися лодками плавали нечистоты. Санки обогнал о-Суги. Она
