Тайна леди Одли - Мэри Элизабет Брэддон
Она покинула дом в спешке, оставив на мраморном столике блестящие туалетные принадлежности. От незакрытых флаконов с духами в комнате стоял удушающий запах. На маленьком бюро увядал букет оранжерейных цветов. На полу лежала груда красивых платьев, из открытых дверей шкафа виднелись его сокровища. Тут и там валялись драгоценности, гребни из слоновой кости, изысканные фарфоровые безделушки. Увидев в зеркале свое бородатое лицо и высокую худую фигуру, Джордж поразился, насколько неуместно он выглядит в этом женском царстве.
Из гардеробной они прошли в будуар, а оттуда в прихожую, где, как и сказала Алисия, имелось двадцать ценных картин, не считая портрета миледи.
Портрет стоял на мольберте в центре восьмиугольной комнаты, покрытый мягкой зеленой тканью. Художник решил изобразить леди Одли стоящей в этой же самой комнате на фоне увешанных картинами стен. Вероятно, молодой художник принадлежал к братству прерафаэлитов, поскольку потратил много времени, тщательно выписывая мельчайшие детали картины, от завитков волос до тяжелых складок пурпурного бархатного платья.
Молодые люди осмотрели сначала картины на стенах, оставив незаконченный портрет на сладкое.
К этому времени стемнело. Свеча, с которой Роберт поочередно подходил к картинам, оставляла за собой яркое пятно света. В широком незашторенном окне виднелось бледное небо, в котором мерцали последние холодные блики угасающих сумерек. Ветки плюща зловеще шуршали по стеклу, трепетали и листья деревьев в саду, предчувствуя надвигающуюся грозу.
– А вот и знаменитые белые лошади нашего друга, – сказал Роберт, остановившись перед Вауэрманом. – Никола Пуссен… Сальватор Роза… А теперь – к портрету.
Он помедлил, взявшись рукой за покрывало, и обернулся к другу:
– Послушай, Джордж, свеча у нас одна, и ее света явно недостаточно. Не согласишься ли ты осмотреть картину по очереди: самое неприятное, когда кто-нибудь стоит сзади и заглядывает через плечо, в то время как ты занят созерцанием.
Джордж сразу же шагнул назад. Портрет красавицы интересовал его не более, чем любые другие страсти этого суетного мира. Он отошел в сторону, прислонился лбом к оконному стеклу и устремил взор в темноту.
Обернувшись, он увидел, что Роберт поставил мольберт поудобнее, а сам уселся в кресло перед ним, чтобы спокойно рассмотреть полотно.
Когда Джордж отвернулся от окна, Роберт встал:
– Теперь твоя очередь, Талбойс. Картина весьма необычна.
Он занял место Джорджа у окна, а тот уселся перед мольбертом. Да, художник явно писал в стиле прерафаэлитов. Только прерафаэлит мог так тщательно выписать каждый волосок пушистых локонов, отливающих золотом. Только прерафаэлит мог так выделить каждую черточку тонкого лица и придать ему такой мертвяще бледный оттенок, а ярко-голубым глазам – странный зловещий блеск. Только прерафаэлит мог придать хорошеньким пухлым губкам такое недоброе, порочное выражение.
Портрет был и похож, и не похож, словно к лицу миледи поднесли яркий источник света, придавший ему новое выражение, какого раньше вы у нее не видели. Сходство, совершенство черт, великолепный колорит – все это присутствовало на картине в полной мере, однако у зрителя создавалось впечатление, что художник долгое время практиковался в изображении фантастических средневековых чудовищ и лишь потом, когда его мозг пришел в замешательство, приступил к портрету, ибо миледи напоминала здесь прекрасную дьяволицу.
Необычайно яркое платье облекало ее фигуру складками, похожими на языки пламени, прекрасная головка выглядывала из неистовства красок, словно из бушующего горнила. Пурпурное платье, солнечный свет на лице, золотисто-красные блики в светлых волосах, кроваво-красные губы, пылающие цвета каждой детали на тщательно выписанном заднем плане – все это, вместе взятое, производило тяжелое впечатление.
Можно было подумать, что удивительный портрет не произвел заметного впечатления на Джорджа Талбойса: он просидел перед картиной около четверти часа, не проронив ни звука, не отводя глаз, судорожно сжимая правой рукой подсвечник, в то время как левая бессильно повисла вдоль туловища. Он пребывал в этом состоянии так долго, что Роберт наконец обернулся:
– Что с тобой, Джордж? Я думал, ты уснул.
– Да, почти что.
– Ты, наверное, промерз в той сырой комнате с гобеленами: хрипишь, как ворон. Пойдем отсюда!
Роберт взял у друга свечу и спустился в потайной ход. Джордж, внешне спокойный, как обычно, последовал за ним. Алисия ждала их в детской.
– Ну как? – поинтересовалась она.
– Рассмотрели все в подробностях. Если честно, портрет мне не понравился, он какой-то странный.
– Да, я тоже заметила, – согласилась Алисия. – По-моему, художник сумел разглядеть в ее лице нечто недоступное простому глазу. Мы никогда не видели у миледи такого выражения, как на портрете, но я уверена, она может быть такой.
– Хватит разводить философию, Алисия, – взмолился Роберт.
– Но Роберт…
– Не надо, прошу. Картина – это картина, а миледи – это миледи. Я воспринимаю все именно так, терпеть не могу всю эту метафизику. Не выводи меня из себя!
Затем, позаимствовав на случай грозы зонтик, Роберт покинул Одли-Корт, уводя за собой безучастного друга. Когда они дошли до арки, единственная стрелка причудливых часов перескочила на девятку. Молодым людям пришлось отступить в сторону и пропустить экипаж. Из окошка выглядывало хорошенькое личико леди Одли. Несмотря на темноту, она разглядела две темные фигуры.
– Кто там? Садовник?
– Нет, моя дорогая тетушка, – ответил, смеясь, Роберт. – Это ваш преданный племянник.
Они с Джорджем остановились у арки, а пролетка подъехала к дверям, где господ встретили удивленные слуги.
– Я думаю, сегодня вечером грозы не будет, – заметил баронет, взглянув на небо. – Она разразится завтра.
Глава IX. После бури
Сэр Майкл ошибся в своем предсказании. Гроза не заставила себя ждать и с ужасающей яростью разразилась над деревней еще до полуночи.
Роберт принял громы и молнии с тем же спокойствием, что и другие жизненные невзгоды. Он лежал на диване в гостиной, читая челмсфордские новости пятидневной давности и попивая холодный пунш из огромного бокала. А вот на его друга гроза произвела совсем иное действие. Мистер Одли страшно удивился, заметив, что тот сидит у открытого окна белый как мел, вперив взгляд в черное небо, прочерченное вспышками молний.
– Эй, Джордж, – окликнул его Роберт, – ты что, боишься молнии?
– Нет, – отрывисто ответил тот.
– Послушай, дружище, многие, даже самые храбрые люди, боятся грозы. Здесь нечего стыдиться.
– Ничего я не боюсь.
– Видел бы ты себя, Джордж: бледный, изможденный, глаза ввалились, уставился в небо, как будто увидел там привидение. Говорю тебе, я знаю: ты боишься.
– А я тебе говорю, что нет.
– Джордж Талбойс, ты не только боишься молнии, но и злишься на себя за это,
