Финеас Финн - Энтони Троллоп
Честолюбием мадам Гослер, однако, отличалась изрядным и вела свою игру чрезвычайно искусно и осмотрительно. Ее двери были открыты не для всех и порой затворялись перед теми, кто к подобному не привык, а иногда и перед теми, кого она особенно хотела у себя видеть. Она знала, как привлекательна недоступность, и умела увеличить ценность дара, не преподнося его немедленно. Латинская пословица гласит: «Тот, кто дарит сразу, дарит вдвойне», но я скажу иначе: та, кто дарит сразу, дарит лишь половину. Когда ранней весной герцог Омнийский впервые постучал в дверь мадам Макс Гослер, ему сказали, что ее нет дома. Герцог, протягивая визитную карточку из своего темно-зеленого экипажа без указывавших на титул владельца гербов, был очень раздосадован. Он положительно негодовал. Дама заверяла его, что всегда принимает с четырех до шести по четвергам. Он взял на себя труд запомнить эти указания, последовал им – и вот что его ждало! Ее не было дома, хотя он пришел в четверг в то самое время, которое она назвала. Тут был бы недоволен любой герцог, но герцог Омнийский – особенно. Нет уж, он, разумеется, больше не станет утруждать себя поездками в домик на Парк-лейн. Мадам Макс Гослер, однако, в тот момент, когда герцог передавал визитку из экипажа внизу, пребывала в собственной гостиной.
На следующее утро герцог получил записку – самую милую, извиняющуюся, полную раскаяния и, главное, проникнутую искренним сожалением об упущенном шансе, так что он никак не мог не простить даму, ее написавшую.
Мой дорогой герцог,
не знаю, как просить у вас прощения, ведь я сказала вам, что всегда у себя по четвергам, и я была дома вчера, когда вы пришли. Но мне сильно нездоровилось, и я сказала слугам, что не принимаю, не задумавшись о том, чего могу лишиться. Клянусь, я постаралась бы превозмочь глупую головную боль, если бы знала, что меня навестит ваша милость. Полагаю, теперь мои надежды на фотографию напрасны.
Ваша раскаивающаяся,
Мари М. Г.
Бумага была очень красивой, не то чтобы надушенной, но все же источающей чуть слышный сладковатый аромат, вензель – маленьким и оригинальным, причудливым, но не эксцентричным, почерк – именно таким, какие нравились герцогу, видевшему их немало, к тому же в подписи было что-то, особенно его тронувшее. Вот что он ответил:
Любезная мадам Макс Гослер,
я зайду в будущий четверг, а если что-то мне помешает, дам вам знать.
Искренне ваш,
О.
Когда зеленый экипаж остановился у дверей особняка через неделю, мадам Гослер была дома и головная боль ее не мучила. Никакого раскаяния она уже не выказывала – вероятно, справедливо полагая, что оно куда привлекательнее в письме, чем при личной встрече. Принимая гостя, хозяйка держалась совершенно непринужденно и, хоть и извинилась за причиненное ему на прошлой неделе неудобство, выглядела при этом весьма довольной собой.
– Я была так огорчена, когда получила вашу карточку, – сказала она. – И все же теперь я рада, что не приняла вас тогда.
– Если вам нездоровилось, то это, разумеется, было к лучшему.
– Говоря откровенно, я чувствовала себя ужасно: была бледна как смерть и едва могла говорить. Мне не стоило показываться на люди.
– Тогда, конечно, вы поступили правильно.
– Но я сразу же поняла: я назвала день, а вы были так любезны, что запомнили его. Я, правда, не ожидала, что вы приедете в Лондон, пока не улеглись мартовские ветра.
– Мартовские ветра продувают этот злосчастный остров насквозь, мадам Гослер, и от них не скрыться. Молодость еще может им противостоять, но на меня они действуют так сильно, что, думаю, в конце концов заставят вовсе покинуть страну. Полагаю, старикам не следует жить в Англии без крайней необходимости.
Герцог, безусловно, был стар, если мы согласимся считать таковым человека за семьдесят, и нельзя сказать, что годы не брали свое. Ходил он медленно, не двигая без необходимости руками и ногами, а если двигал, то казалось, будто суставы заржавели и проворачиваются с трудом. Тем не менее нес он себя с достоинством, осанку имел прямую и выглядел так величественно, что те, кто видел герцога Омнийского, едва ли считали его стариком. Он был высок ростом, не сутулился и выучился держаться так, будто свойственная ему неспешность была естественным следствием высокого положения. Возможно также, что немалую роль в его облике играло искусство портного. Последнее мадам Макс Гослер распознала весьма скоро. Когда герцог упомянул о своем возрасте и ее молодости, она лестным для него образом сравнила могучий дуб и смородиновый куст; к тому моменту она уже удобно расположилась на диване, а высокий гость сидел перед ней на стуле – точно так же, как любой другой посетитель.
Через некоторое время из кармана его светлости была вынута фотография. Разглядывание фотографий и обмен ими – пренелепейшая мода наших дней. «Кажется, я здесь не слишком получилась. – Ах что вы, прекрасно! Лишь немного старше своих лет. И конечно, у вас на лбу нет этих пятен» – вот самые распространенные в подобных случаях замечания. Едва ли возможно вручить фотографию или принять ее в дар, не произнося слов, которые постороннему показались бы совершенно невообразимыми. Впрочем, посторонних рядом не было, и потому герцогу и его даме не было нужды о них тревожиться. Все нелепые слова прозвучали. Мадам Гослер заявила, что фотография герцога значит для нее больше, чем все прочие фотографии на свете, вместе взятые, а тот пообещал, что будет носить изображение дамы у самого сердца, и, боюсь, даже прибавил «на веки вечные». Затем он сжал ее руку, будучи убежден, что для человека старше семидесяти весьма искусен в подобных жестах.
– Вы придете ко мне на ужин, герцог? – спросила мадам Гослер, когда он упомянул, что ему пора уходить.
– Я не хожу на ужины ни к кому.
– Именно поэтому вы должны оказать эту честь мне. Здесь рядом с вами будут только те, кого вы захотите видеть.
– Я бы предпочел навещать вас, как сейчас, – ей-богу, предпочел бы. Иногда я бываю на ужинах, но это всегда большие официальные приемы, от которых я не могу отказаться, не нанеся никому обиды.
– От моего маленького неофициального приема вы тоже не сможете отказаться, не нанеся обиды, – эти слова она произнесла, устремив взгляд прямо на него, и герцог понял, что она говорит всерьез, а еще – что ни у кого за последнее время не
