К востоку от Эдема - Джон Эрнст Стейнбек
– А сам ты в это веришь, Ли?
– Верю. Да, верю. Ведь легче всего из лени или слабости отдаться на милость божества, приговаривая: «Ничего не поделаешь, все заранее предопределено». Но только подумайте о величии выбора! Именно он делает человека человеком. У кошки выбора нет, и пчела должна добывать мед, и не уподобятся они богам! А знаете, что старые мудрецы, плавно скользящие в объятия смерти, вдруг почувствовали слишком большой интерес к жизни и не желают умирать?
– Хочешь сказать, китайские мудрецы верят в Ветхий Завет? – усомнился Адам.
– Эти старики верят правдивому повествованию и, слушая, распознают истину. Они – ценители правды и понимают, что в этих шестнадцати строфах заключается история человечества, любой культуры или расы, на все времена. И мудрецы не верят, что человек, написавший без малого шестнадцать строф правды, напоследок слукавил с одним глаголом. Конфуций учит людей, как надо жить достойно и успешно. А здесь мы имеем дело с лестницей, по которой можно добраться до звезд. – Глаза Ли восторженно блестели. – И это останется с человеком навеки, отрубая ноги у нерешительности, трусости и лени.
– Не возьму в толк, – изумился Адам, – как ты сумел постигнуть величайшие истины и при этом умудрялся готовить еду, воспитывать мальчиков и заботиться обо мне?
– Сам не пойму, – признался Ли. – Но я выкуриваю две трубки опиума после обеда, не больше и не меньше, следуя примеру мудрецов, и ощущаю себя человеком. А еще чувствую, что человек – это нечто очень значительное, возможно, даже превышающее по значимости звезду. И это не теология. Я не испытываю благоговения перед богами, меня к ним не влечет. Но я обрел новую любовь в лице сияющего чуда – человеческой души. Она прекрасна в своей уникальности, и нет ничего лучше во вселенной. Ее постоянно истязают, но уничтожить ее нельзя, ибо «тебе дозволено господствовать», и ты можешь воспользоваться этим правом.
3
Ли с Адамом вышли проводить гостя до конюшни. Ли освещал дорогу жестяным фонарем, так как на дворе стояла ясная ночь, какие случаются в начале зимы, в небе сияли мириады звезд, и от них на земле становилось еще темнее. Окрестные холмы погрузились в тишину, все живое вокруг затаилось, ни хищники, ни травоядные не давали о себе знать ни единым звуком. Воздух словно застыл, и темные ветви и листья виргинских дубов замерли в далеком сиянии Млечного Пути. Мужчины шли молча, и тишину нарушало лишь поскрипывание фонаря, раскачивающегося в руке Ли.
– Когда собираетесь вернуться из путешествия? – поинтересовался Адам, но Сэмюэл ничего не ответил.
Акафист, понурив голову, устремил помутневший от старости взгляд на разбросанную под копытами солому и терпеливо дожидался хозяина.
– У вас эта кляча с незапамятных времен, – заметил Адам.
– Ему тридцать три годочка. Зубы совсем съедены, и приходится кормить его с руки теплой кашей. А еще ему по ночам снятся кошмары, во сне он вздрагивает и будто плачет.
– В жизни не встречал такого уродца, – признался Адам.
– Сам вижу. Потому-то, наверное, и купил, когда он был жеребенком. Да будет тебе известно, тридцать три года назад я заплатил за него два доллара. И все-то у него было наперекосяк: копыта лепешками, бабки короткие, толстые и прямые, будто вовсе без суставов. Голова как кувалда, спина провислая, грудь чахлая, а круп – шире некуда. А какой тугоуздый, к тому же до сих пор брыкается, когда надевают подхвостник. А верхом чувствуешь себя, как в санях, трясущихся по булыжникам. Скакать рысью не может, да и шагом спотыкается. Одним словом, за тридцать три года я не обнаружил у этого коня ни единого достоинства. Даже характер поганый. Вздорное, подлое и своевольное создание. По сей день остерегаюсь идти сзади, ведь непременно лягнет. А когда кормлю его кашей, так и норовит укусить за руку. И все равно люблю паршивца.
– И потому нарекли Акафистом, – уточнил Ли.
– Именно так, – согласился Сэмюэл. – Я решил, что созданию, столь безжалостно обделенному природой, надо дать хоть что-нибудь благородное и возвышенное. Недолго ему осталось носить это звучное имя.
– Может, стоит избавить его от мучений? – предположил Адам.
– Каких еще мучений? – удивился Сэмюэл. – Он – одно из немногих по-настоящему счастливых и живущих в ладу с собой существ, что мне довелось видеть.
– Но он наверняка страдает от боли.
– А вот ему так не кажется. Акафист по-прежнему считает себя первоклассным конем. А ты бы, Адам, его пристрелил?
– Пожалуй, пристрелил бы.
– И взял бы на себя такую ответственность?
– Думаю, да. Ведь Акафисту уже тридцать три года, он давно прожил свой век.
Ли поставил фонарь на землю, а Сэмюэл, присев на корточки, машинально протянул руки, чтобы погреться у светящегося желтой бабочкой огонька.
– Кое-что тревожит мою душу, Адам, – признался Сэмюэл.
– И что же?
– Ты и правда пристрелил бы моего коня, так как считаешь смерть более удобным выходом?
– Ну, я хотел сказать…
– А тебе самому-то жизнь в радость, Адам?
– Конечно, нет.
– А если бы имелось лекарство, которое способно как исцелить, так и убить, как думаешь, следует его тебе дать? Загляни к себе в душу и реши.
– Какое еще лекарство?
– Нет уж. Раз говорю, что оно может убить, то не сомневайся,
