Уильям Тревор - В школе хороший день

Тревор Уильям

В школе хороший день

Уильям Тревор

В ШКОЛЕ ХОРОШИЙ ДЕНЬ

Лежа в кровати, Элеонор обдумывала предстоявший день. Сначала ей представилась мисс Уайтхед, ее лицо с крохотным, едва выступающим носиком, широко расставленными глазами и поднятыми вверх уголками рта, из-за чего казалось, будто она постоянно улыбается, хотя ее ученицам было хорошо известно, что вызвать у мисс Уайтхед улыбку практически невозможно. Потом в воображении выплыла Лиз Джонс, диковато-красивая, пухлогубая с черными глазами и черными волосами, блестящей волной падающими к плечам. Лиз Джонс утверждала, что в ней течет цыганская кровь, но другая девочка, Мэвис Тэмпл, однажды заметила, что губы у Лиз Джонс на самом деле негроидные.

- Деготь, - сказала тогда Мэвис Тэмпл. - Какой-то матрос сделал ее маму. - Она говорила это три года назад, когда девочкам было всего одиннадцать лет, и они учились в классе мисс Хомбер. Все тогда было по-другому.

Сейчас, ранним утром, Элеонор уже в который раз с сожалением вспоминала то время. Как хорошо было в классе мисс Хомбер в их первый год Спрингфильдской школы: они до сих пор скучали без своей учительницы, которая успела за это время превратиться в миссис Джордж Спакстон и даже стать матерью - мисс Хомбер была по-настоящему умна и очень красива. Мисс Хомбер объясняла, как важно мыть каждый день все части своего тела, включая сами знаете какие. Четверо девочек принесли на следующий день от родителей письма с жалобами, и миссис Хомбер прочла их всему классу, комментируя грамматические и синтаксические ошибки; после этого они стали осторожнее в разговорах со своими мамами.

- Не забывайте, что вы можете родить уже в тринадцать лет, предупреждала мисс Хомбер и добавляла, что если мальчик стесняется покупать резинки в аптеке, он всегда может найти их в автомате, который есть на бензоколонке в Дженте, у Порстмутской дороги, и что так всегда поступает ее друг.

Как хорошо было тогда - потому что Элеонор не верила, будто кому-нибудь из мальчиков захочется этим заниматься даже в тринадцать лет, и все девочки первой ступени соглашались, что да, отвратительно даже представить, как какой-нибудь мальчишка полезет к тебе с этой штукой. Даже Лиз Джонс, несмотря на то, что постоянно вертелась вокруг всех без исключения парней квартала, и дважды ее колготки оказывались спущенными прямо посреди спортивной площадки. В Спрингфилдской школе мальчиков не было, и Элеонор считала, что это хорошо - они всегда казались ей слишком грубыми.

Но несмотря на физическое отсутствие мальчишки каким-то образом проникали к ним в школу и постепенно, пока Элеонор переходила из класса в класс, превращались в главную тему разговоров. Когда им исполнилось тринадцать, и они учились в классе мисс Крофт, Лиз Джонс призналась, что несколько дней назад в одиннадцать часов вечера в дальнем углу спортивной площадки она дала мальчику по имени Гарет Свэйлес. Они проделали это стоя, отчиталась она, прислонившись к забору, огораживающему площадку. Еще она сказала, что это было что-то фантастическое.

Сейчас, лежа в кровати, Элеонор вспоминала, с каким выражением лица Лиз Джонс произносила эти слова, и как через несколько месяцев сказала, что мальчик по имени Рого Полини в два раза лучше Гарета Свэйлеса, а еще некоторое время спустя - что по сравнению с Тичем Айлингом Рого Полини просто смешон. Другая девочка, Сюзи Крамм, сказала, что Рого Полини никогда не нравилась Лиз Джонс, потому что Лиз Джонс все время извивалась, щипалась и выводила этим его из себя. Как раз незадолго до того Рого Полини сделал Сюзи Крамм.

К тому времени, когда они добрались до второй ступени, у них стало модным хоть раз с кем-нибудь перепихнуться, и большинство девочек, даже тихоня Мэвис Тэмпл, не избежали этой участи. Многим оказалось достаточно одной попытки, и они не стремились ее повторить, на что Лиз Джонс заявляла, что это все потому, что им достался кто-нибудь вроде Гарета Свэйлеса, который в этом деле ничем не лучше дохлой лошади. Элеонор ни с кем еще не перепихивалась, и не видела в том нужды, будь то Гарет Свэйлес или кто другой. Некоторые из девочек жаловались, что им было очень больно, и она знала, что будет чувствовать то же самое. Еще она слышала, что даже если Гарет Свэйлес, или кто там еще, и не поленится сходить к автомату на бензоколонке, резинки часто рвутся - неприятность, за которой следовали несколько недель непрерывных волнений. Такая судьба, она была уверена, ждет и ее.

- Элеонор у нас целочка, - изо дня в день твердила Лиз Джонс. - Такая же целочка, как бедняжка Уайтхед. - Лиз Джонс не надоедало повторять одно и то же, она ненавидела Элеонор, потому что у той всегда находилось, что ей ответить. Лиз Джонс уверяла, что, когда Элеонор вырастет, она превратится точно в такую же мисс Уайтхед, которая, по заверениям Лиз Джонс, шарахается от мужчин. У мисс Уайтхед росли волосы на верхней губе и на подбородке, и она не считала нужным с ними бороться. Дыхание ее часто становилось несвежим, и это было неприятно, если, объясняя что-то, она наклонялась слишком низко.

Элеонор терпеть не могла, когда ее сравнивали с мисс Уайтхед, и тем не менее понимала, особенно в такие вот утренние минуты, что в насмешках Лиз Джонс есть доля истины.

- Элеонор у нас ждет мистера Идеала, - говорила Лиз Джонс. - Уайтхед вот так и прождала. - У мисс Уайтхед, утверждала Лиз Джонс, никогда не было мужчины, потому что она никогда не решалась отдаться полностью, а в наше время девушки должны быть чувственными и уступать природе. Все соглашались, что, наверно, так оно и есть, потому что, вне всякого сомнения, мисс Уайтхед в молодости была очень хорошенькой. - С тобой будет то же самое, - говорила Лиз Джонс, - у тебя вырастут волосы на лице, будет болеть живот и пахнуть изо рта. Ну, и нервные расстройства, понятное дело.

Элеонор обвела глазами свою тесную комнату, переведя взгляд с розовой стены на развешенную на спинке стула серо-сиреневую школьную форму. В комнате находился еще плюшевый мишка, которого ей подарили в три года, проигрыватель, пластинки "Нью Сикерс", "Пайонирс", Дайаны Росс и их же фотографии. Это ужасно, в своей обычной рассеянной манере заметила как-то мать, что ее дочь тратит деньги на такую ерунду, но Элеонор объяснила, что во-первых, вся Спрингфильдская школа делает то же самое, а во-вторых, она не считает это ерундой и пустой тратой денег.

- Ты уже проснулась? - услышала Элеонор голос матери и ответила, что да, проснулась. Она поднялась с кровати и оглядела себя в зеркало. На ней была белая в сиреневый цветочек ночная рубашка. Волосы у Элеонор были каштанового оттенка, а лицо - продолговатым и тонким, без веснушек и прыщиков, как у многих ее подружек в Спрингфильдской школе. Красота ее была мягкой и неброской, и, разглядывая себя в зеркало, Элеонор подумала, что Лиз Джонс определенно права в своих инсинуациях: такая красота может исчезнуть в считанные месяцы. На подбородке и верхней губе появятся волосы, сначала тонкие и незаметные, потом грубые и жесткие. "У вас зрение, милая," - озабоченно вздохнет окулист и скажет, что ей нужно носить очки. Зубы потеряют белизну. Появится перхоть.

Элеонор стянула через голову ночную рубашку и оглядела свое голое тело. Она не считала себя красавицей, но знала, что груди и бедра у нее вполне подходящего размера, а руки и ноги тоже вполне пропорциональной длины и формы. Она оделась и вышла в кухню, где отец в это время заваривал чай, а мать читала "Дэйли Экспресс". Отец всю ночь бодрствовал. Обычно он спал днем, поскольку работал швейцаром в ночном клубе под названием "Дэйзи" недалеко от Шефердского рынка.

Когда-то ее отец был борцом, но в 1961 году дрался с каким-то японцем, упал спиной на ринг, повредил позвоночник и не смог больше выступать. Работа в ночном клубе позволяла ему, как он заявлял, видеть те же милые мордашки, к которым он уже привык. Ему нравится смотреть на знакомые лица, рассказывал он, в те моменты, когда их обладатели входят или выходят из "Дэйзи" - те самые, что окружали когда-то ринг. Когда он заводил эти разговоры, Элеонор всегда чувствовала себя не в своей тарелке и не особенно ему верила.

- Сегодня опять солнце, - сказал он сейчас, ставя чайную чашку на пластиковую поверхность стола. - Конца не видно этой жаре.

Отец был крупный краснолицый мужчина, на правом ухе у него отсутствовала мочка.

Он располнел после того, как покинул ринг, и, несмотря на то, что двигался медленно, словно компенсируя годы непрерывных прыжков по обтянутой канатом площадке, был по-прежнему силен - очень полезное качество в случае непредвиденных осложнений в ночном клубе.

Элеонор насыпала в тарелку овсяных хлопьев, добавила молока и сахара.

- У нас в клубе была этой ночью очень симпатичная девушка, Элеонор, сказал отец. - Миа Фарроу.

Разговоры за завтраком у них были всегда одними и теми же. Принцесса Маргарет пожала ему руку, Энтони Армстронг-Джонс сфотографировал его для книги о Лондоне, которую как раз сейчас пишет. Клуб регулярно навещал то Бартонс, то Рекс Харрисон, а то и канадский премьер-министр, когда приезжал в Лондон с визитом.