Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
— «Бифитер», две бутылки, — распорядился Корсаков. — И чего-нибудь закусить — фисташки, маслины... Запишите на счет Винса Келли.
Повар, он же бармен, услышав фамилию, вскинул на него недобрый взгляд, словно стараясь получше его запомнить, сосчитал сумму на микрокалькуляторе, записал ее в журнал и выставил бутылки на стойку.
— Благодарю, господин весельчак, — поклонился Корсаков, сунул бутылки в карманы брюк, остальные покупки рассовал по карманам и направился к лестнице на второй этаж.
Когда он вошел в номер, Розе сел на кровати, потер ладони и радостно воскликнул:
— Наконец-то! Что случилось? Ты до первого этажа ходил битый час!
— Недурная девчонка работает тут в медпункте, — вместо ответа сказал Корсаков. — Если ее приодеть, будет просто шик. Вот с ней-то я и заболтался.
— Молодец! — восхитился Розе, из всех женщин общавшийся без трепета только со шлюхами. — С бабами здесь неважно, так что тебе повезло. Здешние бабы нас боятся, как чумы.. Как это ты так ловко подъехал к этой медсестричке, что она тебя не испугалась?
— Она испугалась, но не так чтобы очень, — сказал Корсаков. — Вся обслуга в нашей казарме — армяне, а они христиане, поэтому предрассудков в отношении европейцев у них поменьше. Но нравы и у них строгие: через некоторое время ее папаша обнаружил, что наш разговор затянулся, пришел и встал над душой, так что мне пришлось сматываться. Папаша работает у нас поваром и по совместительству барменом. Кстати, Эрхард, не думай, что у всех ребят комната так здорово прибрана, как у нас.
— Да? Ну и что? Ты это к чему? — озадаченно спросил Розе.
— А к тому, что лоск у нас наводила как раз моя новая знакомая, — объяснил Корсаков, не скрывая радостной ухмылки. — Она ведь не должна этим заниматься, так что кто-то из нас, похоже, ей приглянулся. Видишь, какая чистота, цветочки, полный холодильник... У ребят такого нет.
— «Кто-то приглянулся»! — фыркнул Розе. — Ну не я же!
— Да, похоже, что я, — согласился Корсаков. — Хотя и не понимаю, во-первых, где она могла меня рассмотреть, а во-вторых, почему ей понравился именно я. Я ведь за ней не ухаживал, до сегодняшнего дня ни словом с ней не перемолвился, и красоты во мне никакой. То ли дело эта сумасшедшая парочка — твои земляки, Томас и Байтлих: с головой у них, конечно, не все в порядке, но со стороны видно только то, что они оба красавчики. Может, они голубые? Женщины, наверное, это чувствуют лучше, чем мы.
— Они не голубые, Винс, — покачал головой Розе. — Они и в самом деле братья.
— Откуда ты знаешь? — удивился Корсаков.
— Да как-то случайно услышал их разговор, — пожал плечами Розе. — Нехорошо, конечно, но я, ей-богу, не нарочно. Они говорили о доме, о родителях...
— Ну и ну, — повторил несколько раз Корсаков. — Спасибо, что сказал, — такие вещи полезно знать. Само собой, все останется между нами.
— А что ты будешь делать с девчонкой, Винс? — перевел разговор Розе.
— Надо что-то придумать, — пожал плечами Корсаков. — Плохо то, что ее папаша работает тут же. Если бы мы были в Европе, это ничему бы не помешало, но здесь другие порядки: родительская власть выше всего. Ну да ладно, это все дело техники. Другое непонятно: что она во мне нашла? Может, думает выскочить замуж за старичка-европейца, быстренько овдоветь и стать свободной европейской вдовой?
— Да брось, Винс, ну какой ты старичок? Скачешь по горам, как горный козел, ни один молодой с тобой не сравнится, — возразил Розе. — Я вот смотрю на тебя и не могу понять, сколько тебе лет?
— Тридцать семь, — обсасывая маслину, почти машинально ответил Корсаков. Он снова видел перед собой бархатные черные глаза, нежный овал лица, точеный носик с горбинкой, упругие лепестки губ. Неожиданно к его сердцу подкатила волна нежности, и это ощущение поразило его. Ему приходилось испытывать нечто подобное, однако те, былые ощущения были несравнимы по силе с тем, что нахлынуло на него сейчас. Он сидел со стаканом в руке, не замечая удивленного взгляда Розе, и, улыбаясь, смотрел в пространство. Его привел в себя стук в дверь, вслед за которым в комнату ввалился Фабрициус, уже основательно набравшийся. Его красное обветренное лицо лоснилось еще больше обычного, глаза остекленели, в углу рта торчал окурок, Фабрициус взял предложенный ему стакан и произ- нес заплетающимся языком:
— Ребята, должен вас обрадовать. Завтра в одиннадцать состоится инструктаж, а послезавтра выезжаем на новое задание. Похоже, наши денежки нам предстоит отработать до последнего цента.
— Что они, вконец рехнулись? — возмутился Розе. — Да после такой работы, как в том кишлаке, мы должны отдыхать по меньшей мере пару недель!
— Начальство говорит, что надо действовать сейчас, пока бандитские главари еще не успели насторожиться, — пояснил Фабрициус и разом опрокинул в глотку полстакана джина. Отдышавшись, он добавил: — Я так понял, нам опять придется всемером передавить целый гадючник. И бесшумок опять не привезли. Рене чуть с ума не сошел от злости. Да ладно, плевать, справимся. В Африке бывало и хуже, а все равно как-то справлялись...
Фабрициус налил себе еще полстакана джина, залпом выпил и, продолжая что-то неразборчиво бормотать, тяжело поднялся со стула и вышел в коридор. Собутыльники некоторое время прислушивались к его удаляющимся шагам, а затем Розе поднял свой стакан и, описав им в воздухе сложную кривую, торжественно провозгласил, с трудом ворочая глазами и языком:
— За успех нашего дела, Винс! И за гибель компании!
Корсаков чокнулся с ним и осушил стакан. Некоторое время Розе сидел, улыбаясь своим мыслям, а затем стал клевать носом. Корсаков кое-как перевалил его со стула на кровать, удивляясь твердости его тела — плоть у Розе была как деревянная. Включив электрический светильник у своего изголовья, Корсаков погасил в комнате свет и улегся на кровать поверх одеяла, держа в одной руке стакан с джином, а в другой — сигарету. «Рипсимэ, — думал он, — какое неудобное имя. Просто так и не выговоришь. Надо звать ее Ритой. Рита — красивое имя и почти русское. А собственно, почему «почти»?» Корсаков лежал, прихлебывая джин, и мысленно созерцал облик Рипсимэ, однако черты ее лица стали расплываться и путаться. «Завтра надо увидеть ее снова, — подумал Корсаков. — Хорошо будет идти в рейд и вспоминать ее лицо». В темноте за окном над темной массой гор мерцали и кружились мириады звезд. Казалось, они уплывают в черную пустоту. Молодой месяц висел над тускло отсвечивающей листвой садов, напоминая то ли раскаленную кузнечную заготовку, то ли отгрызенный ноготь. Пока все это было просто пейзажем, и алкоголь позволял любоваться им, не задумываясь о том, что через полсотни часов пейзажу предстояло стать декорацией сцены боя.
К середине дня группа находилась уже в ста двадцати километрах от базы, заняв позицию на гребне гор, окружавших обширную плодородную долину.
Внизу блестела извилистая лента реки, зеленели сады и квадраты посевов, а ближе к тому месту, где цепи гор размыкались, позволяя реке пробежать сквозь ущелье и слиться с рекой Герируд, теснились глинобитные кубики и купола небольшого, но оживленного городка. Справа от Корсакова Фабрициус внимательно изучал долину, разглядывая ее в установленный на треноге телескоп «Унертл». Объектив телескопа нацелился на окраину городка, где даже невооруженным глазом можно было разглядеть окруженный парком загородный дом. Парк располагался у подножия гор, в верхнем течении реки, от которой, видимо, и питались водой многочисленные парковые фонтаны. Изучать территорию поместья Корсаков предоставил Фабрициусу, а сам разглядывал в бинокль спуск с горного хребта и подступы к нему. Они с Фабрициусом составляли группу наблюдения, а остальные прикрывали их с тыла и с флангов. В рюкзаках у всех имелись пуховые спальные мешки и другие теплые вещи, поскольку наблюдение предстояло вести как минимум двое суток. Когда Ла Барбера услышал об этом, он сделал кислую мину и хотел было что-то возразить, но Корсаков напомнил ему о том, что в предстоящей операции на каждого бойца группы придется по меньшей мере по дюжине врагов. «Поэтому мы должны уничтожить их внезапно, пока они не успели опомниться, а значит, нам надо знать, где их посты, когда происходит смена, как они вооружены, ну и все тому подобное. А главное, нам надо точно знать, на месте ли хозяин». Корсакова поддержал Фабрициус: «Винс прав, горячку тут пороть нечего. От нетерпения начальства проваливались многие отлично задуманные операции. Думаете, нам очень хочется пролеживать там бока на камнях?» Ла Барбера задал глупейший вопрос: «Но вы можете гарантировать успех операции?» Фабрициус ухмыльнулся и показал на потолок: «Только господь бог знает, чем кончится дело. Мы-то сделаем все, что можем, а можем мы не так уж мало. Голова Адам-хана расскажет вам об этом, если, конечно, вы еще не выкинули ее на помойку». — «Ладно, поступайте как знаете, но имейте в виду: время дорого. Каждый потерянный день лишает компанию миллионных прибылей», — недовольно сказал Ла Барбера. «Это мы понимаем», — за верил его Фабрициус. Главной целью операции и на сей раз являлось уничтожение местного князька по имени Вахабудин. Этот Вахабудин не был просто горным бандитом, как Адам-хан: он жил в долине, в богатой усадьбе на берегу реки, устроенной на английский манер, владел плодородными пойменными землями и торговал не только наркотическим сырьем, но и продуктами своих обширных поместий, вывозя их, помимо ярмарки в близлежащем городке, в Герат, Мешхед и Кабул, невзирая на войну, терзавшую Афганистан. Научившись договариваться и с иранскими властями, и с множеством властей, существовавших в Афганистане, с компанией Вахабудин договориться не смог, а точнее, не захотел: почуяв грядущее увеличение спроса на наркотическое сырье, он решил, что выгоднее сохранять полную самостоятельность и иметь возможность в любой момент переменить своих торговых партнеров. Боевикам компании предстояло доказать ему, а на его примере и остальным местным князькам, что противодействовать компании — отнюдь не признак мудрости.
