Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

— Обычный путь «диких гусей», — кивнул Корсаков. — Наслышан об этих местах. А я начинал во Вьетнаме. Когда в Португалии произошла революция и Ангола получила независимость, я как раз переводился в подразделение снайперов. Я-то думал, что в Анголе все успокоится, а выяснилось, что там тогда все только начиналось, так что и мне довелось там побывать.

— Во Вьетнаме война была серьезная, — с уважением промолвил Розе. — Все африканские кампании по сравнению с ней просто легкие прогулки, — если, конечно, не считать Биафры. Я раньше жалел, что мне не пришлось побывать на вьетнамской войне, а теперь благодарю бога за это: не прибавилось грехов на душе, которая и без того черным-черна. Я порой думаю, насколько беспредельно милосердие господне: после целой жизни, посвященной человекоубийству, он явил мне свой свет, отделил в моих глазах добро от зла и заставил вновь возлюбить добро. Я всегда считал, что данное слово должно быть свято, но сейчас меня мучит вопрос, следует ли выполнять нынешний контракт? Если господь позволил мне ясно увидеть всю скверну моего занятия, то я буду вдвое более грешен, если останусь таким же псом войны, каким был доселе. И потом, во имя чего мы здесь воюем? В Африке мы помогали тем, кто мог заплатить, но какая бы сторона там ни побеждала, остальной мир это не слишком волновало. А здесь мы должны обеспечить успешную работу громадной фабрики по производству наркотиков, которая в состоянии завалить отравой всю Европу! Конечно, те, кого мы убиваем, тоже промышляют наркотиками, однако они — просто кустари по сравнению с теми, кто нас нанял. Но как вырваться отсюда?..

Розе умолк, задумчиво прихлебывая пиво. Корсаков тоже молчал, лихорадочно размышляя. Правила его профессии не позволяли ему откровенничать с человеком, которого он знал совсем недавно. В то же время весь жизненный опыт, все его знание людей говорили ему, что Розе с ним искренен. Еще не приняв окончательного решения, Корсаков с расстановкой произнес:

— Что же, допустим, ты отсюда вырвешься. Но останусь я, останутся другие, и мы доведем дело до конца. Ты останешься чистеньким, зато отрава хлынет в Европу. Впрочем, я знал много богомольных людей, и все они были одинаковы: главное — самим не запачкаться, а там хоть трава не расти.

— Что же делать? — прохрипел Розе и сплющил в комок опустевшую пивную банку.

— А зачем что-то делать? — удивился  Корсаков. — Сматывайся, да и все. Я скажу, что ничего не знаю.

— Винс, ты же говоришь сейчас не то, что думаешь! — воскликнул Розе. Он повернулся на койке и уставился в лицо Корсакову своими огромными выкаченными глазами. Обычно мертвенные, теперь они смотрели умоляюще. — Я чувствую — ты хочешь сказать мне что-то еще, но боишься. Винс, из всех, кто здесь работает, я верю только тебе. Я сразу тебе поверил, а у меня чутье на людей. Когда всю жизнь получаешь незаслуженные пинки, поневоле начинаешь чуять доброго человека. Скажи мне все, Винс, иначе я просто рехнусь. Работать здесь — великий грех, но и просто смотаться, — тоже грех не меньший. Может, пойти в газету?..

— А где у тебя доказательства?  В любую мало-мальски известную газету каждый день приходят разные психи и приносят сногсшибательные сенсации. Тебя примут за обычного психа, старина, — сочувственно сказал Корсаков. — Могу тебе, кстати, напомнить мои слова, с которыми ты вроде бы был согласен: исчезнуть отсюда очень непросто. Я начинаю сомневаться, что даже после истечения срока контракта нас отпустят подобру-поздорову. И если ты просто откажешься работать, то с тобой тоже не станут церемониться.

Розе молчал, с напряженным ожиданием глядя на Корсакова, и тот решил говорить. Привыкнув, как всякий профессиональный солдат, полагаться на свою интуицию, он решил, что настал как раз такой случай, когда только она может подсказать правильное решение. Он сознавал ничтожность своих шансов на победу — сознавал с того самого дня, когда окончательно продумал план действий и приступил к его осуществлению. Однако как бы ни были малы его шансы, они все же увеличивались вдвое с появлением партнера, особенно если им согласится стать такой профессионал, как Розе. Корсаков заговорил, неторопливо подбирая слова:

— Ты правильно сделал, Эрхард, что обратился именно ко мне. Наверное, ты и впрямь разбираешься в людях, коли так сразу меня раскусил. У меня точно здесь свой интерес. Этот интерес, если говорить коротко, состоит в том, чтобы у компании ничего не получилось. Понимаю все твои сомнения и переживания, то есть в известной степени мы с тобой единомышленники. Но между нами есть существенная разница: тебя сомнения одолели по-настоящему только здесь, а я сюда ехал с конкретной целью и с четким планом действий. Так что если ты хочешь работать на пару со мной против компании, то тебе придется слушаться меня, не спорить и не задавать лишних вопросов.

Насчет четкого плана Корсаков, конечно, лукавил: в его положении нельзя было строить никаких планов, а действовать следовало только по обстоятельствам. Однако в любой армии, даже самой крохотной, перед началом боевых операций требуется определить, кто кому должен подчиняться, — в противном случае неизбежны разброд и поражение. Поэтому Корсаков должен был показать своему растерявшемуся напарнику, что он полностью владеет ситуацией и потому вправе командовать. Розе с восторгом воскликнул:

— О чем разговор, Винс, конечно! Я буду делать все, что ты скажешь. Ты для меня — настоящий посланник божий: сначала господь просветил мне душу, а потом послал тебя, дабы я мог поратовать во имя его.

— Ратовать, Эрхард, надо с умом, — заметил Корсаков. — Это для библейского Самсона все было просто, раз он мог сколько угодно народу перебить ослиной челюстью. Мы же пока не должны вызывать ни малейших подозрений, иначе нас тут же прихлопнут, как мух. Значит, некоторое время нам придется работать на компанию точно так же, как и раньше. И пусть совесть тебя не мучит: те, кого сейчас уничтожает компания, — вредоносные твари, вполне заслужившие смерть.

— Хорошо,   Винс, как  скажешь.   Конечно,   ты прав,  — с  восторженной покорностью фанатика произнес Розе. Корсаков подозрительно покосился на него: огромный рот, растянувшийся в улыбке едва ли не до ушей, и взгляд, молитвенно устремленный в потолок, обличали крайнюю степень религиозного блаженства. «Похоже, этот чудак и впрямь принимает меня за посланника божьего», — подумал Корсаков и, дабы Розе поскорее очухался и вернулся к действительности, произнес вслух:

— Ну, раз мы теперь одна компания, то не мешает выпить по такому поводу чего-нибудь покрепче пива. И кстати, Эрхард, урок тебе на будущее: никогда не веди опасных разговоров в закрытых помещениях, а тем более в доме твоего врага. Откуда ты знаешь, что нас не подслушивают?

Розе растерялся — видимо, такая мысль не приходила ему в голову. Он принялся шарить глазами по комнате, словно надеясь таким способом обнаружить «жучок». Корсаков сжалился над ним:

— Да не волнуйся ты так, я с самого начала проверил все места, где можно натыкать «жучков», а когда мы сегодня вернулись, быстренько проверил их еще раз. Пока все чисто — думаю, начальство просто не видит смысла в том, чтобы прослушивать наши разговоры. Мы для них обычные мясники, наемные громилы, и слава богу, что они так думают. Однако

впредь прошу язык не распускать, слишком много народу на этом погорело.

— Да, Винс, конечно. Извини, — виновато кивнул Розе. Корсаков продолжал:

 — И будем вести себя так, будто этого разговора не было. Запомни: мы с тобой даже не приятели, просто работаем в одной команде. Договорились? Вот и отлично. Как ты относишься к джину?

Корсаков наскоро оделся, вышел в коридор и направился в комнату отдыха, где должны были оборудовать бар. Поддавшись неясному побуждению, он сделал крюк и спустился по дальней лестнице, чтобы пройти мимо медпункта. По коридору первого этажа Корсаков двигался бесшумно и в приоткрытую дверь увидел давешнюю девушку, так резво выскочившую из его номера. Он прислонился к дверному косяку и, стоя в небрежной позе покорителя сердец, стал наблюдать за тем, как девушка, не видя его, распаковывает коробки с лекарствами и раскладывает упаковки по ящичкам аптекарского шкафа. После нескольких минут пристального созерцания он сделал вывод, что даже уродливо сшитое платье не может скрыть наличия по-настоящему хорошей фигуры. «Истинная стать всегда себя покажет», — глубокомысленно заключил Корсаков и уже открыл рот, готовясь тактично кашлянуть, как вдруг девушка повернулась и увидела его. Испуганно ахнув, она выронила коробку с упаковками каких-то ампул, но у самого пола ловко ее подхватила. В бар хатных черных глазах девушки читались удивление и робость, однако Корсаков готов был поклясться, что уловил в этих глазах вспышку лукавства и женского торжества. «Эге! Похоже, в этом омуте черти водятся», — подумал он и заявил: