Айи Арма - Избранные произведения писателей Тропической Африки
Дьенг вынырнул из-за занавески. Амбруаз взял у него двести франков и сказал:
— Завтра.
Дьенг не спал до поздней ночи и, полный радостной уверенности в обеспеченном будущем, сразу позабыл о всех своих злоключениях. Он гордился великой силой своего терпения. Ворочаясь в постели с боку на бок, он обдумывал, какой ответ племяннику продиктует завтра писцу, и вдруг вспомнил, что не заплатил ему пятьдесят франков.
«Я получил твое письмо и денежный перевод. Уж сколько месяцев мы горевали и волновались, что ты пропал. Все тревожились. Как-то раз один из твоих товарищей сказал нам: „Абду уехал во Францию“. Нехорошо ты поступил — уехал, никого не предупредив, главное, меня. Ты же меня знаешь, уж мне-то мог бы ты сказать. Пожалуй, я сначала и воспротивился бы, но только потому, что боялся бы за тебя. Но, зная, что ты хороший сын, я все же дал бы тебе благословение, потому что ты ехал работать. Я рад, очень рад был узнать, что ты работаешь. Вот ты теперь в чужом краю. Ты один, некому дать тебе совета. Некому сказать тебе, что надо делать, а чего делать нельзя. Ты теперь сам себе и отец и мать. Избегай дурных знакомств. А также помни о том, что ты должен вернуться на родину. У матери только ты один из восьми ее детей работаешь. Думай прежде о ее нуждах, а потом уже о своих. Ведь здесь людям живется все труднее и труднее.
Получив деньги по переводу, я поступил так, как ты указал. Три тысячи франков послал твоей матери. Полагаю, что через несколько дней получу от нее весточку. Может быть, даже она сама приедет».
Дьенг задался вопросом — надо ли говорить о четвероюродном племяннике. Лучше не все говорить. И он опять принялся обдумывать письмо.
«Как ты просил, я храню для тебя двадцать тысяч франков. По-моему, тебе следует посылать мне все свои деньги. И тогда я до твоего возвращения куплю тебе дом. Молодость не вечно длится».
Он уже устал мысленно диктовать и вскоре уснул возле Арам.
На следующее утро от отправился в контору четвероюродного племянника. Тот на своей машине отвез его в мэрию. Там велел подождать около старика вахтера, который сразу узнал Дьенга. Они побеседовали. Племянник вышел с каким-то служащим. «Наверно, сеф, — подумал Дьенг, — по всему видно». Четвероюродный племянник поманил дядю. Записал на бумаге дату и место рождения Ибраимы Дьенга.
— Приходи послезавтра, дядюшка. На второй этаж, — сказал осанистый приятель четвероюродного племянника.
Итак, все устроено. Племяннику некогда было довезти его до дома, он высадил его у перекрестка Сандага. На прощанье Дьенг взял его руки и, повернув их ладонями вверх, забормотал стихи из Корана. Племянник не противился. Украдкой он поглядывал на полицейского, который направлялся к ним, ощупывая свой нагрудный карман. Поравнявшись с Дьенгом и племянником, он искоса поглядел на их руки, на лицо племянника, потом на марабута (он счел Дьенга марабутом) и тоже протянул руки. Дьенг взял его за большой палец и, обратив лицо к небу, зашептал молитву. Двое прохожих остановились и протянули руки. Закончив долгое бормотанье, он щедро поплевал вокруг. Каждый сказал: «Аминь! Аминь!» — потер ладонями лицо, и сборище рассеялось.
Дьенг вернулся домой в прекрасном настроении. Ведь послезавтра он получит выписку из метрической книги, а нынче вечером — фотографию. О марке он опять позабыл.
До вечера ему нечего было делать. А завтра предстояло навестить два дома: один по случаю рождения ребенка в семье, другой по случаю похорон. Уклониться было невозможно. После посещения кафедральной мечети следовали визиты родных и друзей. В субботу по каким-то таинственным причинам он не пошел в мэрию, отложив это на понедельник.
Во второй половине дня он направился к фотографу Амбруазу. Мастерская оказалась закрытой.
Дьенг вернулся домой и застал там свою старшую сестру, мать Абду. Это была крепкая широкобедрая женщина с обветренным лицом и покрасневшими глазами. После положенных приветствий она сразу перешла к житейским делам и без всякой патетики, произнося слова с жестким кайорским выговором, объяснила, зачем пожаловала. Завтра же ей надо в обратный путь. Она получила письмо от своего сына Абду и вот приехала за тремя тысячами франков, которые он ей прислал. Дьенг рассказал о всех своих хлопотах. Перспективы теперь уже благоприятны. Вопрос нескольких дней, самое большее два-три дня. Он даже ходил к своему четвероюродному племяннику, и тот принял его весьма учтиво.
— Это он-то? Да он нынче и знать нас не желает, а ведь я в детстве его и обмывала и подтирала!
— Надо понимать…
— Что понимать? Что он от нас отрекся? А мы-то его в детстве приютили, поили, кормили. Нынче, видите ли, он стал тубабом!.. Не говори ты мне о нем! Он знает, в какой нищете мы живем. Я еще не потеряла чувства своего достоинства. Я уеду отсюда, не заглянув к нему.
— А где твой муж?
— В лесу. Я одна с детьми, и у нас ничего нет. Ровнехонько ничего! Чтобы сюда приехать, я направо и налево позанимала денег. Даже те одежды, что на мне, и то не мои — кое-что взяла у второй жены.
В каждом ее слове сквозил гнев.
Мети принесла им поесть.
За ужином сестра потребовала, чтобы Дьенг раздобыл ей сегодня же хотя бы две тысячи франков, чтобы она завтра могла отправиться домой.
— У меня ни гроша нет на обратный путь, — сказала она в заключение.
— Послушай, рис, который ты ешь, мне отпустили в долг, за грабительскую цену. У меня в кармане всего-навсего двести франков.
— Я тоже вошла в долги, когда получила письмо Абду. И я обещала заплатить, как только вернусь. Так мне, что же, прикажешь с пустыми руками вернуться?… И не думай даже! Поди-ка сходи к знакомым…
— Должен тебе сказать, тяжелые времена настали. Жизнь не такая, как раньше. На соседей нельзя рассчитывать. Теперь каждый думает только о себе.
Дьенг всячески старался смягчить бурное негодование сестры. Она пустилась в язвительные обличения. Что делается в деревне? Три месяца мучаешься на полевых работах, потом один месяц живешь по-человечески — ешь почти что досыта, а потом опять голод. Селения обезлюдели. Несколько раз Дьенгу хотелось сказать сестре: «Замолчи! Такие речи можно вести только в запертой комнате, с надежными людьми». А она никого не щадила. Она возвышала голос, сожалея о том, что перевелись отважные люди.
Арам ловко пришла на помощь мужу, предложив невестке отдохнуть с дороги.
— А я пойду посмотрю. Может, сколько-нибудь достану, — сказал Дьенг.
— С пустыми руками не приходи, — повторила сестра.
Когда он уже собрался идти, Арам отвела его в сторону:
— Попробуй продать это.
И дала ему золотые сережки, которые Дьенг в свое время подарил ей.
— Не надо, оставь себе. Я и без них как-нибудь устроюсь.
— Уже ночь на дворе. Если ты ничего не достанешь, зайди к Мбарке, он от золота не откажется.
Выйдя из дому, Дьенг задумался. У кого же можно занять две тысячи? Ничье лицо, ничье имя не приходило на ум. Он уже заранее знал, что его ждет неудача. Никто не придет ему на помощь. Да и вообще, что за дерзкая мысль занять денег в такие времена. Он решил походить по улицам и вернуться домой. Завтра посмотрим. Но он знал крутой нрав своей старшей сестры — она сразу же завопит, изливая свое желчное негодование.
В темноте возникла, как привидение, согбенная фигура, закутанная в белую хламиду. Это брела Ногой Бинету. Старуху провожал один из ее внуков, мальчуган девяти лет.
Она узнала Дьенга. Оказалось, она шла к нему, к Ибраиме (вопреки новым обычаям она называла людей по фамилии только в торжественных случаях). Она предложила Ибраиме присесть рядом с ней на сложенных кирпичах.
— К тебе я шла… Хочу попросить в долг — то ли рису дай, то ли денег. Мне надо пятьдесят кило рису.
Увидев ее, Дьенг сразу догадался, куда она идет. Медлительный голос старухи как будто обвивал его мысли.
Через улицу перешел бродячий торговец, напевая свою песню:
А вот порошок, убивающий блох, клопов, тараканов,Порошок, дарящий спокойные ночи!
— Я сейчас иду к Мбарке, а потом зайду к тебе, — пробормотал Дьенг, а про себя подумал: «Какой смысл ей говорить, что у меня ничего нет».
И они расстались.
Из дверей лавки тянулись по песку две широкие полосы света. У правой двери, вокруг мальгашской жаровни, на которой настаивался мятный чай, восседали трое мужчин: местные лавочники. Они оживленно беседовали между собой. Дьенг поздоровался с ними и вошел в лавку, где Мбарка занимался с покупателем.
— К тебе, кажется, сестра приехала? Добралась благополучно? — спросил Мбарка вместо приветствия.
— Да слава богу! — притворно улыбаясь, ответил Дьенг.
— Ты проведать меня зашел? — продолжал Мбарка, не желая при постороннем говорить с Дьенгом о делах. — Возьми в банке орех. А я уже несколько дней тебя жду.
