Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё
— А я и не спрашиваю. Говорю я. Вот и люби. И береги.
— Сколько смогу.
— Сможешь. Жить ты будешь долго. Сколько пожелаешь, столько и не умрёшь. И замухрышка твоя тоже. Если сама не расхочет. И всегда рядом будет. И с воином вашим вы ещё встретитесь. И горя выйдет много, и радости — всего поровну и всё пополам. А чтобы не пополам — это ты сам уж. А вот теперь прощай.
И провела мне костлявой рукой по глазам, точно в покойники определила.
Я попытался открыть глаза. Хотя бы из интереса. Интерес не проканал.
— А имя, — окликнул я, уже не зная, есть ли кому ответить. — Имя у тебя есть? Как тебя звали?
— Так Мария я.
Вот вам и мама.
— А Дед что же? Выходит, вы и вправду?…
— А вот это уж тебе и ни к чему, — оборвала она. — Упс!
И ничего не стало — ни её, ни меня.
Нет, — подумал я напоследок. — Упс — это уже моё!
Листья… Они засыпали нас целиком. Толстенным слоем. Но были живые — зелёные, мягкие и очень тёплые. Я махнул рукой, и они полетели. И глаза заслепило. И на нос мне села самая обыкновенная — во всяком случае, неприлично проворная муха. Я прицельно дунул, и она тоже улетела. Вокруг опять наступило лето.
Или оно не прекращалось?
Лёлька — не жаркая и не зябнущая — совсем как тогда, в первое наше утро — лежала у меня на плече, тихонько сопя. О том, что утро другое, напоминал лишь выцветший кусок чёлки. Да багровеющая болячка чуть ниже ключицы. Повязку мы, видимо, посеяли в болоте…
Оно всё-таки стряслось: я окончательно утратил чувство реальности. Мой разум перестал различать, где сон, а где явь. Приходят, уходят, умирает, оживает. Я заплутал в дебрях своего подсознания — вот он, оказывается, настоящий-то лес.
Да ну и что? Какая теперь разница?
Да хоть бы и сон! Да хоть бы и сон внутри сна! Пусть даже и тот, оборвись он вдруг, оборвётся в такой же, следующий!.. По крайней мере, вот мы, вместе. Лёлька дышит, сверху светит, в желудке сосёт. Значит, всё хорошо. А будет ещё лучше.
А ну-ка встать, Манилов! встать, говорю! нет? никак? А морду поднять? Тоже? Ну, попробуй хотя бы… Просто оторви затылок от земли…
Морду я кое-как приподнял.
Туман цеплялся за траву, но всё-таки таял, и сквозь него уже различались и расплывчатые силуэты небелёных, кажется, стволов, и брезжащее из-за пушистых крон солнце.
Мы валялись на неоглядном — плывёт в глазах, пока плывёт — продуваемом со всех сторон пригорке. Серый лес с чёрной тиной и безумным царём остался позади, за обрывом. А здесь было ничего себе. В лучшем смысле слова первозданно. Как в нефруктовом раю.
Пологий вперёд склон был утыкан умопомрачительной красоты клёнами и другой какой-то ерундой — чем дальше, тем реже. А совсем уже внизу, где деревья вообще кончались, открывался простор, от какого глаза давно отвыкли. Почти неоглядный.
Пустота сменяющих одно другое и упирающихся в самый горизонт разноцветных пространств сводила с ума. А там, на самом горизонте — да и могло ли быть по-другому? — далеко-далеко впереди, за тридевятью ржаными, гречишным и, наверное, пшеничными полями, в алой заревой дымке проступали зазубренные очертания города.
Похоже, это был очень большой город.
Coda
— …как ты там говорила? — левой, левой, левой?..
Гляди-ка: васильки… ну их, эти ромашки, да?
А тут — ты посмотри только — васильки одни, видишь? нет?.. Ну и ничего, бог с ними, куда они теперь от нас денутся…
Я ведь чего думаю — вот так оглядываешься по сторонам и странно: всего этого могло не быть, а оно на тебе, есть.
И мы есть — ты есть, коза! Понимаешь? Ты — есть.
Главное теперь не чехли, вон он, родимый.
Вон — левой-левой и в два дня там будем…
Да хотя бы и в два года, теперь-то какая разница?
Теперь есть куда. Вон он, красавец, километров десять… ну, двадцать… наверное, двадцать…
А это ж нам с тобой тьфу! Это ж как до храмины прогуляться…
Нет, в два-то дня конечно бы по-любому лучше.
А ещё лучше прямо сегодня к ночи.
Тебе бы сейчас аспирину… любого бы антибиотика.
И покоя. И какого-нибудь бульона. И тёплой воды.
И одежды тёплой. И вообще — в обычную квартиру с запирающейся дверью.
Ты помнишь, что такое человеческое жильё?
Я уже как-то не очень…
И доктора бы…
В городах, знаешь, обычно водятся доктора, значит, будем поискать…
Лёленька, ты не думай, мы дойдём! Я дойду.
Ты просто ещё немножечко соберись напоследок, вон же уже…
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? А?
Ну не знаю я других колыбельных.
А ты не хочешь.
Чего?.. Передохнуть?.. Нечего передыхивать, не устал я! Вот те крест…
После вчерашнего-то да по ровному я как конь педальный скакать буду.
А ты держись крепче и не грусти давай, слышишь?
И не плачь. Понравилось ей…
Сюда слушай. Есть у меня одна тайна.
Потешная такая, но до тебя я её никому… короче: давным-давно это было…
Взял я как-то и капитально простыл, и мне…
Что, рассказывал уже?.. Не ври, по глазам вижу — рассказывал… Совсем чего-то плохой делаюсь…
И хуже этого, голуба, только одно — только если город ещё паскудней леса.
Видал я города, Лёльк. Самые разные.
И большие, как этот, и маленькие — с Шивариху.
Вылизанные, грязные, всякие — с танками на площадях и с минаретами по окраинам.
Я ведь чего уже только ни видал.
И, знаешь, никогда я не любил город.
Каким-то шестым или сто шестым чувством мне всегда хотелось бежать из него очертя голову — куда угодно, хоть в лес!
Я так и говорил — да хоть в лес…
Но теперь мы и лес знаем. И хватит нам леса.
По крайней мере, пока — точно хватит.
…Ты чего там? Ты считаешь, что ли? Завязывай.
Считать надо, когда не знаешь, когда.
А когда вон он — чего уж считать-то…
Эх, давай-ка всё-таки присядем…
Я говорил, что ко мне сегодня Бабка приходила?
Нет?… Приходила… Тёть Маша её зовут…
Да кто ж знает, зачем — благословила, прямо как тебя мама…
Лёль! Ну ты чего молчишь-то всё время?
Я же слышу — токает сердчишко, хватит меня пугать. Лё-оль?.. Нам щас другого бояться надо: вдруг там тоже никого.
А, скорее всего, так и будет. Это же уже совсем другая земля, совсем, Лёльк, напрочь.
И никого тут, кроме нас с тобой да привидений.
Если только беглые какие.
Да мальчишки наши бестолковые.
Но я найду их, роднуль.
Вот на ноги встанешь, и пойдём искать.
Потому что мы должны быть вместе.
Не смейся, должны! И я найду.
На это-то мне сил хватит.
Мне их теперь на всё хватит.
Слишком долго я мечтал совершить что-то настоящее, ни на что не похожее.
Теперь я знаю — что. Знаю…
Ну-ка хватит молчать, командуй уже давай — левой, левой, левой!..
Держись, егоза! Вон он, наш город.
А может, оно и лучше, если там нет людей…
Canon: Сказки женского леса / стихотворения из сгоревшей рукописи
Идея
Я чувствую это, всей кровью внутри холодея:в несказочной местности, в серой, как век, тишиона в чудеса не верит, но ждёт чародея,и хоть ты топор ей на голове теши.Так редко бывает. Чем дольше живу, тем реже.Но вот же она — триединая, как в трюмо:и мерить не отмеряет, и резать не режет,сидит у окошка и ждёт, что придёт само.Стекло слюденеет, расплывчатость мира бесит,кидает то в жар, то в озноб, то в калашный ряд,и душу не то колбасит, не то принцессит,хотя о душе такими не говорят.Охота невесть чего, но давно и внятно.Иль весть, но не слишком внятно и лишь вот-вот —неважно. А важно, что как-то на сердце ватнои больно, как будто кто зуб из него рвёт.И йод не берёт, и силы даёт идеяне дёргая бровью и не шевеля рукойи в чудо не веря хотеть-таки чародея.Я чувствую это всей кровью — я сам такой.
* * *На печи тридцать лет как три годас безупречным таблом доброхота.Видно, просто такая погода,что и с печки слезать неохота.Камень тёпл, чугунок полон каши,и досуг околачивать груши.За окном воют волки и ваши:лежебока ты, горе-илюша,ничего-то не высидишь, сидя…Это, видно, планида такая —жить, за всё-то себя ненавидяи во всём-то себе потакая.И, не ведая большей печали,чем тщета верещать из-под спуду,до звонка, до конца — как в начале —я лелеял, лелею и будуэтот взгляд исподлобья торчащий,жерновов жизнелюбия скрежет…Навещай меня чуточку чаще.И вини хоть немножечко реже.
Третья сказка
Он волшебничал в году четыре дня —два вообще, а остальные для меня.Миру летом помогал, а мне зимой.Или просто так привиделось самой? Потому что почему-то в холода я всегда была одна. Почти всегда…Потому что, если вьюгою в окно,остается лишь мечтать в окошке, ноон, чудила и немножечко нахал,вдруг своею этой палочкой махал, и мистически теплело в двадцать пять. И хотелось, чтоб опять, опять, опять…Так летели декабри и январи.Я капризничала: господи! наври,что колдуешь не для всех, а мне одной!Но метель сменялась новою весной, и в сезонном его цирке шапито я по-прежнему была никто в пальто…И всё лето — ля-ля-фа да тра-ля-ля —он мне слал полёт валькирий и шмеля,и чего-то из Христа-Суперзвезды…А мне было так конкретно до нуля, что плоды его интеллигентской мзды собирались в штабеля, не шевеля…Вот скажите, интернетские волки:почему выходит так, что вас — полки,а мне, неженке, уже который годнужно только чтобы этот идиот — пусть не дважды — пусть хотя бы раз в году?.. Ой, да ну его, проклятого…
Камлание
