Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Сергей Юрьевич Сеничев

Лёлита или роман про Ё

От автора

Это книга о вкусной и, по-моему, здоровой жизни.

Поэтому ни в коем случае не читайте её с начала. Откройте где-нибудь посерёдке, одолейте пару-другую страниц и лишь когда и если почувствуете, что чего-то не понимаете, а слюни уже текут — возвращайтесь к Увертюре.

И не глотайте её — ни большими порциями, ни тем более между делом. Во-первых, всё и без того закончится быстрее, чем, и предупредить об этом мой наипервейший долг. А во-вторых, книжка это не просто чтиво — я снова предлагаю вам игру, правила которой откроются не сразу. Или не всем. Или всем и сразу, но вовсе не те, что замышлял, а какие-то посторонние, не имеющие к изложенному ни малейшего касательства — поверьте, так тоже бывает. А может быть, именно для того и писались когда-то книги?

Эта — совершенно приключенческая история довольно непростой любви, разбавленная лирическими и не очень отступлениями на не слишком популярные, а то и попросту табуированные темы. Эта — книга о снах и тревогах, мечтах и вере, правде и лжи, о себе и о вас, почему и адресуется самому широкому кругу сколько-то половозрелых читателей.

Приятного, в общем, аппетита. Который, как известно, приходит исключительно во время еды…

Пролог на земле, он же на небесах

— Дядь Андрюш, мы умрём?

Иногда глядишь по сторонам и думаешь: странно. Очень странно, что всё это — вокруг — есть. Могло же не быть. А оно вот. И, главное, ты тоже — вот, есть. По крайней мере, был. Даже если этого никто, кроме тебя, и не заметил.

Ну, правда же странно. Жизнь ведь невероятно хрупка и конечна. И однажды хоп — всё на месте и продолжается кому-то на радость, а тебя уже нету. И так обычней всего, и это уже не странно, а страшно.

Но куда страшнее представить, что ты ещё здесь: дышишь, чувствуешь, помнишь, а кругом ничего. Потому что лишь пока цел этот мир, имеют смысл две главные, ни на миг не оставляющие тебя загадки: откуда всё это и для чего. Погоня за ответом на них и есть твоя жизнь. Остальное — сопли и литература. Которая, правда, иногда гораздо живее самой жизни. Особенно когда глядишь вокруг и понимаешь: ах как странно: ты — вот, а мир куда-то подевался…

И тут: мы умрём?

Конечно, я должен был сказать нет.

По-другому нельзя. Нужно сразу же: нет и всё!

Моментально. Не задумываясь. Мы умрём? — Нет. — Никто? — Никто. — Никогда? — Никогда. — Вообще-вообще? — Вообще-вообще. — Поклянись! — Клянусь!.. Так надо. А проверять будете потом. Если, конечно, до этого самого потом вообще дойдёт.

Но я и по мелочи-то врать не умею. За что всю жизнь и расплачиваюсь: — Ты меня любишь? — Ну как тебе сказать… с одной стороны… — вот не идиот ли? С какой ещё такой, чёрт бы тебя побрал, стороны? Есть вопросы, вокруг которых некогда размусоливать. Их немного, но они есть: — Любишь? — Люблю! — Как никто? — Как никто! — Как никогда? — Как никогда! — Клянёшься? — клянись, заодно и проверишь. Клянись — пока есть кому и в чём!

Но денёк начинался непросто и особых шансов на выживание не сулил. И язык не повернулся, и я пропустил миг, когда ложь ещё не была бы ложью.

— Мы умрём? — спросила она, а я промолчал.

Я буду рассказывать эту историю долго. Потому что не знаю ни с чего начать, ни тем более чем закончить. Потому что ни одна из когда-нибудь читанных мной историй не имела сколько-то внятного, не разочаровывающего в пух и прах финала. Включая отправную, в которой, правда, утверждается, что жить мы все будем как минимум вечно.

Ты хочешь вечно, Лёлита?..

Сможешь — вечно?

Я тоже…

Всем моим женщинам

С неподъёмной благодарностью Марку, Луке, Иоанну и — чего уж теперь — Матфею.

А также господам Данте, Рабле, Сервантесу, Свифту, Дефо, Дидро, Руссо, Перро, Маркизу Саду с Вольтером и Вальтер Скотту с Дюма-отцом. Тут же Шекспиру, Гёте, Канту (Канта пишем — Шопенгауэра с Ницше и Шпенглера с Фроммом подразумеваем), Вагнеру, Гофману и По. Отдельно — Верну и Кингу, Кэрроллу и Бирсу, Байрону и Ибсену, Гансу Христиану Сказочнику и сказочнику Экзюпери. Ещё отдельней — Флоберу, Джойсу, Шоу и, кажется, Уайльду. Безусловно — Кристи и Линдгрен.

Естественно, Гюго, Бальзаку, Стендалю, Диккенсу, Коллинзу, Стивенсону и де Костеру. Подумав — Гашеку, Ремарку и Акутагаве. И уже переведя дух — Дойлу, Уэллсу, Оруэллу, Мерлю, Воннегуту, Брэдбери, Лему, Эко, Зюскинду и наверняка кого-нибудь да забыл…

Разумеется, Жуковскому, Пушкину, Гоголю, Гончарову, обоим Толстым, Достоевскому с Чеховым, Розанову с Грином, Куприну с Аверченко, Ильфу с Петровым, Бажову с Олешей, Шолохову с Хармсом, Ефремову с Казанцевым и каждому из Ерофеевых. Но прежде Владимиру Владимировичу, Ивану Алексеевичу, Михаилу Афанасьевичу, Борису Леонидовичу, Марине Ивановне, Иосифу Александровичу, Сергею Донатовичу, Григорию Израилевичу и братьям Стругацким. С поклоном Баху, Босху, Брейгелю, Шуберту и Шнитке. С низким — отцу и сыну Тарковским, братьям же Михалкову с Кончаловским, Иствуду, Бергману, Феллини, Бертолуччи, Фоссу, Аллену и даже Тарантино, фон Триеру и Коэнам, ещё раз Флоберу с Набоковым, конечно же, папе с мамой и Людвигу ван Бетховену, и, видимо, вы просто не сообразили, что всё уже началось…

Ouverture: Пикник начинается в субботу

Это был самый обыкновенный пикничок…

То есть, нет: конечно же, самый необыкновенный. Но начинать лучше не с этого, иначе вы запутаетесь и совершенно ничего не поймёте…

Я вообще сильно сомневаюсь, что вы поймёте. И что поверите, не верю. Но ведь так всегда, у каждого ведь в запасе имеется пара баек, про которые любой скажет: бред, гонит. И ты хоть лоб расшиби — мол, так оно и было, ни словечка от себя не вставил — только ржут пуще, пальцем тычут да языком прицокивают: ишь, собака, может же, когда захочет!.. У тебя мурашки по коже, а им хахоньки. Вспоминайте: было? Было. И не по разу. Вот и сейчас тот же случай. Не гоню я, в общем. Хотя, какая теперь разница…

А началось с того, что брат приехал, Андрюха, младшенький мой. Ну как младшенький — младшенькая у нас Светка, чудо в перьях, тридцать три несчастья. Бабе сорок через полгода, а со стороны — салага и салага.

Ей бы эту историю и рассказывать — тот ещё Баян. И сюжетов не меряно, притягивает она все эти катаклизмы, что ли? У меня тогда грешным делом мелькнуло даже: а не из-за неё ли всё и… Ну да, опять же, чего уж теперь…

Короче, приехал Андрюха. А жалует он нас в пятилетку раз. И обычно без предупреждения, натуральным снегом на голову. А тут погоду как с собой привёз — первое настоящее тепло того запоздалого лета. «Вот это я понимаю гостинец!» — это уже Анька, жена моя, если сами не сообразили. И чего теперь? — говорит. — На огороде, что ль, сидеть? Мне: иди заводи, Светке звонит: хватай своих и сюда двигайте — поедем Андрюхе красоты казать. Он: что? вот так вот, не выпимши, не закусимши? А там, говорит моя Анечка, и напою, и накормлю — такой день да не украсть? И давай сумки набивать.

А места у нас и в самом деле чудесные. Зря, что ли, братан в глаза прямо и говорит: не к вам я езжу — на воздух здешний полюбоваться, небушком родным подышать. И ведь прав стервец: есть в тутошних широтах что-то неповторимое. Опять же, Ока под боком. Собрались, в общем, на раз и два…

А за воротами уже гудят: Светка с Вольдемаром подкатили с пацанами своими. Тимке восемнадцать, студент, из тех, что ботаниками зовут. Друзья — кто по клубам шарится, кто уже бабки рубит по-тихому, а этот сутками за компутером — не подойди. Светка жалуется: двух слов от него за день не услышишь. «Тим, ты ел? — Ел. — Пойдёшь куда? — Не-а». И всё тебе общение. Единственный, на кого реагирует — Егорка. Тот у них поздний, шести нет, а дружные — хоть кино снимай. Тим даже сказки ему на ночь читает — идите, говорит, зеркалом своим кривым любуйтесь, а мы уж тут сами. Овсянку по утрам сам варит — и себе, и мелкому. Одно слово: старшой. Хорошие, в общем, пацаны. Правильные. Не то что моя Шпана Валентинна…

Нет, так-то Лёлька прелесть редкая. Просто обидно немножко: у Светки одни мужики, а я как в малиннике. А шпаной зову исключительно за возраст — тринадцать егозе, вот и строит нас: она же хоть и шпана, а Амадеус, наша Лёлечка, взяла и выжила вопреки всем прогнозам. А мы радуемся и терпим порой, чего ни один Макаренко бы не стерпел. Ведь это ж Лёлька!..

Единственная, между прочим, кто закочевряжилась тогда ехать: вечером, видишь ли, футбол, наши, видишь ли, с греками рубиться будут, а она должна в это время курицу горелую грызть да ноги в воде бултыхать, потому что ясно же, вернуться не успеем и тому подобное. Главное, нам, мужикам, до барабана, а этой вынь да положь.

Анька: ну ты чо? какие ещё греки? ты с дядькой каждый день, что ли, видишься? — молчит, щёки надула, ни да, ни нет. Хотя видно же: так уж, для проформы бунтует, хочет, чтобы поуламывали. И тут Андрюха: полностью, говорит, с племяшницей солидарен. Пускай, говорит, эти ненормальные отправляются комаров кормить, а мы щас пивка возьмём и поглядим, как наши орлы этим ахейцам чо положено куда надо натянут, ты пиво-то уже пьёшь, подруга? Подруга не выдержала, прыснула и умаршировала типа матери помочь собираться. Андрюха кивает: учись, дерёвня, а по глазам вижу — ему и самому такой расклад больше по душе. Но — мероприятие! И дисциплина должна превалировать, а-а-а как же!..