Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
— Окошко 46, — сказали мне и содрали две лепты за справку.
Я подошел к окошку 46. Там никого не было. Одинокий компьютер посверкивал на экране праздничным салютом.
Я постучал по стеклу монетой в четверть быка и крикнул:
— Эй! В сорок шестом есть кто?
Из сорок пятого окошка мне раздраженно сказали:
— Сейчас подойдут.
Четверть стражи спустя в окошке появилась толстая баба. Плюхнулась в кресло, развернулась ко мне и недовольным видом спросила:
— Что у вас?
— Хочу освободить раба, — сказал я, злясь.
Она сунула мне пачку бумаг.
— Заполните.
Я забрал бумаги и отошел к черному стеклянному столу, что стоял посреди зала. Уселся. Вытащил авторучку и стал читать бумаги.
Это была анкета освобождаемого. Необъятная. Содержащая множество мучительных вопросов.
Я быстро заполнил те графы, которые касались освобождающего: год рождения, место рождения, гражданство, количество известных поколений, служили ли родовичи жрецами, имелись ли случаи уклонения родовичей в какие-либо чужеземные верования, кто из родовичей, включая двоюродных и троюродных, принимал участие в военных действиях против Ашшура, Харрана, Ниневии? Сведения о месте работы, о родителях. Все это я написал быстро, четким почерком.
Затем начались вопросы об освобождаемом. Год рождения. Да откуда мне знать год рождения Мурзика? У него на лбу не отпечатано. У Мурзика на шкуре что угодно отпечатано, только не год рождения. Подумав, я вписал свой год, а дату указал на месяц позже — чтоб не задавался. Не хватало еще, чтобы мой раб оказался меня старше!
Место рождения. Я вписал «Вавилон».
Имя. Подумав, я написал «Хашта». Хорошее имя, энергичное. Десятнику вполне подходит. Да и сотнику такое носить не стыдно.
Места предыдущего служения, с... по... причина перевода...
Я встал и подошел к окошку 46.
— Дайте мне еще одну анкету, — сказал я. — У меня возникли вопросы.
— Думать надо, прежде чем бумаги пачкать, — сказала тетка и вывалила мне еще одну. — Дома заполните, тогда и приходите. У нас тут не комбинат анкеты печатать...
Я ушел, злой.
Вечером, досмотрев «Киллера-8: космический убийца возвращается», я вытащил бумаги, разложил их на кухонном столе и призвал к себе Мурзика.
Тот осторожно вошел, встал рядом.
— Мурзик, — спросил я, — а тебя как зовут?
Он растерялся. Заморгал, губами зашлепал.
— Ну! — прикрикнул я.
— Так это... — сказал Мурзик и заглох.
— "Хашта" тебе подходит?
— Подходит... А зачем это?
— Родился когда?
— Да кто ж его знает?
— Через месяц после меня — сойдет?
— Сойдет... А для чего это, а?
— Молчи, говорящее орудие, когда к тебе господин обращается. Место рождения помнишь?
— Ну... в бараке... или где-нибудь на задворках, в курятнике... если летом — так, скорее, в поле где-нибудь, а если зимой — так и в хлев пойти могла, спрашивать-то некого... померла мать.
— Пишу — «Вавилон». Имя матери... а, не требуется. Хорошо. Давай, места служения называй. «С... по...»
Мурзик долго и мучительно давил из себя воспоминания. Где он служил и чем там занимался — то помнилось хорошо. Кто рядом был — того тоже не забыл. А вот с датами у моего раба было совсем худо.
Кое-как заполнили.
— Свободных в роду нет?
— Нет.
Я поставил прочерк.
— Какими специальностями владеешь?
— Ну, забойщик... шпалоукладка, понятное дело... бульдозером управлять мог когда-то, сейчас все перезабыл, поди... готовить вот Цира научила — спасибо ей, душевная девушка... А вы что, господин, продавать меня надумали? Гарантия еще не истекла, через биржу-то оно всяк удобнее...
— Продавать тебя, как же! — сказал я, озлившись. — Освобождать тебя буду. Не хватало еще, чтобы я, великий Энкиду, самого себя в рабстве держал. Сумасшедший дом получается...
Мурзик ойкнул и пал в продавленное кресло, спугнув кошку.
— А что я делать буду? — спросил он. — Я свободным-то никогда и не был...
— Откуда мне знать... Вот тут и спрашивают: что ты, освобожденный раб Мурзик, делать будешь? Где жить будешь, в частности? Обеспечен ли ты жилплощадью? Мардук-Ваал, ну и порядки! Что же, теперь и раба не освободить, если квартиру ему купить не на что! Либо на свою родную жилплощадь прописывай...
— А вы не освобождайте, — тихо сказал Мурзик. — Куда я пойду? По подвалам побираться?
— Молчи, говорят тебе... Ладно, я с Ицхаком поговорю. Все равно он штат расширять собрался. Пусть тебя в уборщицы возьмет и какую-нибудь ведомственную комнатку даст, что ли...
Я снова уткнулся в анкету.
— "Есть ли на теле освобождаемого клейма или какие-либо иные знаки и отметины, позорящие звание вавилонского гражданина?" Мурзик, много на тебе отметин?
— Много, — мрачно сказал мой раб.
— Будут проблемы с получением гражданства. Тут требуется оплатить косметическую операцию...
— Да не надо ничего этого, — снова завелся Мурзик.
Я хлопнул по столу кулаком.
— Энкиду, грх-аанья!
— Йо-ло, — утух Мурзик.
— То-то же. Насчет косметической операции надо будет Циру спросить... Бабы про такие вещи хорошо знают...
Я взял другую бумагу. Вчитался хорошенько. Это было извещение о необходимости уплаты налога на освобождаемого раба. Шестьдесят сиклей. Грабеж! На эти деньги живого раба купить можно.
Третья квитанция была счетом в банке. Освобождающий обязан открыть освобождаемому счет в банке, дабы тот по освобождении не стал обузой на шее государства и не пополнил ряды преступников, толкаемый к тому голодом и нуждой. Минимальная сумма взноса — сто сиклей.
— Полгода будешь мне свою зарплату отдавать, — решил я, складывая бумаги. — Долговую расписку напишешь.
И пошел спать. Мурзик долго еще сидел на кухне, в темноте. Он был совершенно подавлен.
Косметический салон обошелся мне без малого в 38 сиклей. Я предъявил документы на владение рабом, заполнил по форме расписку в том, что снятие клейм и татуировок с тела означенного раба производится с ведома и по настоянию владельца. Заплатил госпошлину в шесть сиклей три четверти быка. Получил марку, наклеил ее на медицинскую справку.
Затем пришлось платить еще за место в базе данных. Я говорил уже, что мой раб представлял собою ходячее наглядное пособие по географии строек эпохи Восстановления. Данные о клеймах и отметинах Мурзиках заняли хренову уйму килобайт и обошлись мне еще в пятнадцать сиклей.
Хорошо хоть, русалка и «Не забуду восьмой забой» обязательной регистрации не подлежали.
Недешево стала и сама услуга. Правда, мази мне выдали бесплатно, но не такой я дурак, чтобы не понимать: стоимость всех этих притирок была изначально забита в стоимость услуги.
Мурзика мне выдали через три стражи. Судя по виду моего раба, эти три стражи он провел в непрерывных страданиях. Под свитером бугрились бинты, морда бледная, как мука, — брел, пошатываясь, между двух санитаров в зеленых халатах. Санитары имели вид свирепый, неприступный, ручищи волосатые, поступь твердую — я даже оробел.
Они доставили Мурзика в холл и сдали мне под расписку. Я шкрябнул подпись в графе «раб получен», забрал гарантийный талон и пластмассовый контейнер с лекарствами, и санитары ушли.
Мурзик безмолвно блуждал глазами и норовил осесть на пол. Я водрузил его на лавку и отправился ловить рикшу.
Очищенный от позорящих звание вавилонского гражданина отметин Мурзик еле добрался до дома и бесполезной колодой рухнул на мой диван. Я пошел и купил для него складную кровать. Установил ее на кухне. После этого места в кухне уже не осталось. Отправил шатающегося Мурзика на кухню — нечего мой диван своими мазями прованивать.
Чтобы успокоить нервы, посмотрел по 22-му ашшурскому каналу репортаж о драке в эламском парламенте. Посмеялся. Настроение у меня улучшилось.
Заглянул на кухню — посмотреть, не подох ли еще мой освобождаемый раб. Уж конечно кошка, возликовав, перебралась жить на мурзикову кровать. И потомство свое туда же перетащила. Мурзик лежал, обсиженный котами, пах целебными мазями и глядел в потолок.
Я отправился в грязноватое кафе на нашей улице и принес оттуда Мурзику прохладные котлеты и отварной рис с подливкой.
Мурзик ел и очевидно страдал.
— Тебя что, Мурзик, никогда не пытали? — спросил я.
Мой раб сказал, что нет, никогда.
— Терпи, Мурзик, свобода того стоит.
Мурзик выразил сомнение. Я обозвал его неблагодарной скотиной. Насчет этого Мурзик не возражал. Я видел, что ему очень плохо.
А Цира, эта сучка, как назло, запропала. В храмах Эрешкигаль под землей отсиживалась, не иначе. Глаз свой залечивала.
Назавтра я подступился к Ицхаку за справкой о трудоустройстве.
Время для этого я выбрал не самое подходящее. Но у Ицхака сейчас и не могло быть подходящего времени. Его разрывало на части между потребностью непрерывно трахать очкастую девицу и необходимостью расширять сферу деятельности нашей прогностической фирмы.
