Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
— Открой, — сказал я, заранее сердясь. Кто-то рвался испортить мне мирный вечер с «Киллером».
Мурзик замялся.
— Так это... — вымолвил он.
— Да ладно уж, — сказал я. — Открывай.
Мурзик пошел в прихожую. Лязгнул замок. С порога донеслась возня, потом приглушенное хныканье и шепот.
— Кто пришел? — крикнул я, не отрываясь от «Киллера». Как я и предвидел, безумный киллер оказался инопланетянином. Сейчас он обвивал клейкими щупальцами башню Этеменанки. Башня шипела и плавилась. Эффектно.
Из прихожей мне не ответили. Мурзик бубнил что-то тихое, успокаивающее. Потом шумно потянули соплями, и в комнату вошла Цира.
Она была в голубеньких джинсиках и кокетливой белой блузочке с кружавчиками вокруг шеи — мальчик-подросток. Хрупкая, чуть угловатая — легкая горчинка в букете дорогого вина.
И...
— Инанна владычица! Цира, что у тебя с лицом?
Под глазом у Циры горел синяк. Глаз заплыл. Глядел из-под взбухшего века мертвой злобной красной щелкой. От ноздрей тянулись две кровавые полоски. По щеке и подбородку размазана засохшая кровь.
— Не видишь разве? — сказала Цира. И уселась на диван, дернув лицом в злой гримаске.
— Мурзик! — крикнул я. — Горячей воды! Чаю!
— Да сам уж знаю... — проворчал Мурзик.
«Уровень жалоб второй: много стал себе позволять, высказывает свое мнение...» — подумал я.
Цира неподвижно сидела на диване. Из-под отека смотрела «Киллера». Киллер неторопливо отрывал головы клеркам какой-то мебельной компании. Выстроил их у стенки и брал по одному.
Пришла кошка — посмотреть, что случилось. Залегла у Циры на коленях, завела песенку. За кошкой, то и дело заваливаясь, приковыляли котята. Кошка спрыгнула с цириных колен и направилась к потомству — наводить порядок. Котята пищали и, замирая, писали.
Затем пришел Мурзик.
— Ну-ка, — сказал он и взял Циру за подбородок. Начал водить по ее личику мокрой тряпкой. Кровь смывал.
— Это все, Цирка, ерунда, — приговаривал мой раб. — Вот раз был у нас на Андарранской буровой такой случай...
— Заткнись, Мурзик, — сказал я. — «Киллера» смотреть мешаешь.
Цира молчала.
Мурзик елозил тряпкой по Цире и напевал ей утешительное про то, как на Андарранской буровой один мужик другого суковатым поленом отделал — и то ничего.
А еще раз — это уже на железке, Трансмеждуречье — был на шпалоукладке один лютый убийца, так его невзлюбил один другой лютый убийца, и вот вышла между этими двумя убийцами смертная драка...
Подобных случаев Мурзик знал великое множество.
— Заткнешься ты или нет! — повысил я голос.
Мурзик тяжко вздохнул и замолчал. В тишине раздавался только хруст отрываемых киллером голов и чавканье киллеровых челюстей.
Мурзик отложил тряпку, налил Цире горячего чаю и, взяв девушку за шею, принялся вливать в нее чай. Чай тут же пролился и запачкал беленькую блузку.
— Ой, — сказала Цира.
Мурзик растерялся. Отставил чашку. Сел рядом и некоторое время тупо смотрел в экран.
— Кто тебя, Цирка? — вдруг спросил Мурзик вполголоса, с угрозой. Видно было, что он все это время только и думал, что о цирином обидчике. — Ты нам скажи, а мы уж с господином решим, как быть. Обиду просто так не оставим, не подумай...
Цира громко, зло рассмеялась.
— Кто? Учитель Бэлшуну, вот кто! И ты, Мурзик, его пальцем не тронешь! Не получится! Он тебя в жгут скрутит, прежде чем ты к его дому подойти успеешь! Нет, с учителем Бэлшуну разбираться буду я сама.
— Ты чего... — изумился Мурзик. — Ты думаешь сама с таким здоровым мужиком разобраться?
И скромно посмотрел на свои кулаки.
— Почему он избил тебя? — спросил я.
— Прознал, что я сумела вызвать в тебе Энкиду. Не знаю уж, как прознал. Зависть, Даян, обыкновенная зависть. Он-то сам дальше какого-нибудь банщика и не лазил...
Она вздохнула. Потрогала тонкими пальчиками оплывший глаз.
— Ты, Цира, веко не тронь, — со знанием дела сказал Мурзик. — Не то грязь занесешь. Сперва гноем пойдет, а после на глаз перекинется. Глаз может пленкой зарасти, а то и вовсе гноем взбухнет да и вытечет. У нас так было на руднике...
— Заткнись ты со своим рудником! — плаксиво закричала Цира.
Мурзик вздохнул. Всем своим видом показывал, что Циру понимает и от души ей сочувствует.
— Самое безотказное средство, Цирка, это помочиться на тряпочку и к глазу приложить.
Цира так поразилась, что даже жалеть себя забыла. Немо глянула на Мурзика здоровым глазом.
Он покивал.
— Дело советую, Цирка. Сам так спасался, а меня один старый забойщик научил. Иди в туалет и того... Или, если писать не хочешь, давай я для тебя помочусь... Я давно уж ссать хочу, только компанию покидать неохота. Да и тебя в беде бросать — дело последнее, девка ты душевная, ласковая... А что в жизни тебе не повезло — так повезет еще, — ни с того ни с сего добавил Мурзик.
Я думал, что Цира отходит его по морде за дерзость. Но она встала.
— Тряпку дай какую-нибудь, — сказала она Мурзику. — Да не эту, чистую.
И горделиво направилась в туалет.
Полстражи спустя, когда «Киллер» иссяк, я выключил телевизор. Цира сидела рядом, придерживая влажную тряпочку у больного глаза. От Циры несло мочой.
— А ночевать где будешь, Цирка? — деловито спрашивал Мурзик.
— У вас, — ответила Цира. И повернулась ко мне. — Ты ведь не против, Даян?
Ну да, конечно, я не против, чтобы рядом со мной спала Цира с подбитым глазом.
— Может, еще и Мурзика в постель возьмем? — спросил я.
— А что?
— И кошку, — добавил я.
— И кошку, — фыркнула Цира. — Какой ты, Даян, несовременный. Да мне все равно, я и на полу могу спать...
— Ну вот еще, — встрял Мурзик. — Не, Цира, тебе на полу не годится. Тебе сегодня и так досталось...
...И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где много позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного управления объединения «Халдейугольпром» были начаты масштабные разработки угля.
И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве. Сама вложила в недра свои Хуваву, сама выносила его и в положенный срок разверзла чрево и исторгла его из себя, дабы поставить хранителем себе на вековечность.
Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из горящих глаз его. И было у него много рук, а ног — и того больше. И окружен был лучами света, сиянием одевали его. И такова была елда его, что любую набедренную повязку рвала, а зубов во рту у Хувавы было втрое больше против положенного.
И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То было героическое деяние — опасное без меры, невыполнимое почти, бесполезное и жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему. И выкололи ему глаза. И вспороли ему живот. И не стало защитника у горы Хуррум, и пришли туда геологи и рекомендовали, и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли чрево горе Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище бессмертных кедров, их родина.
И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не хотел Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а Энкиду — друг и побратим царя. А для чего у царей побратимы? Побратимы у царей для того, чтобы в смерти их заменять.
И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш спал.
И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал...
Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь трясся. Я тоже был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал Гильгамеш — мой друг, мой царь, мой побратим. Во сне был он как дитя — доверчив и беззащитен.
И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.
А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры, которой мы вместе с ним укрывались.
Я взял копье и вышел ей навстречу...
Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал головой. Цира то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она стояла в головах, сосредоточенная и строгая, как всегда. Только сегодня строгость несколько нарушал заплывший глаз и опухшая, как бы съехавшая набок, к отеку, мордашка.
— Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя. Говори...
— Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-то? — обращался ко мне Мурзик. — Ну вот, вышли мы к ней и говорим: «Ну ты, сука! Что приперлась, так твою мать!..» А она стервища... да что я вам рассказываю, вы ведь знаете...
— Ты Цире рассказывай, — сказал я сквозь слезы.
— А... Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с господином выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас мало кто поднять-то может, не то что метнуть... Здоровенное, из целого кедра, поди, выстругано... И говорим ей: «Что, блядь, приволоклась? Тебя-то уж всяко не звали!» А она, значит, помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего, глазеет, аж слюни пускает... Такая сволочина... Ну, мы ей — р-раз промеж глаз копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы — хохотать. Понравилось? Еще — нна!
