Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
— Глупые вы все, — прошептала Цира. И потащила меня на диван.
Полстражи спустя я лежал в ее объятиях и взахлеб, обиженно, рассказывал о своих неудачах в прошлых жизнях. Я не собирался ей этого рассказывать. Но почему-то вдруг мне стало казаться, что Цира может изменить мое прошлое к лучшему. Что именно она в состоянии нащупать что-то такое, отчего я сразу увижу себя кем-нибудь получше банщика. Теперь я был согласен хотя бы на десятника. Вон, Мурзик — даже сотником стать не мечтает. Командует себе десятком и счастлив.
Цира села, пригладила волосы. Она все еще носила строгое каре, подражая жителям древнего Мицраима. Перегнувшись через меня, наклонилась за брошенной на пол юбкой.
— Помяли, — с сожалением сказала она, встряхивая белую ткань. И принялась облачаться.
Я привстал и погладил ее грудь. Она не обратила на это никакого внимания. Думала о чем-то. Надела белую прозрачную блузу. Темные соски и золотая пудра просвечивали насквозь. Это было еще красивее, чем просто голенькая Цира.
— Можно? — крикнул из кухни Мурзик.
— Да, мы закончили, — отозвалась Цира.
Мурзик подал обед. Он действительно стал куда лучше готовить. Я посмотрел на Циру с благодарностью. Наверняка она научила.
Цира не позволила мне гонять раба.
— Нет, Мурзик, ты должен взять третью тарелку и обедать вместе с нами.
— Еще чего! — возмутился я. — Где это видано, чтобы рабская прислуга жрала за господским столом?
— Это тебе он рабская прислуга, — сказала Цира с металлом в голосе. — А для меня такой же мужчина, как и ты. И кое в чем даже получше.
Мурзик побагровел. Я знал, о чем он думает. Он думает о том, что на третьем этаже государственного экзекутария есть кастрационный зал. И еще о многом другом, столь же неприятном.
— Кроме того, — продолжала Цира, — в прошлом мы все не раз побывали и господами, и рабами, так что разницы никакой нет. Все, Даян, источилась разница. — Она потерла пальцами. — Вот так, как клинья с сырой таблички. Каждый из нас обременен кармическим путем. Долгим, трудным, кровавым. В общем, Мурзик, бери третью тарелку и садись.
Мурзик жалобно посмотрел на меня и пошел за третьей тарелкой. Вместе с Мурзиком из кухни притекла кошка. Мурзик сел на табурет, взял тарелку на колени и принялся жевать, стараясь чавкать потише. Время от времени совал кошке кусочки мяса.
Мы ели запеченную курицу с картофельным пюре. В том, что Мурзик начал доверять картошке, я также увидел заслугу Циры.
Стояла гробовая тишина. Потом Цира заговорила. Я давно уже заметил, что в самой дурацкой ситуации она не чувствует ни малейшей неловкости. Более того, с каким-то извращенным удовольствием сама же эти ситуации и провоцирует.
— Друзья мои, — начала Цира. Мы с Мурзиком посмотрели на нее с одинаковым изумлением. Цира чуть улыбнулась. — Да, вы оба одинаково дороги мне. Я трахаюсь с вами. Каждый из вас доставляет мне особенное удовольствие. Вы ведь не похожи друг на друга... Мы не раз видели друг друга голыми и беспомощными, так что стыдиться нам нечего. Проблемы Даяна в его прошлых жизнях, мне кажется, легко разрешимы. Ему нужно всего лишь снять те блоки, которые не позволяют сознанию переместиться в более древние жизни. В те жизни, где он имел славную и героическую биографию. Страх перед погружением в древность — вот что мешает...
Она говорила довольно долго и, как я запоздало сообразил, совершенно опозорила меня перед моим рабом. С другой стороны, сомневаюсь, чтобы Мурзик многое понял из речей Циры.
Наконец Цира отложила на край тарелки обглоданную куриную косточку, деликатно промокнула губы носовым платочком и заключила:
— Я берусь отвести тебя, Даян, в глубокую древность. В глубочайшую, седую древность. Такую, что при одной мысли захватывает дух. Думаю, что учителю Бэлшуну это не под силу. Он слишком авторитарен. Он подавляет твое эго. Он и мое эго пытается подавить, но это не так-то просто сделать с магом высшего посвящения.
— А где ты получала свое высшее посвящение? — спросил я. И тут же испугался: — То есть, если нельзя, то не говори, конечно...
— Да нет, отчего же нельзя... — Цира тонко улыбнулась. — Можно. Я получала магическое посвящение, Даян, храмах Темной Эрешкигаль, что в подземных пещерах на восемнадцатой версте Харранского шоссе... Небось, и не слышал о таких?
— Спаси Инанна, нет.
— О, Эрешкигаль... — Взгляд Циры чуть затуманился, но почти мгновенно прояснился. — Ладно, это вам неинтересно. Вы мужчины, а в эти храмы допускаются только женщины.
Она поднялась, легким шагом направилась к двери. На пороге чуть помедлила. Мурзик поставил свою тарелку на пол и пошел провожать ее. Я слышал, как они возились в коридоре. Мурзик надевал на нее легкую шубку, застегивал пуговки. Потом натягивал на ее ножки сапоги. Я слышал, как взвизгнула застежка-молния, как прошипела Цира:
— Кретин, чулок прищемил... стрелка пойдет...
Мурзик покаянно пробормотал что-то. Цира неожиданно засмеялась тихим, сердечным смешком. Хлопнула входная дверь. Мурзик вошел в комнату и развел руками:
— Ушла...
Я посмотрел на него и неожиданно мне расхотелось бить его по морде.
— Прибери все, — буркнул я. — А мне включи телевизор. Найди какой-нибудь фильм с драками. Чтоб побольше крови.
На тридцать первом канале Мурзик обнаружил фильм «Безумный киллер-3». Я сказал Мурзику, чтоб оставил — мне, мол, это подходит. Правда, канал ханаанский, «Безумный киллер» шел на непонятном мне языке, но там, хвала богам, почти и не разговаривали.
...И сразу я увидел себя полуобнаженным, волосатым и таким мускулистым, что внизу живота все разом осело и сжалось. Мои руки были как ноги. Мое тело — сплошные мышцы и жилы, скрученные и надутые. Смуглую, почти бронзовую кожу пересекало множество шрамов, старых и недавних. Я стоял в густом лесу. Меня окружало буйство зелени, неистовство растительности. Самая почва под моими босыми ступнями источала животворящую силу, и такова была эта сила, что все вокруг было ею властно пронизано. Воздух был напоен мощью. Я был плоть от плоти этого молодого, яростного мира. И сам я был яростен и велик.
— Арргх! — закричал я и захохотал, гулко стуча себя в грудь. — Ххарр-ка! Аннья! Эк-эль-эль-эль...
Радостное клокотание вырывалось из моего горла. И природа внимала. И я знал, что повсюду растворено божество.
Люди — о, они где-то были тоже. Смутно я понимал, что и я — человек. Но я был настолько больше, настолько могущественнее и сильнее их, этих пастухов в козьих шкурах. Я ловил их скот. Я мог взять козу за задние ноги и голыми руками разорвать пополам. И время от времени так я и поступал.
Но потом я встретил... я встретил равного. Его звали... да, его звали Гильгамеш.
А я был Энкиду. Вот кто я был. Энкиду. Великий герой. Друг.
— Энки! Энлиль! Эль-эль-эль-эль!.. — клокотал я, лежа на диване в своей малогабаритной квартире.
Я ощущал невнятное присутствие Циры и Мурзика. Они были рядом. Я смущал их. От этого мне было еще радостнее. Я грозно рычал. Теперь мне было внятно каждое слово из тех, что я произносил в тот день, когда свалился почти без чувств от усталости и недосыпания и заговорил на непонятном языке. Это был мой язык. Это была речь Энкиду.
— Друг мой, нам было бы легче понять тебя, если бы ты говорил по-вавилонски, — мягко уговаривала меня Цира.
Ничтожная маленькая Цира. Я могу схватить ее за ноги, как козу, и разорвать пополам. И печень вывалится из ее бессильного тела, и я поймаю эту печень на лету зубами и начну жевать, и моя борода покраснеет от живой крови...
Я не желал слушаться уговоров Циры. Кто она такая, чтобы я говорил с ней на ее птичьем, свиристящем наречии? Я буду говорить языком мужчин! Я буду говорить языком богов! Я буду говорить тем языком, каким разговаривал с Гильгамешем!
— Гильгамеш, хаа...аан! Р-кка! л'гхнма! Эк-эль-эль-эль! Энки, Энки, Энки! А-а-а!..
Неожиданно оттуда — из жалкого земного бытия бедного ведущего специалиста — донесся еще один голос. Это не был голос бедной маленькой Циры. Это был голос мужчины. Голос Равного. Он пророкотал:
— Кхма-а! Эль-аанья! Энкиду, лгх-экнн! Ннамья!
Все мое существо радостно встрепенулось навстречу сородичу.
— Ннамья! — закричал я. — Эль-энки?
— Энкиду! — звал меня голос. — Ио-йо-кха, Энкиду!
— Кха-кхх! — ответил я.
— Ты возвращаешься в свое тело... медленно, медленно... — вклинилась Цира в беседу двух мужчин, двух могучих воинов.
— Заткнись, жалкая баба! — проорал я на ее наречии и снова перешел на свой родной язык.
Но Цира не унималась.
— Твое сознание опускается к твоему телу... к телу твоего нынешнего воплощения... оно входит в твое тело... по счету «гимл»... алеф... бейс... гимл!
Она хлопнула в ладоши, и я умер.
Я открыл глаза. Я плавал в собственном поту. Дернув ногой, я сбросил с себя одеяло.
Цира была очень бледна. Она вся тряслась, глядя на меня. Мурзик поднял одеяло и отложил его в сторону. Потом намочил полотенце и принялся обтирать меня, задрав на мне рубаху.
