Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Чаша эта потопила всю землю нашу, как река в разлив…
На троне вор — в стране мор…
Старики на погосты ушли, а мужики в пьянство провалились, бабы — в гульбу, дети — в сиротство…
Сынок, и кто же тогда за всех нас, неповинных, убиенных, растерянных, спившихся с горя, отомстит?..
Целую страну СССР бесы заживо загубили, зарыли, а никто им не отомстил…
Где же наши народные мстители-спасители? Хоть один бы нашелся…
Тогда, сынок, я ослепла от горя и гнева и решила главного беса убить…
Старуха перекрестилась и продолжила:
— Взяла я большую банку брусничного варенья, поехала в Москву, встала у кремлевских ворот и жду главного беса-президента, как Гитлера Сталин у Москвы поджидал… Стою. Ноги старые, старые, вялые, а терпят…
Меня кремлевские, лютые охранники углядели, обыскали, варенье ножами потыкали…
Я сказала, что хочу за все реформы президента отблагодарить целебным вареньем брусничным…
Они посмеялись: “Ну, жди, бабка! жди президента… Может, он и вылезет из машины, чтобы твое варенье попробовать!..”
А я, грешная, сынок, хотела, когда он из машины-то вылезет — этой-то банкой его, убивца, саранчука, по голове пьяной вдребезги стукнуть, чтобы хоть брусничной кровью его облить, как он облил Советский Союз океанской человеческой кровью!..
Так я в надежде много дней у Кремля простояла… Чуть в землю заживо не ушла, не проросла… ноги подкосились…
Потом заболела, домой вернулась…
О, Матерь Божья!.. Каюсь, каюсь я за эту брусничную банку… Это ведь терроризм!..
Господь милостивый упас меня от греха смертоубийства…
Но кто за нас беззащитных, умерщвленных, убитых, обобранных безвинно до крыльца гнилого, отомстит?..
Кто, сынок?..
Я молчал…
…И вот мы прощаемся с Марфой Тимофеевной…
И я обнял её на прощанье и сказал:
— Матушка… мама… Переезжай ко мне… вместе с козой… у меня дом обжитой, а я один холостяком живу…
Но она тихо, бережно обняла меня землистыми своими медвежьими, однако пуховыми, неслышными крестьянскими руками:
— Сынок, сынок… Не могу пока…
Тут, по лесам золотым, наша Божья Матерь бродит, летает…
Она, Вечная Матерь, посещает наши деревеньки, как больницы. И она всем болезным, одиноким помогает… И в Царствие Небесное провожает…
И вот придет Она в нашу деревню — а тут никого… Кто же Её, Вечную Заботницу, Целительницу встретит?..
Только я одна и осталась, чтобы Гостью, Матерь всех людей встретить…
…Я на прощанье обнял старуху и быстро пошел к машине, не оглядываясь, чтобы не разрыдаться, не расплескаться…
В последние годы все больней и разрывчивей мне с людьми прощаться…
Потом я сел в машину, посигналил старухе прощально и помчался по утренней, туманной дороге зыбкой, пустынной…
Я проехал несколько километров в каком-то жестком забытье, но потом вдруг остановился, а потом вдруг радостно, вольно, счастливо зарыдал, забился, заплакал необъятно…
Никого окрест не было, и я радостно рыдал среди осенней, золотой пустыни…
И вспомнил слова Спасителя: “Блаженны плачущие, ибо утешатся”…
Потом я развернулся и помчался вспять…
О Боже… как хорошо возвращаться назад…
…Она всё еще стояла у избы и глядела на дорогу вослед мне…
И снежная коза стояла рядом с ней и покорно глядела на дорогу…
Я счастливый, весь в слезах, бросился к Марфиньке-матушке и что-то побито, криво залепетал:
— Мама! Мама!.. Я буду каждый месяц приезжать, навещать вас… тебя…
Ты меня спасла, сберегла… Ты моя мать…
— Сынок! не застудись… Скоро снег… — только и сказала она…
А потом вдруг зашептала мне повинно:
— Сынок, сынок… Я ведь тебя обманула…
Я ведь тогда президента-то нашего повидала… Видимо, ему доложили обо мне… Вышел он ко мне из машины-то… Охранники нас охватили, как петлей, со всех сторон…
Я и увидела вблизи его лицо — измятое, виноватое… покоробленное, измученное, изрубленное, как бледная, белая капуста перед засолом…
Жаль мне его стало до костей… как сына спившегося…
Зарыдала я, заплакала… Ему ведь одному за всю пьяную Россию перед Богом отвечать!..
И он вместе со мной заплакал…
Я ему банку с вареньем протянула: “Это тебе, сынок, от нас, от крестьян твоих… Я ведь одна у нас в деревне осталась… дальше некому будет тебе варенье варить…”
А он плачет и говорит: “Я ведь ничего хорошего крестьянам не сделал… За что же мне варенье-то?”
Тут я еще больше прослезилась…
Тогда он варенье взял… добрый он. И уехал…
Только запах перегара от него в воздухе остался…
Так мы и расстались…
И старуха замолкла, замкнулась, сгорбилась…
И стала мне во сто крат родней и ближе…
“Нет на земле чужих… Все родные…” — подумал я…
И, значит, смерти нет, потому что не могут умереть все люди на земле… да…
Не может умереть любовь на земле…
Так мы и расстались…
…И с того дня я часто мечтал посетить старуху Марфу в одинокой избе её…
И часто вспоминал одну ночь в ее избе, когда я проснулся оттого, что дрожащие бугристые старушечьи пальцы, похожие на кору старой березы, нежно ласкали меня по челу сонному моему…
И персты эти святые томительно сладко пахли козой, словно коза ласково склонилась надо мной, словно русская дряхлая береза склонилась по-матерински надо мной…
И я вспомнил, как родная мать моя склонялась надо мной в сиянье Млечного Пути…
Как гроздь гиссарского янтарного колосистого винограда склонялась надо мной…
… Сынок, сынок… спи! спи! Спи…
То гроздь винограда плывет надо мной…
То русская старуха береза коза дышит веет блеет надо мной…
О Боже…
А коза при печных всполохах глядела на меня талыми изумрудными глазами Гули…
…Гуля! Ты глядишь на меня?..
И куда зовешь?.. В Водопад?..
Да рано мне еще…
И…
Глава десятая
АНГЕЛ СЕРЕБРЯНЫЕ ВЛАСЫ
…То ли ангел в дожде?
То ль жасминовый куст?
У дороги в тумане теряется…
Я лицом в него тычусь и трусь…
То ль взлетает он? То ль осыпается?..
Поэт Z…И вот еду я по утренней, сонной дороге в туманах осенних набегающих…
Рана моя от смерти матери притихла… Отпустила…
Туманы то набегают, натекают на дорогу, закрывая, поглощая холмы и долины, то открывают осеннюю, золотистую овидь, оглядь… Как живые…
Я вспоминаю рассказ старухи Марфы-Воительницы о банке брусничного варенья.
И опять печальные мысли о России, как осенние, призрачные, низкие тучи, обнимают мучают меня…
…Как мог так ломко, хлипко погибнуть, саморазрушиться могучий СССР?..
Хотя Он не разрушился — Его разрушили в тайной войне… нынче великие войны протекают бесшумно, без стрельбы, без атак, а в головах вождей-иуд…
СССР рухнул в головах вождей, а потом и наяву…
И где весь трехсотмиллионный советский, в одночасье сгинувший народ?..
В каком глухом котловане? рве?..
Без вести пропавший на глазах у всего мира народ?..
Вот так пропали древние римляне?.. древние иудеи?.. древние греки?.. византийцы?..
Как великая мощь в несколько дней или даже часов обратилась в больную немощь?..
Как Великая Держава, пекущаяся о каждом тщедушном, пьющем мужичонке, о его работе, жилье, ученье детей, о его судьбе, о его пианстве — как могла такая Держава превратиться в бессмысленный, пахучий, кочевой цыганский базар, торжище, кочевье брошенных человеков и целых народов-сирот?..
Как сталь стала кислой ржой?..
Как вселенский грозный Русский Орел стал суповой, покорной курицей с “ножками Буша”?..
За что явились в мире 300 миллионов несчастных, удивленных людей и горстка всемогущих кровавых татей — пастухов-погонщиков, придумавших какие-то пустые словеса: “перестройка”, “реформа”… “права человека”… “капитализм”… “валюта”…
И все 300 миллионов смирились?..
Кроме этой бабки с брусничным вареньем у Кремля?..
А где же клятвы и присяги Советской победоносной Армии?..
А? А? А?..
…А где был и есть я? А я восстал?.. Ученый с мировым именем — и я на весь мир промолчал…
О Боже!..
…И всё чаще, когда я вопрошаю, за что Господь Русь Святую и её наследника — СССР — так яро покарал, я всё чаще останавливаюсь на том адовом расстреле Царской Семьи в ипатьевском подвале!..
Когда безвинные, уже небесные отроковицы, райские царевны, подушками защищали друг друга от ветхозаветных пуль — не себя! не себя! — а “други — сестры своя”…
