Харуки Мураками - Хроники Заводной Птицы
Хотя, сказать по правде, кабы не кассеты, делать в этом городке совершенно нечего. Развлечений никаких. Все говорят: если хоть раз в неделю туда не ездить — с ума сойдешь, а я кайф ловлю, когда все уходят, — сижу одна и любимую музыку слушаю. Как-то раз мы с девчонкой — той, у которой машина, — поехали на свидание. Просто посмотреть, что из этого выйдет. Она как раз из тех мест и многих там знает. Мне достался неплохой парень, студент, но… как сказать?.. я все никак не разберусь со своими чувствами. Они построились там, вдали, как выставленные в тире куклы, и между мной и ими, кажется, висят прозрачные занавески в несколько рядов.
Скажу честно, Заводная Птица: когда мы с тобой встречались прошлым летом — сидели вдвоем у тебя на кухне, пили пиво и разговаривали, — я все время думала: „А вдруг он сейчас меня повалит и попытается изнасиловать? Что тогда делать?“ Непонятно. Конечно, я бы начала брыкаться, кричать: „Прекрати! Не надо, Заводная Птица!“ Но тут же стала бы думать: а почему, собственно, „не надо“ и зачем тебе „прекращать“? В голове бы совсем помутилось, и пока я бы разбиралась, что к чему, ты бы уже меня изнасиловал. От таких мыслей сердце колотилось как бешеное. „Вот попала! За что?“ — стучало в голове. Ты, верно, и не догадывался, что у меня в голове. Я дура, да? Точно, дура! Но тогда это было для меня абсолютно серьезно, ты даже не знаешь, как серьезно. Вот почему я лестницу вытащила и закрыла тебя в колодце. „Фу-у! Заводной Птицы теперь нет, можно голову больше не ломать и жить спокойно“.
Уж ты извини, Заводная Птица. Нельзя было так с тобой поступать (да и ни с кем другим тоже). Иногда ничего не могу с собой поделать. Понимаю, что творю, а остановиться — не получается. Это мое слабое место.
Вряд ли ты собирался меня насиловать. Сейчас я почему-то уверена в этом. То есть ты не то чтобы ни за что на меня не
кинулся (никто ведь не знает наверняка, что может случиться) — просто вряд ли решился бы на такое. Не знаю, как понятнее сказать, но почему-то мне так кажется.
Ну ладно, хватит про изнасилования.
Короче, какие уж там свидания — я все равно ни на чем сосредоточиться не могу. Смеюсь, болтаю, а мысли все время витают неизвестно где, как выскользнувший из рук воздушный шарик. Думаю то об одном, то о чем-нибудь совсем другом. Хочется еще немного побыть одной, подумать спокойно, чтобы никто не мешал. В этом смысле я, похоже, пока только „на пути к выздоровлению“.
Скоро напишу еще. В следующий раз, может, пройдем с тобой дальше.
P.S. Попробуй догадаться до следующего моего письма, где я сейчас и чем занимаюсь».
8. Мускатный Орех и Корица
Кот весь — от морды до кончика хвоста — был заляпан засохшей грязью, шерсть перепуталась и свалялась клочками, как будто он долго валялся где-то на помойке. Держа мурлыкавшего в экстазе кота, я учинил ему тщательный осмотр. Бродяга немного похудел, однако морда, тело, шерсть почти не изменились, с тех пор как я видел его последний раз. Глаза чистые, ни ран, ни царапин. По виду не скажешь, что он почти целый год где-то скитался. Скорее он походил на гулящего котяру, который вернулся домой после бурной ночи.
На веранде я положил в тарелку купленные в супермаркете кусочки макрели. Кот, судя по всему, был голодный как волк и смел рыбу в один момент, давясь и срыгивая. Отыскав под раковиной специальную кошачью миску, я налил в нее доверху холодной воды. Кот выхлебал почти все и, передохнув немного, принялся вылизывать свою запачканную шубу, но потом вдруг как бы вспомнил о моем присутствии, забрался ко мне на колени и, свернувшись клубочком, уснул.
Животное спало, подвернув под себя передние лапы и уткнувшись носом в собственный хвост. Его мурлыканье, поначалу громкое, становилось все тише, пока, наконец, он не расслабился окончательно — до желеобразного состояния — и не погрузился в сон. Я сидел на веранде на солнышке и легонько поглаживал кота, стараясь не разбудить. Со мной так много всего произошло, что я, честно говоря, почти забыл о том, что он пропал. И сейчас при виде маленького мягкого существа, доверчиво дрыхнувшего на коленях, у меня потеплело в груди. Я положил руку коту на грудь и ощутил еле заметные частые удары его сердца. Как и мое, оно без устали усердно отбивало отведенный этому маленькому телу срок.
Где он бродяжничал все это время? Что делал? Почему вдруг вернулся сейчас домой? Если бы только можно было спросить у него: где ты шлялся целый год? Зачем? Где остались следы потерянного тобой времени?
Я принес на веранду старую подушку и уложил на нее кота. Он был вялый и какой-то измочаленный, как выстиранная тряпка. Когда я взял зверя на руки, у него чуть приподнялись веки и приоткрылся рот, но он не издал ни звука. Устроившись поудобнее на подушке, кот зевнул и снова отключился, а я, убедившись в этом, пошел на кухню разбирать купленные продукты. Убрал в холодильник тофу, овощи и рыбу, потом на всякий случай заглянул на веранду. Кот дрых в той же позе. Мы в шутку называли его Нобору Ватая — уж больно он напоминал выражением глаз брата Кумико, но это было не настоящее имя. Мы с Кумико все собирались его как-нибудь назвать — и так целых шесть лет прошло.
Хотя кличка «Нобору Ватая» совсем не подходила нашему коту. Даже в шутку. Уж больно разросся за эти шесть лет настоящий носитель этого имени. Величать так бродягу дальше никак нельзя. Нужно что-то для него придумать, пока он опять не сбежал. Срочно. Что-нибудь попроще, поконкретнее — настоящее новое имя. Видимое, осязаемое. Такое, чтобы от клички «Нобору Ватая» ни воспоминаний, ни отзвука, ни смысла не осталось.
Я поднял с пола тарелку, в которой лежала рыба. Посуда сверкала чистотой, будто ее вымыли и вытерли. Видно, угощение пришлось коту по вкусу. Хорошо, что мне в голову пришло купить макрель как раз перед тем, как эта скотина заявилась домой. Добрый знак — и для меня, и для кота. Назову-ка я его Макрель. Почесывая у кота за ухом, я объявил ему: «Вот так, дружище! Ты больше не Нобору Ватая. Ты теперь Макрель». Я выкрикнул бы эти слова громко, на весь свет, если б мог.
До вечера я просидел на веранде с Макрелью и с какой-то книжкой. Кот спал беспробудно — может, хотел во сне вернуть обратно нечто такое, что было утрачено; его бока поднимались и опускались в такт тихому размеренному дыханию, напоминавшему шум далеких кузнечных мехов. Время от времени я протягивал руку к его теплому телу, чтобы убедиться, что он в самом деле здесь, со мной. Как это замечательно: протянуть руку, коснуться и почувствовать чье-то тепло. Как долго, сам того не замечая, я жил без этих ощущений.
Утром Макрель никуда не делся. Когда я открыл глаза, он спал рядом на боку, вытянув лапы. Ночью он, похоже, просыпался и всего себя вылизал начисто — не осталось ни грязи, ни колтунов, и он вновь сделался прежним пушистым красавцем. Подержав немного Макрель на руках, я угостил его завтраком, сменил воду в миске. Потом отошел подальше и позвал: «Макрель!» На третий раз кот повернулся в мою сторону и тихонько мяукнул в ответ.
Надо было начинать новый день. Я ополоснулся под душем, выгладил свежевыстиранную рубашку, летние брюки и новые кроссовки. Хотя небо затянули облака, было не холодно: я решил обойтись без пальто и облачился только в толстый свитер. Доехав на электричке до Синдзюку, прошел подземным переходом до площади у западного вестибюля вокзала и уселся на любимую скамейку.
Моя новая знакомая явилась сразу после трех. Увидев меня, не выказала никакого удивления. Я тоже отреагировал на ее появление спокойно. Мы будто договорились встретиться заранее и даже не поздоровались. Я лишь чуть поднял голову, а она едва заметно улыбнулась при виде меня.
Одета она была по-весеннему: оранжевый топ из хлопка и узкая юбка цвета топаза; в ушах — маленькие золотые сережки. Сев рядом, как обычно, достала из сумочки «Вирджинию Слимз», молча взяла сигарету и поднесла к ней миниатюрную золотую зажигалку. На этот раз закурить мне уже не предлагала. Сделав с задумчивым видом две-три неторопливые затяжки, она вдруг бросила сигарету на землю, как бы желая проверить, действует ли еще сегодня закон всемирного тяготения. Потом легонько дотронулась до моего колена и со словами: «Пойдем со мной», — встала со скамьи. Я потушил ногой брошенный окурок и поднялся следом. Подняв руку, она остановила проезжавшее мимо такси и села в машину. Я последовал за ней. Женщина четко назвала водителю адрес на Аояме и, пока мы добирались туда по запруженным улицам, не проронила ни слова. Я рассматривал в окно Токио и по дороге от западного вестибюля Синдзюку до Аоямы заметил несколько новых зданий, которых прежде не видел. Женщина тем временем писала что-то маленькой золотой ручкой в извлеченном из сумочки блокноте, периодически поглядывая на часы, словно проверяя. Часы — тоже золотые, с браслетом. Похоже, все эти мелочи, которые она носила и имела при себе, были из золота. А может, в золото обращалось все, к чему она прикасается?
