Пэт Конрой - Пляжная музыка
Итак, никем не замеченные, рука об руку, они пересекли штат Южная Каролина. За ними тянулся след из яичной скорлупы, и питались они дичками. Они видели, как пьяный фермер прибил собаку за то, что та задушила цыпленка, и в ту ночь они сидели у костра, ели цыпленка, и Люси долго смеялась над тем, что Джуд был не прочь съесть и собаку. Эта странная одиссея научила девочку тому, что голод расширяет границы общепринятой кухни. Их поддерживала любовь друг к другу, и уже много позже оба вспоминали об этом долгом путешествии без взрослых как о самых счастливых днях своего искалеченного детства.
Не имея никакого плана, они тихо шли, как во сне, под деревьями, закутанными покрывалом из мха, и пальмами, говорящими о том, что берег совсем близко. Даже земля под ногами стала другой: песчаной и более кислой. Неожиданно перед ними возникла водная гладь: поросшее кипарисами болото, где в ночной тишине переговаривались совы и ворочался аллигатор, недовольный вторжением непрошеных гостей в свои илистые владения, затянутые тонкой ряской. Люси с Джудом прошли через лес, оставшись незамеченными для тысячи глаз, которые сканировали этот лишенный солнца сумрачный мир, где большинство было охотниками, но все были жертвами.
Дети, волею судьбы ставшие ночными жителями, медленно брели по этому зачарованному царству. Поскольку Джуд все еще не мог говорить, Люси решала все за двоих: например, где лучше спрятаться в дневное время. И так они шли себе и шли, пока потихоньку не начали слабеть, а начав слабеть, они быстро начали умирать. Не сумев однажды разбудить Джуда, Люси прямиком направилась в сторону некрашеного фермерского дома с дымком над крышей. Она решительно постучала в дверь, которую ей открыла чернокожая женщина — первая чернокожая женщина в короткой жизни Люси. Женщину эту звали Лотус, и для Люси и ее умирающего брата встреча с ней означала спасение. Люси не могла бы привести брата к более бедным и более великодушным и сострадательным людям.
Очнувшись, Джуд обнаружил, что сосет палец огромной чернокожей женщины, которая периодически макала мизинец в кувшин с патокой, собственноручно приготовленной ее мужем. Этой патокой она смазала Джуду десны и зубы. Еще в детстве Лотус узнала, что такое настоящие лишения, а потому всецело отдалась задаче откормить двух белых ребятишек, невесть откуда взявшихся на пороге ее дома у болота Конгари.
Три недели Лотус откармливала белых подкидышей и с радостью наблюдала за тем, как розовеют их щеки по мере того, как они поглощали печенье с маслом, поджаренный до золотистой корочки бекон и столько яиц, сколько могло в них влезть. На обед и ужин она готовила бобы и овощи, собранные на ее маленьком огородике, и дети лакомились капустой, диким горохом, бамией и маринованной свеклой. Благодаря Лотус их организм получил недостающее количество жиров, железа и витаминов.
Но в один не самый удачный день фермер, везший сено в Оранджбург, увидел двух белых детишек во дворе чернокожей семьи и сообщил об этом мировому судье, с которым зацепился языком возле продуктового магазина в четырех милях оттуда. Выполнив свой гражданский долг, этот фермер преспокойно повез сено дальше, в Оранджбург, и вернулся к своей привычной жизни, успев тем не менее в очередной раз круто изменить жизнь Люси и Джуда Диллард.
Поскольку закон запрещал совместное проживание чернокожих и белых, шериф Уиттер просто-напросто забрал Люси и Джуда, посадил их на заднее сиденье своей машины и отвез в тюрьму графства, где и оставил на ночь.
Дети снова почувствовали себя ненужными и никчемными. Из тюрьмы их перевезли в управление округа, а затем в сопровождении окружного судьи отправили на поезде в Чарлстон, и там, в католическом сиротском приюте Святой Урсулы, судья передал их с рук на руки устрашающего вида женщине в черном платье с капюшоном. На тихой тенистой улице дети попали в причудливый мир золотых потиров, ладана и бормочащих по-латыни священников в роскошных сутанах. Впрочем, католицизм Люси и Джуд приняли совершенно спокойно, поскольку в своей жизни ни разу не видели живого католика и слыхом не слыхивали об этой конфессии. Сначала их поразили необычные обряды. Однако Люси все же пугали фигуры Иисуса и святых, стоявшие в нишах и по углам церкви, и ей казалось, что от их всевидящих осуждающих взглядов невозможно укрыться. Монахини и священники походили на пришельцев из другого мира, были одеты совсем не так, как остальное человечество, и скорее напоминали гипсовые статуи, которым и молились, держа в сложенных руках черные камни, нанизанные на нитку.
Джуд сразу же расцвел в тепличной обстановке в окружении добросердечных монахинь. Ему понравились их строгость и любовь к порядку. Молчание мальчика они восприняли как признак святости и благочестия и стали отличать его с самого первого дня. Одна монахиня, сестра Джон Аппассионата, проявила к мальчику особый интерес, и благодаря ее неусыпным заботам он снова обрел голос. Она научила его азбуке, и скоро он освоил учебники для первого класса и решал арифметические задачи. Джуд был сообразительным ребенком и схватывал все на лету.
В отличие от Джуда у Люси складывалось все не слишком удачно. Успев привыкнуть к нежной заботе Лотус, Люси не чувствовала себя в приюте Святой Урсулы желанной гостьей. Сестра, отвечающая за женский дортуар, была суровой женщиной с поджатым ртом и прямой спиной, и она беспощадно подавляла любые признаки лености или чрезмерной живости у всех шестнадцати вверенных ей девочек. Мир за стенами монастыря пугал ее, и она с удовольствием передавала этот страх воспитанницам. Она учила их ненавидеть свое тело, потому что все они совершили страшный грех, родившись женщинами. Даже в Библии можно было найти доказательство того, что Господь ненавидел женщин, поскольку создал их из бесполезного ребра Адама и заставил подчиняться мужчинам. Менструальный цикл служил еще одним доказательством того, что женщина от природы порочна и нечиста. Даже собственная принадлежность к женскому полу не радовала сестру Бернадину.
Итак, город Чарлстон, эта грязная оранжерея с буйно растущими папоротниками и ложными постулатами, стал спасательной лодкой для двух маленьких бродяжек, родившихся под несчастливой звездой на безжалостном Юге. Чарлстон ломал судьбы своих беднейших жителей так же, как и горы, но изо всех сил старался замаскировать все проявления зла.
В Чарлстоне Джуду первый раз в жизни повезло, а вот Люси — в очередной раз нет. Здесь их жизни разделились, и они на долгие годы потеряли связь друг с другом. Джуд расцветал под нежными взорами монахинь и священников, которые светились от его доброты, ставшей с годами прямо-таки неземной. В приюте Святой Урсулы он был взлелеян католическими обрядами. Он удалился в страну молитв, обретя в этом свое призвание. Месса таила для него неизъяснимые богатства как в ее молчании, так и в ее языке, и торжественность службы способствовала укреплению его духа. Под умелым руководством Джон Аппассионаты Джуд пришел к тому, чтобы вместе с сестрой креститься в католическом соборе и войти в лоно Римско-католической церкви. Битая жизнью и циничная, Люси сообразила, что это не лишено смысла, и заучила наизусть ответы на тексты катехизиса, которые читали в классе другие девочки. К этому времени монахини уже поняли, что Люси не умеет ни читать, ни писать, и сестра Бернадина, не стесняясь, называла ее умственно отсталой. Это выражение намертво прилипло к девочке, и ее просто перестали замечать.
Вскоре она сбежала из приюта. Она знала, что такое побег, но сейчас впервые совершила его в одиночку да еще в большом городе. Люси было тринадцать, когда она перешла через Ист-Бэй-стрит и направилась в сторону доков. Ей приходилось познавать жизнь прямо на ходу, и очень скоро она поняла, что для молоденькой девушки нет в мире ничего более опасного, чем пытаться прожить в одиночестве в этой скорбной части города. Какой-то мужчина купил Люси билет на поезд до Атланты, где она влачила жалкое существование, пока в ее жизнь не вошел мой отец. Вот что предшествовало самому удачному дню в жизни моей матери.
Глава двадцать восьмая
С самого первого дня нашего приезда в Уотерфорд Ли испытывала давление окружающих, которые непременно хотели видеть ее счастливой. Она считала чуть ли не своим гражданским долгом демонстрировать всем, что прекрасно проводит время. Люди обсуждали, счастлива ли она, так же часто, как вероятность дождя или атмосферное давление. Она уже начинала чувствовать себя заключенной, получившей за хорошее поведение досрочное освобождение. Ли не имела ничего против внимания, но не хотела, чтобы ее изучали. В этом городе она еще острее, чем в Риме, чувствовала, что у нее нет матери. Куда бы она ни поворачивалась, то повсюду упиралась в прошлое Шайлы. Ли стало казаться, что Шайла везде, хотя для девочки мать оставалась все такой же призрачной — как в подсознании, так и в жизни. Чем больше Ли узнавала о матери, тем меньше верила, будто хоть что-то знает о ней. Как-то в субботу в синагоге Элси Розенгартен, пожилая еврейка, учившая Шайлу во втором классе, разрыдалась, когда ей представили Ли.
