Леонид Пантелеев - Верую…

«Невестка заботлива, делает это естественно».

И еще раз — в другом письме:

«У меня все хорошо, казалось бы и желать ничего лучшего нельзя».

Казалось бы!..

Да, конечно, все пошло именно так, как я и предполагал. Первое время и та и другая сторона сдерживались, вели себя если и не дружественно, то вежливо, корректно, а потом…

«…Ее смешит, что свои вещи я пересылала с обратным уведомлением, чтобы не затруднять их писанием писем.

— Подумаешь, какие необыкновенные ценности были в этих ящиках!..

— Для меня зимнее пальто или пуховая шаль — ценность.

На вопрос, что купить к чаю или что сделать по дому, я слышу:

— Ведь не маленькая, сама можешь сообразить.

Потом, за обедом, обо всем этом в шутливой форме докладывается сыну. Я не смотрю в это время на него, боясь выдать себя.

И он и я едим молча.

А сколько раз я слышала:

— Тут тебе не Россошь!..

Алексей Иванович, я сдерживаюсь, даю Вам слово, я молчу».

А недели через дне пишет:

«Значит, хвалите мое поведение? Не обманула я Ваших надежд? Правда? Да, пора мне давно угомониться и не ерепениться. „Пожара огнем не потушишь“, как говаривал мой Илларион, — правда, по другому поводу…»

В своих письмах я «хвалю» Наталию Сергеевну за сдержанность, за мудрость, за умение держать себя в руках, однако хорошо понимаю, что этой сдержанности и умения держать себя в руках хватит ненадолго.

Уже третий месяц пошел, как она живет в семье сына, а еще ничего не случилось. Но вот в конце декабря, поздравляя меня и мою семью с наступающим Новым годом, Наталия Сергеевна пишет, что произошло нечто «совершенно возмутительное». Что же именно? Оказывается — пропали мои книги.

«Вот уже порядочно давно я обнаружила, что не вижу в книжном шкафу Ваших произведений. Когда я приехала, невестка предупредила меня, что я могу быть спокойна: у них, мол, и дети так воспитаны, что никто ничего без спросу не берет.

Не видя Ваших книг, я решила пересмотреть весь шкаф, но этих книг там не оказалось. Улучив минуту, когда сын был один и находился в благодушном настроении (от выставленной мною бутылки пива), я задала ему вопрос, кому они дали мои книги и не пора ли их вернуть. Сын позвал жену и спросил, какие книги у них брали тот, другой, третий (все парни, знакомые их сыновей). Невестка в ответ только фыркнула:

— Никуда твои книги не делись. Кому они нужны? Их и читать-то никто не будет.

Стараясь не обострять положение, я сказала, что книги именные, дарственные, и мне не хотелось бы, чтобы они ходили по чужим рукам.

Видели бы Вы, какой взгляд бешеной злобы кинула на меня невестка. Такие взгляды я видела до сих пор только в кино или на иллюстрациях к Майн Риду или Куперу.

А сегодня она почему-то без конца вертела Ваш конверт и пристально разглядывала обратный адрес».

Не знаю, успел ли я написать Наталии Сергеевне, успокоить ее, сказать, что ничего страшного или тем более ужасного не случилось. Моего письма у меня нет. Есть ее письмо от 30.XII.61:

«Дорогой А. И. Не ставьте мне в вину, что послала Вам неприятную весть как раз под Новый год. Тем более что паника была напрасной, следы исчезнувших книг обнаружены: Гена (внук), прилетев из Киева, на мой вопрос простодушно ответил, что он дал читать Ваши книги своему товарищу, а взять обратно забыл. О sancta simplicitas! Я потребовала немедленно забрать и вернуть мне книги, о чем и извещаю Вас.

Дома царят мир и тишина.

Еще раз желаю Вам и Вашим милым „дамочкам“ всего хорошего в наступающем году…

В середине января 1962 года Наталия Сергеевна писала:

«Что означает Ваше затянувшееся молчание? Уж не обиделись ли Вы на то, что я так дурно хранила Ваши книги? В таком случае, спешу сообщить, что Ваше „Избранное“, „Часы“ и другие книги мне уже вернули целыми и неиспачканными, и только шкидцы все еще в бегах…»

Нет, конечно, меня никак не могло обидеть, что кто-то позарился на мои книжки. Наоборот, такое покушение могло только польстить авторскому самолюбию. Но состояние Наталии Сергеевны, ее волнение и огорчение мне были понятны: жить у своих, то есть в родном доме, и не иметь места, куда положить принадлежащие тебе вещи!..

Не писал же я Наталии Сергеевне потому, что был за границей, в Германии. А она, все еще взволнованная этой историей с книгами, продолжала писать в Ленинград:

«…Незадолго до этого инцидента у меня с сыном был разговор о современной литературе. Он считает, что литературный труд — это не труд: дадут тему, отхватил аванс и — лиши. С раздражением говорил он, что полки магазинов завалены никому не нужными книгами, а нужной, технической, не найдешь днем с огнем. Я сказала, что это правда, хлама в магазинах много, но у меня собраны как раз книги редкие, дефицитные, доставшиеся мне или по дружбе, или „по блату“, благодаря знакомству с директором Книготорга.

Именно после этого разговора, сунувшись к полке, я и обнаружила исчезновение Ваших и некоторых других книг (том Твардовского „За далью даль“ был у меня предусмотрительно припрятан — от сына и невестки. Это вещь — не на их вкус). Теперь все Ваши книги, кроме „Шкиды“, дома».

Из письма от 31.I.62 г.:

«Дорогой Алексей Иванович! Вчера у меня была большая радость: пришло Ваше берлинское письмо от 18.1. Рада, что Вы проветрились, получили много впечатлений. А где, кроме Восточного и Западного Берлина, Вы еще побывали?

Сейчас я изъяла все мои книги из книжного шкафа и уложила в чемодан. Ваше „Избранное“ успело за это время побывать в трех домах… Инцидент исчерпан.

Открытка Ваша из Берлина на какое-то время подняла мой авторитет, но это, признаться, не веселит меня, я по-прежнему и непрестанно испытываю тоску одиночества… Еще в первые дни невестка опять предупредила меня, чтобы я не вздумала заводить „неподходящих“ знакомств, помня их служебное положение.

Чтение и письма друзей — вот вся моя отрада.

Поделитесь же со мной впечатлениями поездки — что Вас порадовало и что, наоборот, раздражало и нервировало?»

Из письма от 12.2.62:

«…Конечно, я понимаю, что еще не скоро Вы будете иметь возможность поделиться со мной впечатлениями — ведь Вам и без меня приходится рассказывать и рассказывать…

Представьте себе, гостиницу „Адлон“, где Вы останавливались, у Бранденбургских ворот, я помню.

Посмеялась я (хотя и огорчилась за Машу и за ее маму) над незадачливым папашей. Иметь возможность купить и привезти одно единственное платье — и вдруг оказывается, что это платье мало! Не могла же дочка вырасти так за Ваше отсутствие?!

А немцы, значит, и теперь верны себе — шьют с запасом. Знают, что ребенок растет быстро, а такие вещи покупают не на месяц-два. Недаром еще Алиса заказывала и шила (да, сама шила) своим „августейшим детям“ даже фланелевые халатики и белье „с запасом“.

…Вы не ошиблись, состояние у меня, как правило, подавленное, я плохо сплю, нет аппетита: съем раз в сутки чего-нибудь да закушу стограммовой булочкой — и больше мне ничего не надо…»

Из письма от 16.11.62 г.:

«…У нас какой-то циклон, ревет буря, ветер порывами валит с ног.

Эту неделю у меня опять слабость, головокружение, упадок сердечной деятельности, так что сын еле нащупал пульс.

Днем я отлеживаюсь, засыпая, задремывая ненадолго, ночью верчусь без сна, но встать не могу.

Спасибо Вам за интересный рассказ о зимнем Дрездене, о лейпцигской башне, о Веймаре… А в Бухенвальде Вы были? Я только что прочла в „Знамени“ Л. Гинзбурга „Цена пепла“ — какой ужас!!!»

Из письма от 27.III.62 г.:

«…Я понимаю теперь, почему так спокойно писал Нестор свою летопись. Я достигла теперь своей пристани, мне некуда стремиться, нечего желать…

Только пусть это не огорчает и не тревожит Вас. Я больше всего боюсь быть беспомощной, прикованной к постели.

А за добрые пожелания спасибо, только боюсь, что и весна ничего не изменит в моей жизни. Ведь не только человек, но и взрослое дерево трудно переносит пересадку и болеет даже при благоприятных условиях, а тут — тут пять месяцев на чужой… да, на совсем чужой почве, Алексей Иванович!

…Когда сын не мог нащупать у меня пульса, он спросил: есть ли у меня какое-нибудь лекарство, и когда я сказала: „нет“, пожал плечами и вышел из комнаты.

Знаю одно: доживать я буду не у них — я им тогда не буду нужна. Но на все это смотрю трезво — уже все перегорело».

Из письма от 28.IV.62 г.:

«Дорогой друг! Хочу поделиться с Вами большой радостью: у меня, наконец-то, подтаял лед и, кажется, прочно наступает весна.

Тьфу, не сглазить бы.

Вы поймете, как у меня поднялось настроение.