Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
Иуда открыл было рот, желая сказать что-то, но передумал. Дверь была распахнута настежь, и он стремительно вышел. С каменных ступеней послышался тяжелый топот его огромных стоп, спускавшихся вниз.
– Куда это он? – обеспокоенно спросил Петр, намереваясь подняться и пойти следом за Иудой.
Иисус остановил его:
– Закрутилось колесо Божье, не вмешивайся.
Поднялся ветер, языки пламени на семи свечниках заколебались. И вдруг резкий порыв задул светильники. Все внутри заполонил лунный свет. Нафанаил испугался и наклонился к приятелю:
– Это не ветер, Филипп. Кто-то вошел в комнату. Может быть, это смерть?
– А если и смерть, тебе какое дело? – ответил пастух. – Не за нами.
Он похлопал по спине друга, который все не мог прийти в себя.
– Большому кораблю – большое плавание, мы же – слава Богу! – челноки да ореховые скорлупки.
Лунный свет залил лицо Иисуса и поглотил его, не оставив ничего, кроме пары черных глаз. Иоанн испугался и тайком протянул руку к лицу Учителя, желая убедиться, что оно еще есть.
– Учитель, – прошептал он, – где ты?
– Я еще не ушел, любезный Иоанн, – ответил Иисус. – На мгновение я исчез, потому что думал о словах, сказанных мне когда-то неким подвижником на святой горе Кармиле. «Я погрузился в пять канав моего тела, словно свинья», – сказал он. «И как же ты спасся, дедушка? Тебе, наверное, пришлось выдержать тяжкую борьбу?» «Ничуть, – ответил он. – Однажды утром я увидел цветущее миндальное дерево и спасся». Цветущим миндальным деревом, любезный Иоанн, сегодня вечером показалась мне на мгновение смерть. Он встал и сказал:
– Пошли. Пришел час.
Иисус пошел впереди, а следом за ним – погрузившиеся в раздумья ученики.
– Пошли отсюда, – тайком сказал приятелю Нафанаил. – Только давай и Фому возьмем с собой.
Они попытались отыскать в лунном свете Фому, но тот уже успел свернуть в одну из узких улочек. Эти двое немного отстали, а когда Долина Кедров была уже близко, оторвались от остальных и пустились наутек.
Иисус спустился вместе с оставшимися учениками в Долину Кедров, затем поднялся на противоположный склон и пошел по тропе к масличной роще в Гефсимании. Сколько часов провели они здесь ночами под прадавними маслинами, беседуя о милости Божьей и людских беззакониях!
Они остановились. В тот вечер ученики плотно поели и много выпили, и потому сон одолевал их. Они расчистили ногами землю, освободив ее от камней, и приготовились к ночлегу.
– Троих не хватает, – сказал Учитель, оглядевшись вокруг. – Куда они делись?
– Сбежали… – гневно сказал Андрей. Иисус улыбнулся:
– Не осуждай их, Андрей. В один прекрасный день они вернутся, вот увидишь, – вернутся все трое, и у каждого из них будет самый царственный венец на челе – из терниев и бессмертника…
Сказав это, он прислонился к масличному древу и вдруг почувствовал сильную усталость.
Ученики уже улеглись, пристроив головы вместо подушек на крупных камнях.
– Иди сюда, Учитель, приляг между нами, – сказал, зевая, Петр. – Андрей постоит на страже, Иисус оторвался от дерева и сказал:
– Петр, Иаков, Иоанн, идемте со мной!
Его повелительный голос был полон печали.
Петр сделал вид, будто не слышит, вытянулся на земле и снова зевнул, но сыновья Зеведеевы взяли его за руки и подняли.
– Пошли. Не стыдно тебе?
Петр подошел к брату.
– Андрей, неизвестно, что может случиться. Дай мне нож. Иисус пошел впереди. Они вышли из-под масличных дерев на свет. Напротив в одеяниях из лунных лучей сиял белоснежный Иерусалим, небо над ними было, словно молоко, без единой звезды, а полная луна, которая ранее явилась их взорам при поспешном восходе, теперь неподвижно повисла.
– Отче, – пробормотал Иисус, – Отче сущий на небесах и на земле, мир, созданный Тобой, прекрасен – и тот, что мы видим, и невидимый нам. И я не знаю – прости меня, – не знаю, Отче, который из них прекраснее, – он склонился, взял пригоршню земли и вдохнул ее запах, напоивший все его тело. Очевидно, где-то поблизости росли мастиковые деревья – земля пахла древесной смолой и медом. Иисус прижал ее к щеке, шее, губам и прошептал:
– Какое благоухание, какая теплота, какое родное чувство! Слезы выступили у него на глазах. Он держал пригоршню земли и не желал расставаться с ней.
– Вместе, вместе мы пойдем на смерть, брате мой, – прошептал он. – Другого товарища у меня нет.
– Не могу больше, – сказал Петр, которому все это уже надоело. – Куда он ведет нас? Не пойду дальше, лягу здесь.
Он стал уж было высматривать место, чтобы прикорнуть где-нибудь в углублении, но тут увидел, что Иисус возвращается к ним, сразу же встрепенулся и первым пошел навстречу.
– Близится полночь, Учитель, – сказал Петр. – Неплохо было бы прилечь где-то здесь.
– Душа моя полна смертельной тоски, чада мои, – ответил Иисус. – Поищите место под деревьями и ложитесь, а я останусь здесь молиться под открытым небом. Но не спите, прошу вас, бодрствуйте и молитесь вместе со мной нынешней ночью. Помогите мне, чада мои, пережить этот тяжкий час. Он повернулся к Иерусалиму и сказал:
– Уходите. Оставьте меня одного.
Ученики удалились от него на расстояние брошенного камня и расположились под маслинами, а он пал лицом долу, прильнув устами к земле. Его разум, сердце, губы были неотделимы от земли, стали землею.
– Отче, – прошептал Иисус, – мне хорошо здесь – праху с прахом, оставь меня. Горька чаша, которую дал ты мне испить, очень горька, – это выше моих сил… Если это возможно, Отче, отними ее от уст моих.
Он умолк, прислушиваясь, не раздастся ли среди ночи глас Отца, закрыл глаза. Кто знает, – Бог ведь добрый, может быть, он увидит, как Бог ласково улыбается внутри него, кивая ему. Он ждал, ждал со страхом, но так ничего не увидел и не услышал.
Иисус огляделся вокруг. Он был в полном одиночестве. Он испугался, вскочил и поспешил к товарищам, чтобы укрепить сердце свое. Все трое спали. Он толкнул ногой Петра, а затем Иоанна и Иакова.
– Не стыдно вам? – горько спросил Иисус. – У вас не хватило сил, чтобы хоть немного помолиться вместе со мной?
– Учитель, – ответил Петр, едва продирая слипавшиеся глаза. – Учитель, душа готова, да тело слабо. Прости нас.
Иисус возвратился к свету, упал коленями на камни.
– Отче! – снова воскликнул он. – Очень горька, очень горька чаша, данная Тобою, отними ее от уст моих.
И, сказав эти слова, он увидел, как сверху спускается к нему в лунном сиянии некий ангел с бледным и строгим лицом. Крылья его были из лунного света, а в руках он держал серебряный потир. Иисус закрыл лицо руками и рухнул наземь.
– Это и есть Твой ответ, Отче? Нет у Тебя жалости?
Он подождал немного, а затем очень медленно со страхом раздвинул пальцы, чтобы увидеть, стоит ли еще над ним ангел. Тот спустился уже совсем низко, и теперь края потира касались его губ. Иисус вскрикнул, взмахнул руками и упал навзничь.
Когда он пришел в себя, луна сдвинулась на ладонь от вершины неба и ангел растаял в ее сиянии. Вдали на дороге к Иерусалиму показались редкие движущиеся огни, напоминавшие горящие факелы. Приближались они или удалялись? Куда они двигались? Им снова овладели страх и желание видеть людей, слышать человеческий голос, коснуться дорогих рук. Он бегом бросился к троим товарищам.
Все трое спали, и их залитые лунным светом лица сияли спокойствием. Иоанн положил голову, словно на подушку, на плечо Петру, Петр – на грудь Иакову, а тот запрокинул черновласую голову на камень, раскрыв объятия небу, и промеж усов и бороды цвета воронова крыла поблескивали зубы: видать, снился ему приятный сон, и потому он смеялся. Иисусу стало жаль снова будить их толчками и, осторожно ступая на пальцах, он возвратился назад, а затем опять упал лицом долу и заплакал.
– Отче, – сказал он совсем тихо, словно желая, чтобы Бог не услышал его, – Отче, да свершится воля Твоя, – Твоя, а не моя, Отче.
Он встал и снова посмотрел на дорогу, ведущую к Иерусалиму. Огни уже приблизились, и были ясно видны раскачивающиеся вокруг них тени и блеск стального оружия.
– Они идут сюда… Идут… – сказал Иисус, и колени его задрожали.
И как раз в этот миг прилетел соловей, уселся напротив него на молоденьком кипарисе и запрокинул кверху голову, опьянев от обилия лунного света, от весенних запахов и от свежей теплой ночи. Некий всемогущий Бог пребывал внутри него, тот Бог, который сотворил небо, землю и души человеческие, – и он запел. Иисус поднял голову, прислушался. Может быть, и вправду это был Бог, истинный Бог человеческий, любящий землю, крохотные птичьи грудочки и несущие прохладу объятия? Внутри него, в самой глубине его существа, встрепенулся и ответил на призыв соловья какой-то другой соловей, который тоже пел о вечных муках и вечных радостях – о Боге, любви, надежде…
Соловей пел, а Иисус слушал его, содрогаясь: он и не знал, что внутри него сокрыто столько богатств, столько непроявившихся, необычайно сладостных радостен и грехов. Тело его стало древом цветущим, соловей заблудился среди покрывшихся цветами ветвей, не имея ни сил, ни желания покидать их. Да и куда было лететь ему? К чему улетать прочь? Эта земля и есть Рай… И когда, слушая это двугласое пение, Иисус вступал в Рай, так и не расставшись со своим телом, раздались грубые голоса, приблизились горящие факелы, стальные доспехи, и среди дыма и сияния – так показалось ему – заметил он Иуду, и крепкие руки будто бы обняли его, а рыжая борода кольнула в лицо. Он вскрикнул и на мгновение потерял сознание – так показалось ему. Но прежде он успел почувствовать, как тяжело дышащие губы Иуды прильнули к его губам и послышался хриплый, полный отчаяния голос:
